– Не знаю, были ли рыжие шейхи, поэтому волосы лучше закрыть…  – он тоже носил арабский халат. Потянувшись, Сабина поцеловала его в нос:

– Ты похож на Лоуренса Аравийского в новом фильме…  – афиши ленты еще не появлялись, но Сабина через знакомых на британских студиях слышала о будущей премьере:

– Они решили не снимать в Израиле, – усмехнулась девушка, – поедут в Иорданию, дядя Авраам им не пригодится…  – она завязала ткань тюрбана:

– Я уверена, что были и рыжие шейхи и рыжие султаны. Тебе очень идет, мой милый…

Адель танцевала с кем-то из музыкальных журналистов:

– Она и здесь дает интервью…  – Сабина ссыпала в карман халата горсть орехов, – знаешь, я бы не отказалась от кофе…  – теплое дыхание защекотало ей ухо:

– От кофе и чего-то еще. Пойдем, пойдем…  – Инге потянул ее за собой, – надеюсь, не во всех комнатах квартиры притаились парочки…  – занавеси колыхнулись.

Генрик проводил глазами яркое золото халатов:

– Они всегда сбегают с вечеринок. От Адель такого не дождешься. Она трудится, словно пчела, болтает с журналистами, с агентами, с импресарио…  – ловко закружив малышку Брунс, Генрик весело сказал:

– Значит, договорились. В воскресенье свободный день, репетиций нет. Будьте готовы к девяти утра, я отвезу вас на побережье…  – Генрик заказал номер в отличном отеле, в сонной деревушке Фридрихскоге:

– У них собственная ветряная мельница, камин…  – он скрыл улыбку, – ночи сейчас еще прохладные…  – жене он объяснил, что хочет подышать свежим воздухом:

– Разумеется, – рассеянно отозвалась Адель, изучая свой маникюр, – ты устал, ты выступаешь каждый день. Отдохни, мой милый…  – малышка с готовностью кивнула:

– Спасибо, маэстро. Девочкой я росла в рыбацкой деревне, но потом мы переехали на ферму. Я очень люблю море…  – Магдалена боялась подумать о том, что может случиться:

– Он женатый человек…  – девушка искоса посмотрела на миссис Майер-Авербах, – но, кажется, я ему действительно нравлюсь. С ним легко, как с Иоганном, словно он мой старший брат…  – музыка перешла в быстрый рок. Маэстро подмигнул Магдалене:

– Думаю, пришло время выпить. Сейчас я принесу шампанское…  – девушке только этим Рождеством стали позволять половину бокала за праздничным столом. Присев на расшитые подушки, Магдалена услышала рядом хрипловатый голос:

– Этот год принесет вам благополучие, но остерегайтесь непродуманных решений…  – девушка хмыкнула:

– Гадалка. Она, кажется, настоящая цыганка, но в такое нельзя верить, это ерунда…  – Магдалена вздрогнула. Бесцеремонная рука, протянувшись из-за ее плеча, схватила ладонь девушки. Пестрая ткань платья сбилась. Магдалена увидела на морщинистой коже выцветший номер:

– Гитлер отправлял в лагеря не только евреев, но и цыган…  – успела подумать девушка. Из-под платка, замотанного вокруг головы цыганки, виднелись седые пряди. Магдалена хотела отдернуть руку, женщина удержала ее:

– Стой…  – она подняла темные, блистающие огоньками свечей, глаза:

– Остерегайся женщины в черном плаще, – тихо сказала цыганка, – в плаще и маске. Она принесет вам смерть. Твой брат…  – она оглянулась, – твой брат здесь, но ты его не скоро увидишь…  – Магдалена пожала плечами:

– Мой брат дома, я его увижу через неделю…  – цыганка упрямо повторила: «Твой брат здесь».

Добравшись до станции Даммтор, Герберт Штрайбль быстро нашел здание университетской библиотеки. В афишке указывалось, что встреча состоится в кафе:

– Третий подъезд, пройти через холл и направо…  – холл облепили объявлениями о репетиторстве, о поисках соседей по квартире, о продаже подержанных вещей. Герберт задержался у черно-белого плаката:

– Воскресная ярмарка в пользу кубинской революции…  – на фотографии улыбался команданте Че Гевара, – собранные деньги передаются в фонд помощи борцам за свободу. Буфет с кубинскими блюдами, лимонад, живая музыка…  – в воскресенье Герберта ждала месса в католическом соборе, в компании отца:

