Себастьян приложил к вискам выставленные вверх указательные пальцы, наглядно показывая «этих», и хотел было продолжить выражать свое негодование к их «преспокойной житухе», как вдруг почувствовал, что его торчащие пальцы крепко сжаты тисками хладных рук.

– Ну, и чегося мы тут разворчались? – раздался сверху лукавый голос, – Чегося расхозяйничались?

Себастьян осторожно поднял глаза вверх, заранее зная, что над собой сейчас увидит. Тем временем давление на плененные пальцы в разы усилилось и продолжало стремительно расти.

– Больно! – пискнул Себастьян и задергал ногой.

– Я знаю, – холодно-надменным тоном заявил Мартин, продолжая сжимать кулаки, и кровожадно улыбнулся, – так у когося тама житуха распрекрасная-то?

– Мартин, – сквозь стиснутые зубы пропищал Себастьян, – ты мне пальцы сейчас сломаешь…

– Сломаю, – заслышалась лукаво-угрожающая интонация, – пренепременно сломаю… Легко!

– Господь Всемогущий! – испуганно взвизгнул Себастьян, заслышав стремительный хруст.

– Он тебе не поможет, – усмехнулся лукавый голосок, – ибо deus in altis habitat, rex procut equitat (лат. бог живет высоко, царь едет далеко).

Себастьян болезненно застонал и принялся дергаться на стуле, тем самым только усиливая напор хрустящего разрушения.

– Мартин, миленький, – взмолилась Лючия, – отпусти Себастьяна! Мы больше не будем! Честно-честно, не будем!

– Отчего же? – сухо молвил тот, – Вам же ведь интересно в чужих столах рыться, а заодно и косточки поперемывать!

– «Он все слышал!.. Вот черт-то!.. И зашел же тихо, обычно, ведь как лошадь цокает!», – подумал про себя Себастьян и задергался с двойным усердием.

Не обращая никакого внимания на эти испуганные конвульсии, Мартин посмотрел на россыпь рисунков. Ярко-синие глаза рассеянно забегали по чернильным изображениям. Тем временем Лючия, как видно, решила спасти брата, применив тактику отвлечения.

– А почему стакан? – спросила она.

– А что мне, по-вашему, кастрюлю рисовать?! – возмутился Мартин и тут же вдарился в какие-то собственные рассуждения, – Хотя и стакана иногда вполне хватает, но кастрюля все ж таки понадежнее будет. Да, понадежнее, безусловно понадежнее…

В этот момент Себастьяну отчего-то захотелось придушить «строгую врачебную интеллигенцию».

– Эй, там… Наверху!.. – сердито закричал он, – Мне очень больно!

– Да знаю я, – парировал Мартин и добавил ехидным тоном, – мучайся, мучайся покамест!.. Наслаждайся!..

Тут неожиданно ярко-синий взор резко потух, бледный лик озарила горькая усмешка, а стальная хватка дрогнула и резко ослабла.

– Наслаждайся… – произнес Мартин отстраненным тоном и печально прошептал, – Alieni juris (лат. Служа другим, расточаю себя)…

Лукаво хмыкнув, он, удрученно покачал взъерошенной головой и, наконец-то, отпустил Себастьяна.

Почувствовав внезапную свободу Себастьян соскочил со стула и отпрянув подальше, принялся проверять целостность своих несчастных пальцев, злобно посматривая на «сникшую врачебную интеллигенцию».

– А почему кастрюля? – переспросила Лючия, а услышав тишину, тотчас же принялась настойчиво канючить, – Ну, Мартин! Ну, миленький! Ну, скажи, почему кастрюля!..

Тем временем «удрученная врачебная интеллигенция» принялась заботливо смахивать остатки засохшей ржавчины с «натюрморта», всем своим видом изображая самую что ни на есть плачевную трагичность.

На миг Себастьяну даже показалось, что в синих глазах действительно блестят слезы. Разом забыв о своих несчастных пальцах, он удивленно вытаращился на это неожиданное зрелище.

Закончив смахивать ржавчину, а заодно и смахнув набежавшие слезы, Мартин полюбовно глянул на потрепанную книжечку. Синие глаза по-кошачьи сощурились, лукавая улыбка горько усмехнулась.

– Хотите почитать? – вдруг предложил Мартин участливым тоном.

– Хотим-хотим! – радостно воскликнула Лючия.

