— Ты знаешь, что я имею в виду.

— Да. И мне все равно. Это чудесным образом запутавшаяся паутина лжи, секретов и трагедий. Я не знаю, чего ты ожидаешь от меня, но в данный момент злость — это все, что я могу предложить.

С горящими глазами он вскочил на ноги и крепко прижал меня к себе. Его губы впились в мои, дикие, как океан рядом с нами. И с такой же легкостью он мог унести меня прочь.

Кровь шумела у меня в ушах, каждый удар сердца предупреждал меня о том, что надо вырваться от него, но мои предательские руки обвились вокруг его шеи.

— Эфраим, мы не можем, — задыхалась я. — Проклятие.

— К черту это проклятие, — пророкотал его голос, рваный и задыхающийся. — Будь здесь. Будь здесь. В этом моменте. Со мной.

Я встретилась с его глазами, изучая крупинки золота в море изумрудов. Редкая уязвимость смотрела на меня в ответ. Холодный ветер с океана развевал мои волосы по лицу.

— Я знаю, что тебе хотелось бы сделать вид, — сказал он, — что ты можешь оставаться такой же отстраненной и бесчувственной, какой ты была последние два года. Но мы не призраки, Уитни.

— Нет? — я изо всех сил старалась выдержать интенсивность его взгляда. — Тогда кто же мы?

Он обхватил мои щеки ладонями.

— Прежде чем закончится этот год, ты хорошо узнаешь, насколько мы живы. — Он нежно поцеловал меня в лоб, а затем отпустил.

Так много слов вертелось у меня на языке. Столько всего хотелось сказать.

Я скучала по тебе.

Я мечтала о тебе.

Я все еще отчаянно люблю тебя.

— Я нашла еще одно письмо, — прошептала я.

Его глаза смягчились, а губы приподнялись в уголке, показав красивую ямочку.

— От Алистера?

— Нет, — ответила я, крепко обхватив себя руками. — Эта старое письмо. Оно было в картине у моей спальни, за свадебным портретом Уильяма и Джулии.

— Я воздержусь от вопросов о том, как ты его обнаружила. Что там было написано?

— Это было извинение. От Уильяма, адресованное Джулии. Он совершил нечто непростительное.

Эфраим пожал плечами.

— Мы знаем, что у них все сложилось. У них были дети, они состарились и умерли с разницей в несколько дней. О чем еще можно просить?

— Кто-то или что-то хотело, чтобы я нашла письмо. — Мои зубы начали стучать. — Я думаю, это связано с проклятием.

Он покачал головой.

— Хватит об этом пока. Давай отведем тебя домой. Ты замерзла.

Я вложила свою холодную руку в его теплую.

— Не могу поверить, что ты, такая вечно замерзающая, вышла сюда без обуви и куртки.

— Роза сказала, что нет времени.

Эфраим сделал шаг, потом отпрыгнул назад, как будто его ужалили.

Я задохнулась, когда ярко-красная капля крови упала на песок.

Он поднял ногу и повернулся, чтобы посмотреть.

— Это осколок стекла, — сказал он сквозь стиснутые зубы.

Пошарив в кармашке на задней стороне леггинсов, я достала пластырь, который дала мне Роза. И протянула его.

— Роза прислала это вместе со мной.

Он усмехнулся.

— Конечно, прислала.

Я опустилась на колени и осмотрела ногу.

— Стекло все еще торчит из раны. Не думаю, что оно глубоко.

— Вытащи его.

— Ты уверен?

— Бесспорно.

Я придвинулась ближе и осторожно взяла осколок двумя пальцами. Чувствуя легкую тошноту, я быстро и сильно потянула за него.

Он вздрогнул.

— Прости.

— Нет необходимости в извинениях.

— Порез не слишком сильный. Тебе повезло.

Он ухмыльнулся, затем поднялся и, прихрамывая, направился к океану.

— Ничего, что не может исправить соленая вода, — сказал он, погрузив ногу в холодную воду. — Пластырь готов?

— Да. — Я стянула пленку из тонкого материала, изо всех сил стараясь, чтобы ветер не вырвал его у меня из рук. Эфраим снова сел рядом со мной, расположив свою ногу между моих коленей.

― Не знаю, насколько хорошо это будет держаться, — сказала я.

— До дома продержится.

Я наклонилась вперед и вытерла его ногу своим свитером, затем прижала пластырь.

— Эти постоянные препирательства между нами должны прекратиться. — Эфраим стиснул челюсти, и я вдруг увидела в нем того молодого человека, которым он был столько лет назад, того, родителей которого забрало болото, и он остался один.

Я замолчала на долгую минуту. Он, конечно, был прав.

— Хорошо. — Я изо всех сил старалась казаться бесстрастной. — Но больше никаких поцелуев. И перестань мной командовать.

— Не рассчитывай на это. — Он достал свой мобильный телефон и, стоя на месте, посмотрел на экран. — Мы нужны в доме.

— Что случилось? Эддисон?

Он покачал головой.

— Здесь офицер Эванс. И у него есть вопросы.

Уитни Дарлинг

Когда мы с Эфраимом вошли в Дарлинг-Хаус, на кухне раздавались повышенные голоса.

— Было бы неплохо представителям закона предупреждать заранее о своем визите. — Мамин тон был ужасающе вежливым.

— Прошу прощения за внезапность моего визита, — проворчал офицер Эванс. — Но есть определенные временные рамки, которых я должен придерживаться, когда речь идет о расследовании.

— А что бы сказала твоя мать, если бы я рассказала ей, Реджинальд, что ты появился на пороге моего дома в субботу утром. В ночь после рождения моей внучки, не меньше.

Мы с Эфраимом вошли в комнату как раз вовремя, чтобы увидеть, как офицер Эванс вытирает лоб носовым платком.

— Поздравляю вас в таком случае.

— Спасибо, — сказала мама, поджав губы.

Роза вкатила в кухню свое кресло.

— Какой неожиданный сюрприз, — промурлыкала она, разглядывая офицера Эванса, и ее круглые, румяные щеки засияли.

Адель положила руки на бедра.

— Ты знаешь, когда Уитни понадобится пластырь, но не знаешь, когда придет полицейский?

Роза покраснела и пренебрежительно махнула рукой в сторону своей близняшки.

— Это не точная наука.

Офицер Эванс прочистил горло.

— Дамы, у меня к вам несколько вопросов. — Он поправил ремень, стягивающий его внушительную фигуру. — Замечал ли кто-нибудь что-нибудь необычное в дни, предшествовавшие взлому? Какие-нибудь неизвестные машины на дороге? Неожиданные посетители? Доставлялись ли посылки или приезжали ли к дому какие-либо службы?

Мама покачала головой, ее огромные жемчужные серьги коснулись шеи.

— Я думаю, мы не можем быть полностью уверены. Мы все часто бывали в доме и выходили из него, когда навещали отца в больнице, а потом занимались его, — она сжала переносицу, — последними делами.

Офицер Эванс кивнул.

— Дело в том, миссис Дарлинг, что это странное проникновение. Внешних признаков взлома нет, и злоумышленник, похоже, ничего не взял. Это наводит меня на мысль, что это мог быть кто-то из своих.

— Простите? — возмутилась она.

— Вы можете назвать кого-нибудь, кто имеет постоянный доступ в дом? Или кто-то, у кого были плохие отношения с мистером Дарлингом?

— Все любили моего папу, — покачала головой мама. — Что касается доступа в дом, то я не могу вспомнить ни одной живой души. То есть, у нас есть местная женщина, которая еженедельно приходит убирать дом. Но она милая. Иногда она берет с собой своего маленького сына, и он играет с Перси. Вежливый молодой человек. Хорошее домашнее воспитание. Я не могу представить, чтобы его мать занималась чем-то подобным.

— Кто-нибудь еще?

— Есть человек, который раз в месяц присматривает за двором. Делает генеральную уборку. Не думаю, что он когда-либо был в доме.

— Недавно мы заменили посудомоечную машину, — сказала Адель.

Офицер Эванс кивнул с таким видом, будто все эти откровения не произвели на него особого впечатления.

— Мэм, могу я спросить, почему у вас на участке нет камер? При таком размере объекта полагаться только на сигнализацию — не самый надежный вариант.

Мама снова поджала губы.

— Я уже много лет спрашиваю ее об этом, — сказал Эфраим, привлекая внимание офицера Эванса к тому месту, где мы стояли в дверном проеме прихожей. — Такие люди, как Дарлинги, очень дорожат своей частной жизнью. Они никогда не сообщают свои номера социального страхования. Они не пользуются дебетовыми картами, интернет-банкингом и социальными сетями. И они абсолютно не допускают в свой дом технику, контролируемую третьими лицами, не говоря уже о камерах.