– Адольф в церковь не пойдет, он вообще редко появляется в храме, а герр Краузе занят делами…  – Герберт подумал, что надо исповедоваться. Щеки юноши запылали:

– У Адольфа это было не в первый раз, но грех заниматься такими вещами. То есть за деньги грех. Эти девушки, – он опустил глаза, – если бы не такие, как мы, они бы могли учиться в университете или работать. Они из бедных семей, получается, что мы их используем…

В школе на уроках истории Герберт слышал о Карле Марксе. «Коммунистический Манифест» домой было никак не принести:

– Папа скорее разрешит мне читать журнальчики, вроде купленных Адольфом, чем такую книгу…  – на юношеском абонементе в публичной библиотеке Мюнхена «Манифест» тоже не выдавали. Герберту пришлось читать книгу почти тайком, делая вид, что он изучает тома на полках:

– С девятнадцатого века многое изменилось, – вздохнул юноша, – но Европа и Америка еще эксплуатируют бедняков в бывших колониях. На нашей территории размещены американские ракеты. Зачем Германии оружие, разве мы опять хотим начать войну…

О случившемся на войне не говорили ни в школе, ни дома. Герберт знал, что отцы многих его соучеников по гимназии воевали:

– Многие учителя тоже, но это словно заговор молчания. Мы знаем, что были концлагеря, но нам никто не рассказывает, что там происходило…  – в городок Дахау, под Мюнхеном, ездили на пригородном поезде. На месте лагеря пока стояли бараки американской военной базы, закрытой два года назад.

Герберт гордился тем, что оба его родителя антифашисты:

– Мама сидела в Равенсбрюке за антигитлеровскую пропаганду, но она тоже не любит говорить о том времени…  – он знал, что мать родилась в Берлине, где она и встретила после освобождения из лагеря его отца. Герр Штрайбль, впрочем, никогда не забывал упомянуть о десяти годах заключения в Дахау:

– Его отправили в концлагерь одним из первых, в тридцать пятом году, – вспомнил Герберт, – он разбрасывал антигитлеровские листовки в университете, как ребята на премьере в опере. Они антифашисты нашего времени, то есть анти-капиталисты, а папа желает им тюрьмы…

Его чем-то задели. Герберт, не думая, извинился. Для визита в кафе он надел самые потрепанные джинсы и заштопанный на локтях свитер:

– Адольф спал, он намерен отоспаться на каникулах, а папа пошел на деловую встречу…  – наряд Герберта ни у кого не вызвал вопросов. Он вдохнул запах травки и сладких благовоний. Рыжая девушка, с желтоватым синяком на скуле, в сшитой из лоскутов юбке, размахивала холщовой сумкой, тоже с портретом Че Гевары:

– Приходи, – кивнула она вместо приветствия на плакат, – здесь не все написано, места не оставалось, но мы будем учиться танцевать сальсу…  – она повертела худыми бедрами. Герберт покраснел:

– Ты вроде новенький…  – девица окинула его испытующим взглядом, – я тебя раньше не видела…  – она коснулась синяка:

– Это после театра. Когда нас выводили, я расцарапала морду фараону, а он не выдержал и смазал мне по лицу…  – девушка презрительно фыркнула:

– Разумеется, он сделал вид, что я поскользнулась и упала…  – Герберт нашелся:

– Я здесь на каникулах, я первокурсник, – он помахал афишкой, надеясь, что я ему поверят: «Я не такой высокий, как Адольф, но я сойду за студента». Девушка выпятила губу:

– Ты баварец, что ли…  – Герберт кивнул:

– Я родился в Мюнхене, но моя мама из Гамбурга …  – он рассудил, что Гамбург не так далеко от Берлина:

– Я почти не вру, – успокоил себя подросток, – и вообще, я пришел, чтобы слушать. Мне осталось еще два года до университета…  – он, разумеется, шел на юридический факультет. Герберту хорошо давались технические предметы, однако он не хотел спорить с отцом:

– Кому-то надо передавать контору, папа считает, что это должен быть я…  – вслух он сказал:

– Я будущий юрист. Ты что изучаешь…  – девица закатила голубые глаза:

– Немецкую литературу, – отозвалась она с нескрываемой ненавистью, – мой папаша, нацистская свинья, ни на что другое не согласился. Но я хочу перевестись на испанское отделение, я мечтаю поехать в Южную Америку, сражаться с ним…  – девушка кивнула на сумку, – в партизанском отряде…  – Герберт хмыкнул: