Я кивнул и улыбнулся:

— Угощают каждого, кто придет в Дом обуви[150].

Дора одарила меня полумесяцем своей улыбки и поставила миску на стол. Радар устремилась к ней, виляя хвостом.

Во время еды я осмотрел другую половину комнаты. Там стояла аккуратно застеленная кровать, как раз подходящего размера для маленькой обувщицы, но большая часть помещения была мастерской. Или, скорее, реабилитационным отделением для раненых. У многих туфель были стоптанные задники, подошвы, отвалившиеся, как сломанные челюсти, или дыры на подметках и пальцах ног. Там была пара кожаных рабочих ботинок с разрезами сверху, словно их унаследовал кто-то, чьи ноги были больше, чем у предыдущего владельца. Кривая рана на шелковом сапожке королевского пурпура была зашита темно-синей ниткой — вероятно, более подходящей у Доры не нашлось. Некоторые ботинки были грязными, а некоторые — на столе — находились в процессе чистки и полировки при помощи содержимого маленьких металлических горшочков. Я задавался вопросом, откуда все это взялось, но еще больше меня интересовал предмет, занимавший почетное место в рабочей половине коттеджа.

Между делом я опустошил свою миску, а Радар — свою. Дора взяла их и вопросительно подняла брови.

— Да, пожалуйста, — сказал я. — Но не кладите Радар слишком много, иначе она проспит весь день.

Дора положила сцепленные руки на затылок и закрыла глаза. Потом указала на Радар:

— Пат.

— Путь?

Дора покачала головой и изобразила ту же пантомиму.

— Паат!

— Ей нужно поспать?

Обувщица кивнула и указала на то место у плиты, где Радар лежала раньше.

— Она уже тут спала? Когда мистер Боудич приводил ее?

Дора снова кивнула и опустилась на колено, чтобы погладить Радара по голове. Радар смотрела на нее с чуством — могу ошибаться, но думаю, что это было обожание.

Мы доели вторую порцию тушеного мяса. Я сказал Доре «спасибо», Радар повторила то же глазами. Пока Дора убирала наши тарелки, я встал, чтобы посмотреть на тот предмет в обувной больнице, что привлек мое внимание. Это была старомодная швейная машинка, из тех, что работают, когда нажимаешь педаль. На ее черном корпусе выцветшим золотом было выведено слово «ЗИНГЕР».

— Это принес мистер Боудич?

Она кивнула, похлопала себя по груди и потупилась. Когда она подняла голову, ее глаза были влажными.

— Он был добр к тебе, — она кивнула. — И ты была добра к нему. И к Радар.

Она сделала над собой усилие и внятно произнесла:

— Таа.

— У тебя так много обуви. Где ты ее берешь? И что с ней делаешь?

Казалось, она не знала, что на это ответить, и жесты, которые она делала, не помогали. Потом она просияла и пошла в мастерскую. Там был платяной шкаф, в котором, должно быть, хранилась ее одежда, и другие шкафы, которых было больше, чем в кухонной половине. Я предположил, что она хранила в них разное оборудование для ремонта обуви. Наклонившись к нижнему ящику одного из шкафов, она достала маленькую грифельную доску, похожую на ту, которой пользовались дети в те времена, когда в школах было по одной комнате и на столах стояли чернильницы. Порылась еще и нашла огрызок мела. Отодвинула в сторону часть незавершенной работы на столе, медленно написала что-то и придвинула доску, чтобы я мог прочитать:

«Ищи гухоз».

— Не понимаю.

Она вздохнула, стерла написанное и поманила меня к скамейке. Я смотрел через ее плечо, пока она рисовала маленькую коробочку и две параллельные линии перед ней. Она постучала мелом по коробке, обвела рукой коттедж вокруг себя и снова постучала.

— Этот дом?

Она кивнула, указала на параллельные линии, а потом на единственное круглое окно слева от входной двери.

— Дорога.

— Таа. — Она подняла палец — внимание, молодой человек! — и немного расширила параллельные линии. Потом нарисовала еще одну коробку, над которой снова написала: «Ищи гухоз».

— Гухоз?

— Да. — Она похлопала себя по губам, потом быстро задвигала пальцами в жесте щелкающих крокодильих челюстей, который я сразу понял.

— Говорить?

— Таа!

Она постучала по непонятному слову «гухоз», а после взяла меня за плечи. Ее руки были сильными от работы с обувью, серые кончики пальцев затвердели от мозолей. Она повернула меня и проводила до входной двери. Когда мы дошли, ткнула пальцем в меня, сделала двумя пальцами ходячие жесты и указала направо.

— Ты хочешь, чтобы я пошел и отыскал гухоз?

Она кивнула.

— Моей собаке нужен отдых. Она не в лучшей форме.

Дора указала на Радар и сделала жест, изображающий сон.

Я хотел спросить, далеко ли нужно идти, но сомневался, что она сможет ответить на такой вопрос. Лучше было оперировать простыми вопросами — «да» или «нет».

— Это далеко? — она покачала головой.

— Гухоз может говорить? — это, казалось, позабавило ее, но она кивнула.

— «Гухоз» значит «глухой»? — улыбка-полумесяц, пожатие плечами и кивок, после которого она покачала головой. — Не понимаю, извините. Я вернусь до того, как стемнеет? — энергичный кивок. — Вы последите за Радар?

— Таа.

Поразмыслив, я решил попробовать. Если гухоз мог говорить, я мог узнать у него что-нибудь о Доре и о городе. Гухоз, возможно, даже знает о солнечных часах, которые должны снова сделать Радар молодой. Я решил, что прогуляюсь час или около того и если не найду гухоза, то вернусь назад.

Я начал открывать дверь (вместо ручки там была старомодная железная задвижка), но она взяла меня за локоть и подняла палец: подожди немного. Она поспешила обратно в свою обувную больницу, выдвинула ящик стола, достала что-то и принесла мне. Это были три маленьких кусочка кожи размером меньше ладони. Они напоминали подошвы ботинок, выкрашенные в зеленый цвет. Дора жестом велела мне положить их в карман.

— Для чего это? — она нахмурилась, потом улыбнулась и повернула руки ладонями вверх. Очевидно, ответ был слишком сложным.

Коснувшись лямок моего рюкзака, она вопросительно посмотрела на меня. Я решил, что она права, снял его и поставил рядом с дверью. Присев на корточки, достал из него бумажник и сунул в задний карман — как будто кто-то мог потребовать у меня документы, что казалось полным абсурдом. Делая это, я смотрел на Радар, задаваясь вопросом, как она отнесется к тому, что я оставлю ее с Дорой. Она подняла голову, когда я встал и открыл дверь, потом снова положила ее на лапы и задремала. А почему бы и нет? Ее живот был набит вкусной едой, и она оставалась со старым другом.

От дома аллея вела к широкой грунтовой дороге — настоящей магистрали, окруженной маками. Там были и другие цветы, но либо увядающие, либо уже мертвые. Я обернулся, чтобы посмотреть назад — над дверью висел большой деревянный башмак, ярко-красный, похожий на те, что носила Дора. Я подумал, что это, должно быть, вывеска. Она стояла под башмаком, улыбаясь и указывая направо, на случай, если я вдруг забыл, в какую сторону идти. Это было так по-матерински, что я не смог сдержать улыбки.

— Меня зовут Чарли Рид, мэм. И если я этого не говорил, то скажу: спасибо вам за то, что нас накормили. Мне очень приятно с вами познакомиться.

Кивнув, она показала на меня, потом похлопала себя по груди в области сердца. Для этого перевод не требовался.

— Могу я спросить еще кое-что? — она кивнула. — Я говорю на вашем языке? Ведь так? — она засмеялась и пожала плечами — или не поняла меня, или не знала, или чувствовала, что это не имеет значения. — Ладно, все хорошо.

— Хорр-о.

Она вошла в дом и закрыла дверь. В начале дорожки была вывеска, похожая на меню, которое некоторые рестораны вывешивают на тротуаре. Ее сторона справа, в том направлении, куда мне требовалось идти, была пустой. На стороне, обращенной влево, был стишок из четырех строк на совершенно понятном английском языке:

Старую обувь можешь отдать