– Что ж, читайте на здоровье!.. – радушно молвил Мартин, вручая ей книжку, и тотчас прибавил строгим тоном, – Но попрошу обращаться крайне бережно!.. Головой за нее отвечаете, усекли?

Лючия поспешно закивала, радуясь неожиданному подарку. Тем временем «вновь строгая врачебная интеллигенция» устремила пронзительно-синий искрящийся взор на Себастьяна и больно вперилась, пронзая нечеловеческим взглядом.

– Ну что, присмирела бестолочь истерическая? – молвил Мартин холодно-надменным тоном и получив заместо внятного ответа смущенное пожимание плеч и виноватый кивок, тактично добавил сбивчивой интонацией, – То-то же! Отныне будешь знать, как поклеп на миленького Мартина наводить… То еще цветочки были!.. Так что не надобно… Впредь… Не терплю я подобного… Бодаться могу начать…

Себастьян нервно сглотнул, вызвав у «бодучей врачебной интеллигенции», самодовольную ухмылку.

– Мартин, – спросила Лючия, – а ты, что, правда, сказки читаешь, когда ночью вино пьешь?

– Ха! Сказки-сказочки… – ухмыльнулся тот, выразительно закатывая ярко-синие глаза, и вперился в Лючию, тактично заявляя, – Habent sua fata libeli (лат. Книги имеют свою судьбу)! Эта книжица такого навидалась, чего вам в жизни лучше никогда не видывать! А что до сказок, то я вам в легкую таких понарассказывать могу, причем, больше половины posteriori (лат. исходя из личного опыта)!

Лючия резко оживилась и тотчас принялась канючить, слезно выпрашивая рассказать какую-нибудь сказку. Себастьян тоже оживленно посмотрел на «строгую врачебную интеллигенцию», моментально простив за причиненный ущерб и даже перестал дуть на распухшие пальцы.

– Моя милейшая Лючия, – учтивым тоном молвил Мартин, – я пренепременно расскажу тебе расчудеснейшую сказочку, но только после того, как приберусь на своем столе, ибо бардака на своем рабочем месте я категорически не терплю!..

Он бросил испепеляюще-синий взор на Себастьяна и, отложив в сторонку книжку, принялся собирать рисунки обратно в синюю папку. Все это время Лючия никак не давала ему покоя, засыпая вопросами по каждому из рисунков, на которые «загадочная врачебная интеллигенция» отвечала весьма кратко, а после вопроса «Это что?» с указанием на засохшую ржавчину, сухо парировала громогласной фразой: «Cavete a falsis amicis (лат. Смотри, что говоришь, когда и кому)!». Тут послышался голос Степаниды, зовущей всех ужинать.

Облегченно выдохнув, Мартин отбросил свою папку и зацокал на выход, однако у самой двери был остановлен все той же Лючией.

– Мартин, – произнесла она заговорщическим шепотом, – а какая кастрюля?

– А такая-такая кастрюля!.. – заявил Мартин, – Большая!.. Трехлитровая!..

Хватаясь за голову, он с крикливыми визгами «Fortitudo et patentia ad me (лат. Сил и терпения мне)!» унесся прочь из комнаты, испуганно-наигранно отмахиваясь от Лючии, однако после ужина Мартин заговорщически приманил ее к себе, и в ответ на немой укор Патрика со Стефанидой, тактично завил, что «теперича» перед сном он будет читать детям сказки, тем самым заслужив немое одобрение опешившей четы Карди.

В тот вечер после ужина, при тусклом свете керосиновой лампы под контролем Себастьяна «строгая врачебная интеллигенция» представила Лючие сказку с громогласным названием «Гемофилия», а вернее научно-фантастический рассказ о перетеканиях ярко-алой жидкости в ту самую трехлитровую кастрюлю и в тот самый стакан, а также полотенца и какие-то «треклятые тупферы», которые отчего-то «доставляли пресильный дискомфорт миленькому Мартину». В конечном итоге ошарашенная Лючия уснула за первые пять минут того сверх эмоционального повествования.

Внимательно дослушав до конца и ничего не поняв в услышанном, Себастьян отправился готовиться ко сну. На ходу растирая все еще ноющие пальцы, он опасливо покосился на цокающего позади «синеглазого черта». Лукавая ухмылка кровожадно растянула бледный лик.

Полночи Себастьян не мог заснуть, прокручивая в голове недавно пережитое, о чем вопили чудом не сломанные пальцы. То и дело посматривал он на растрепанный черный силуэт, гордо восседавшим за своим «увлекательным чтением».