– Иоганн, Джон, – она вскинула бровь, – не имеет значения, он отродье нацистки…  – отхлебнув кофе, Лаура взглянула в окно. Высокий, светловолосый юноша, потянув на себя дверь «Моей Италии», пропустил внутрь приятеля, ниже его ростом. Ладони отчаянно зачесались, Лаура прикусила губу:

– Он похож на Ангела Смерти, Отто фон Рабе, и на Максимилиана. Ему… тому ребенку, сейчас было бы девятнадцать. Но он не выжил, он родился мертвым…

Отогнав бьющийся в ушах младенческий плач, Лаура вернулась к схеме операции.

Хозяин «Моей Италии», синьор Луиджи, как церемонно представил его Авербах, водрузил на небольшой подиум рассохшееся, купленное по дешевке пианино.

Завидев их в дверях кафе, итальянец раскрыл объятья:

– Маэстро Энрике, рад видеть вас в добром здравии! Синьорина…  – он склонился над рукой Магдалены, – добро пожаловать на островок солнца среди хмурого Гамбурга…  – стены кафе увешали итальянскими триколорами, яркими плакатами «Алиталии», призывающими посетить Венецию, Рим и Капри:

– Мой родной город, – гордо сказал синьор Луиджи, указывая в сторону силуэта Колизея, – вы обязательно должны навестить Италию, синьорина Магдалена…  – девушка увидела и фотографии Его Святейшества, вкупе с портретами Верди и покойных певцов, синьора Карузо и мистера Марио Ланца:

– Синьора Адель пела с ним дуэтом…  – Луиджи вздохнул, – такого тенора больше не появится…  – на пианино красовался рукописный плакат:

– Итальянский вечер с живой музыкой и тарантеллой…  – Магдалена не могла сдержать улыбки:

– Не вы ли случайно будете за фортепьяно, маэстро…  – афиша о предстоящих концертах Авербаха висела у входа в кафе. Усаживая Магдалену за столик, Генрик серьезно отозвался:

– Не я, но мой покойный отец играл в баре, в Касабланке, во время войны…  – девушка открыла рот: «Совсем как в фильме». Генрик усмехнулся:

– Как в фильме. Моего отца там звали Сэм, на американский манер, то есть Самуил. Запомните, моя милая фрейлейн Брунс, жизнь сильнее искусства…  – хозяин кафе прислал за их столик тирамису от заведения. Магдалена еще никогда не пробовала итальянских сладостей:

– Очень вкусно, – восторженно подумала девушка, – надо научиться их делать. Мама всегда печет одно и то же, яблочный пирог, шоколадный торт или ванильный кекс. Мы весь ее репертуар знаем наизусть…  – во Фленсбурге, куда они с Иоганном ездили в гимназию, продавали мороженое. Брат по секрету давал Магдалене лизнуть растаявшее лакомство:

– Но тирамису еще вкуснее, надо запомнить кондитерскую…  – девушка испачкала изящный нос в креме:

– Пейте капуччино, – добродушно сказал Генрик, – вы сладкоежка, фрейлейн Брунс, как все певицы…  – Генрику не надо было соблюдать диету, но, желая поддержать Адель, он не ел при жене ничего запрещенного, как выражались ее врачи:

– Даже с тем, что она сидит на салате и мясе…  – Адель не позволяла себе ни фруктов, ни молока, – с начала курса лечения она все равно поправилась на десять килограмм. Ладно, главное, это ребенок. Адель потерпит, она тоже хочет, чтобы наш малыш появился на свет…  – заметив восхищение в глазах малышки, Генрик спокойно подумал:

– Связь скрыть несложно. Фрейлейн Брунс дурочка, но думает о будущей карьере. Она не станет болтать о случившемся. Если сплетни дойдут до Адель, малышке не доверят подметать сцену…  – Генрик знал, какими мстительными могут быть дивы:

– Меня Адель простит, то есть не поверит слухам, а малышку она отправит пинком под зад в ее деревенскую глушь. Но если родится ребенок, – в скромном вырезе кардигана девушки блестел католический крестик, – такого никогда не утаишь…  – Генрик не хотел содержать плод случайной связи:

– Малышка в меня влюблена, но я женат и не собираюсь разводиться с Аделью…  – Генрик уважал трудолюбие и упорство жены, – из нее выйдет лучшая мать нашим детям, чем из всех девиц, вместе взятых…  – он, тем не менее, не мог отказаться от возможности переспать с девчонкой:

– Ей шестнадцать, она девственница…  – Авербах задумался, – Дора, кстати, не была. Она выросла в детдоме, болталась по общежитиям, где вольные нравы. Но с фрейлейн Магдаленой можно тоже вести себя свободно…  – с началом курса гормонов жизнь с женой стала напоминать Генрику расписание поездов на вокзале:

– Адель пока не вешает графики над кроватью, – он скривился, – но настаивает, чтобы в нужные дни я отменял репетиции…  – никто и ничто не заставило бы Генрика отменить концерт, – ладно, в конце концов, именно затем я и пью русские таблетки…  – он вздохнул, – но с Аделью все стало еще скучнее, чем было раньше…  – