Раздалась еще одна пронзительная, злая нота, и воздух вокруг меня задрожал, заискрил, как будто вот-вот ударит молния.

Я задержала дыхание.

Разбита. Это слово прошептали прямо рядом с моим ухом таким тихим голосом, что я почти не услышала его. По кончикам пальцев побежали ледяные иголки. Волосы на руках встали дыбом, и краем глаза я увидела ее.

Светлые волосы, белое платье. Это была женщина из окна наверху.

Я попятилась назад, повернувшись на пятке, затем споткнулась и ударилась о полировочную скамью. Мои руки взметнулись, чтобы ухватиться, и опрокинули трио голубых ваз. Они упали на пол и разбились вдребезги, а я присоединилась к ним, сильно ударившись копчиком.

Боясь, кого или что могу увидеть, я не отрываясь уставилась в пол, отстраненно осмотрев сверкающий лазурный беспорядок.

Стеклянные капли на массивной люстре над головой звонко покачивались.

Разбита.

Я подняла глаза. У люстры было имя. Гордость Уильяма Дарлинга. Некоторое время она висела в большом зимнем саду дома Дарлингов, сверкающая, восьмисотфунтовая⁷, бесценная центральная деталь.

В маленькой каменной стеклодувной мастерской она выглядела почти нелепо.

Однажды я спросила дедушку, почему тяжелая, изящная вещь теперь висит здесь, а не в доме. Он очаровательно улыбнулся и сказал, что люстра всегда говорила ему, что у нее здесь своя судьба.

— И у тебя, и у меня, у обеих, — проворчала я, собираясь встать.

Но остановилась, когда кончик моего пальца коснулся небольшой гравировки на камне — одинокой буквы «П». Я замешкалась, обводя взглядом грубую резьбу. Как и призрак, никто из нас не знал, откуда взялась эта гравировка, и что она означала. Мы предполагали, что это клеймо каменщика. Но когда я была маленькой девочкой, а потом молодой женщиной, обучающейся в студии, Алистер использовал этот неровный шрифт как возможность напомнить мне некоторые слова, начинающиеся на эту букву.

«П — это перфекционизм, идеала не существует», — говорил он. Или.

— «П — это приверженность. П — это потребность. П — это противостояние».

Я на мгновение закрыла глаза, сердцебиение стало замедляться.

— П — это потребность, — прошептала я.

Две капельки слез снова заблестели в уголках моих глаз.

— Нам нужно выполнить поручение, мисс Дарлинг.

Я вскрикнула, едва не выскочив из собственной кожи, и обернулась на хриплый голос.

Эфраим выпрямился, оттолкнувшись широким плечом от дверной рамы, откуда он наблюдал за мной неизвестно сколько времени. В его темно-изумрудном взгляде плясало веселье.

Взъерошенные черные волны небрежно спадали на лоб, а квадратную челюсть покрывала многодневная щетина. На нем была чистая белая рубашка на пуговицах, рукава которой закатаны до локтей, обнажив загорелые мускулистые предплечья и светлые джинсы.

Я стояла на шатких ногах, прекрасно понимая, что выглядела как подогретая смерть.

— Тебя не было в твоей комнате, — сказал он, сделав неторопливый шаг ко мне. — Признаюсь, это последнее место, где я ожидал тебя найти. Я думал, что ты уже на полпути назад в Чарльстон.

— Ты был в моей комнате? — я ненавидела то, как дрожал мой голос.

— Пойдем со мной, Уитни.

Я покраснела, застыв на мгновение, прежде чем сделать движение к трубке для выдува.

— Я в самом разгаре.

— Боюсь, нервные срывы не в счет. Пойдем.

— Куда?

Его губы растянулись в улыбке.

— Думаю, ты знаешь. Я предпочитаю уладить этот вопрос между нами.

Я подняла подбородок, борясь с колотящимся сердцем.

— А если я передумала?

Движение у окна, мелькание белых юбок почти заставило меня посмотреть.

Его глаза потемнели.

— Для этого уже слишком поздно.

Я попыталась сглотнуть, но во рту пересохло.

— Дедушкин адвокат не должен был вносить поправки в завещание. Должен быть другой способ.

Эфраим сардонически улыбнулся.

