– В Риме я заведу себе скутер, – заявила Лаура, – у Шмуэля такой есть. Монахам и священникам разрешается на них ездить…

Сабина не сомневалась, что младшая сестра получит деньги и на скутер и на любимый миндальный крем для рук, из флорентийской аптеки Santa Maria Novella:

– И вообще на что угодно…  – она вытащила из духовки противень со сконами, – дядя Джованни никогда ни в чем не мог ей отказать…  – они с Аделью только посмеивались:

– В конце концов, – заметила сестра, – у мамы тоже так было с Аароном. Мы с тобой и Паулем оказались старшими. Аарона, младшего, сироту, мама всегда баловала. Но теперь у нее появилась еще и Тиква…  – Сабина кивнула:

– Лаура уезжает, а мама и дядя Джованни считают Тикву своей дочерью. Но…  – девушка оборвала себя. Адель вздохнула:

– Я знаю, что ты хочешь сказать. Вряд ли в Хэмпстеде сейчас появится малыш. Аарон с Тиквой еще не добрались до Голливуда…  – брат и его жена учились в Королевской Академии Драматического Искусства:

– У Аарона, правда, свободное расписание. Он работает режиссером в Old Vic, а ему всего двадцать два года…  – поздравив телеграммой Аарона со свадьбой, мистер Миллер напомнил, что ждет его в Америке:

– Сначала я выпущу премьеру в театре, – заметил Аарон, – то есть вторую премьеру…  – после первой пьесы по Кафке и Замятину, Аарон писал вторую:

– Об Ирландии, – хмыкнула Сабина, – об Ольстере двадцатых годов. Он ездил в Белфаст, разговаривал со стариками, помнящими беспорядки. Вечно он выбирает самые неудобные материалы для пьес…  – брат заметил:

– В Old Vic или куда-то еще меня с таким не пустят. Ничего, в Лондоне много пабов со свободными комнатами. Что касается Голливуда…  – он помахал телеграммой, – то я решил начать с документального кино, где мне никто не навяжет чужих сценариев…  – дядя Джованни осторожно поинтересовался:

– И про что ты будешь снимать…  – Аарон пыхнул сигаретой:

– Хотелось бы снять скрытой камерой жизнь в СССР…  – Клара побледнела, – но не волнуйтесь, я начну с Южной Америки. Я сделаю ленту о Че Геваре…  – Сабина улыбнулась:

– Здесь мы с Аделью встряли с обсуждением нового театрального сезона. Но Аарон своего добьется, он упорный парень…  – она легко подхватила поднос. В последние несколько дней трость ей не пригождалась:

– Я плохо себя чувствовала из-за ссоры с Инге…  – поняла Сабина, идя по коридору, – но теперь все наладилось. Сейчас мы позвоним в Лондон, тетя Марта все узнает…  – нажав на ручку двери, она услышала смешливый голос мужа:

– Позови ее с кухни, ревень подождет…  – поднявшись, удерживая трубку плечом, Инге взял поднос, – поторапливайся, Питер, у нас срочное дело…  – доктор Эйриксен шепнул жене:

– Они все в Мейденхеде. Разумеется, воскресенье на дворе. Тетя Марта печет пироги…  – телефон на гамбургской квартире не был безопасным, но в городе имелось британское консульство:

– Здесь нас некому подслушивать, – подумала Сабина, – но для следующего звонка тетя Марта, из осторожности, настоит на визите к дипломатам…

Налив Инге кофе, Сабина неслышно сказала: «Я с тобой, милый, и так будет всегда».

Золотистое шампанское пенилось в хрустальных бокалах. Адвокат Штрайбль велел официанту:

– Налейте и молодым людям тоже…  – он подмигнул мальчикам, – все-таки премьера…

Партер и ложи шумели, оперный оркестр рассаживался по местам. Кроме шампанского и кофе в серебряном кофейнике принесли и крохотные пирожные:

– Сладостей она не ест, – вспомнил Краузе, – надо купить свежие фрукты. Началась клубника, она любит ягоды…  – Фридрих сейчас мог думать только о междугороднем звонке, раздавшемся на квартире ранним вечером. Сняв студию, он отправил телеграммой в Париж номер телефона. Надевая смокинг, Краузе услышал переливчатый звук аппарата:

– Хорошо, что я вас застала, милый…  – нежно сказала Хана, – я прилетаю завтра днем. Скоро мы увидимся, жду встречи…  – Краузе успел заказать по телефону лимузин:

– Сам сяду за руль, шоферы мне не нужны. Фрукты, кофе, шампанское…  – он вытащил блокнот, – надо забежать в аптеку…  – Хана проводила в Гамбурге всего неделю:

– Потом у меня концерты во Франкфурте, в Кельне, в Мюнхене…  – девушка помолчала, – но по пути в Париж я заеду в Бонн, если я вас не обременю визитом…  – Краузе уверил мадемуазель Дате, что она ничем и никогда не сможет его обременить:

– Увезти бы ее на море, в дорогой отель, – пожалел Фридрих, – но мне надо оставаться в городе из-за операции с Моллер. Ладно, нас еще ждет Лазурный берег или Биарриц…  – он покосился на Адольфа:

– Видно, что парень отдохнул и выспался. Пусть развлекается, у него каникулы…

Адольф Ритберг фон Теттау спокойно пил шампанское. Ни Краузе, ни адвокат Штрайбль понятия не имели об их с Гербертом маленькой экскурсии, как думал подросток, в Сан-Паули:

– Они вернулись с карточной игры под утро. К тому времени мы оба давно лежали в постелях…  – утром мальчики объяснили распухший нос Герберта практикой в боксе:

– Адольф боксировал, – рассмеялся Штрайбль, – а ты что, служил для него грушей…  – Адольф незаметно рассмотрел лицо приятеля:

– Но сейчас все прошло. Распухший нос не помешал ему сделать все, что надо. Девчонки оказались с огоньком, мы закончили тем, что развлекались вчетвером…  – в такси, по дороге в «Талию», Адольф блаженно вытянул ноги:

– Видишь, все прошло отлично. Поздравляю, Штрайбль, – он похлопал приятеля по плечу, – с почином, так сказать…  – Герберт изучал смятую афишку. Адольф, скривившись, выхватил бумажку:

– Собрание Социалистического Союза Немецких Студентов…  – скомкав афишку, он выбросил ее в окно машины, – для чего тебе сходка длинноволосых обезьян, Штрайбль? Тебе всего пятнадцать, тебе далеко до университета…  – о социалистах приятель больше не упоминал. Про себя Адольф усмехнулся:

– Он протестует против папаши Штрайбля…  – сытое лицо адвоката блестело золотой оправой очков, – социалистические недоумки соскучились по настоящим делам. Ничего, мы их вооружим, поставим на службу нашего движения…  – в отпечатанной на атласной бумаге программке Адольф отыскал фото девчонки, из-за которой Штрайбль получил по носу:

– Первый паж, фрейлейн Магдалена Брунс…  – девица лукаво смеялась, – абитуриентка Консерватории, выступает на сцене с двенадцати лет…  – снимок Магдалены видел и Краузе. Он мимолетно вспомнил о давних планах на девушку. Сейчас Фридрих думал о тех намерениях с улыбкой:

– Фрейлейн Брунс мне больше не нужна. По сравнению с Ханой, она провинциальная простушка с фермы. Хана аристократка, ее род уходит корнями в средневековье, она звезда Бродвея и снимается в кино…  – на первой странице программки красовался снимок малышки, как ее до сих пор называл Краузе:

– Она постарела, ей почти тридцать…  – Фридрих поднес к глазам бинокль, – а вот и ее сестра…  – он читал светские страницы газет и видел фото Сабины Майер. Фридрих вспомнил кудрявую девушку, чуть не упавшую с велосипеда на кембриджском мосту:

– И она постарела…  – он видел морщины на лице фрау Майер, – она замужем за физиком, доктором Эйриксеном. Когда он разбил мне нос, никто не предполагал, что он станет знаменитым ученым…  – рыжий парень, в хорошо сидящем на нем смокинге, что-то сказал на ухо жене:

– Жида, то есть Авербаха, при них нет…  – Краузе отпил шампанского, – наверное, он болтается за сценой…  – Генрик, действительно, проводил первую картину, где Памина не появлялась, в гримерке Адели:

– У них так заведено, – хмыкнула Сабина, – Адель говорит, что они слишком мало бывают вдвоем…  – она одними губами сказала мужу:

– Не рассматривай их ложу слишком пристально. Я его тоже узнала. Светловолосый подросток, наверное, Адольф, о котором говорила тетя Марта…  – Инге видел наброски лица юноши, составленные после швейцарского визита свояка и подтвержденные показаниями Маргариты Кардозо:

– Скорее всего, это именно Адольф, – он убрал бинокль, – надо завтра сказать тете Марте, что в городе сидят беглые нацисты, то есть их овчарка Краузе…