— Вообще-то в завещание можно вписать все, что угодно. Поверь, я проверял. Несколько раз. Как и мои адвокаты.

— Адель и Роза планируют большую свадьбу, — сказала я, ненавидя дрожь в голосе. — Никто не одобрит, если мы уедем ночью.

— Поскольку я приношу большую жертву, мы сделаем это по-моему. Откажешься, и ты снова подведешь Дарлингов, а не меня. — Он сделал еще один шаг.

Мои пальцы переместились к знакомому учащенному сердцебиению у основания горла, предупреждающему о приближающейся панике.

— Я еще не пила кофе.

Он усмехнулся, издав глубокий, угрожающий звук.

— Я принесу тебе латте после. Твой заказ в Старбаксе все еще готовят за пять минут?

Он был уже близко.

Я уловила его запах. Соленой воды и природы.

Мой пульс подскочил. Я указала на свою белую ночную рубашку и парусиновые туфли-лодочки.

— Я вся потная.

— Почему-то мне это кажется еще более уместным. — Он двигался быстро. Слишком быстро. Одним плавным движением обхватил меня за бедра и перекинул через плечо.

Охваченная ужасом, я била кулаками по его спине, пытаясь сохранить равновесие.

— Эфраим, остановись. Опусти меня на землю. Сейчас же!

Его рука сжалась, как стальные тиски, вокруг моих ног, и он направился к двери.

— Что ты сделаешь, потащишь меня, брыкающуюся и кричащую, в здание суда?

— Конечно, нет. — Свободной рукой он шлепнул меня по заднице. — Сделаем это в моем доме. Мы же не животные.

Я снова ударила его по спине, но он даже не вздрогнул.

Я старалась не обращать внимания на то, что ночная рубашка задралась на бедрах, и на то, как его пальцы впиваются в мою голую кожу.

— Ты сошел с ума. Все на этом острове сошли с ума.

— Тогда ты должна чувствовать себя здесь как дома. — Он вышел из студии и спустился по ступенькам.

От холодного воздуха у меня перехватило дыхание.

— Мы оставили мою куртку. Эфраим, мне холодно.

— В машине будет тепло.

Луна скрылась за тучами, и ночь стала совсем черной. Лишь слабый свет проникал сквозь окна студии, и я смогла разглядеть очертания внедорожника, припаркованного на берегу реки.

— Ты действительно меня похищаешь?

— Разве можно похитить жену?

— Я не твоя жена, — я снова ударила его кулаком в спину. — И, да, я считаю, что это возможно. Уточню в полиции.

Его пальцы впились в мою кожу.

— Для твоего удобства, мой старый друг, шеф полиции, будет нашим свидетелем на церемонии.

— Ты же не серьезно.

— О, моя милая Уитни. — Он опустил меня на свое мускулистое тело, и ночная рубашка задралась еще выше. Он крепко прижал меня к себе, распахнув пассажирскую дверь. — Я всегда серьезен.

Уитни Дарлинг

Эфраим Каллаган был кем угодно, но не лжецом.

Его черный BMW притормозил у дома на Джонс-стрит когда первые солнечные лучи поцеловали небо. Величественный особняк девятнадцатого века был полностью построен из серого кирпича, его фундамент занимал по меньшей мере вдвое больше места, чем соседние.

Впечатляющий человек. Внушительный дом.

Поездка в город прошла в молчании. О, мне было что сказать. Но я знала этого человека. Когда дело доходило до битвы характеров, он был воином, экспертом в дискуссиях. Именно это сделало его таким успешным в бизнесе и позволило ему приобрести компании, недвижимость и всевозможные активы в тщательно подобранной коллекции достижений. Он был хитрым. Решительным. Лингвистически смертоносным.

Ничто так не подстегивало его, как хорошая пикировка.

И поэтому, несмотря на свою ярость, я отказала ему в этом удовольствии.

Теперь мы стояли друг напротив друга перед богато украшенным мраморным камином в его парадной гостиной и оба излучали презрение. Сдержанного, элегантного Эфраима из моего прошлого нигде не было видно.

Слева от нас стоял священник в белом одеянии, которого я смутно узнала. А за плечом Эфраима находился начальник полиции с веселой улыбкой на круглом лице.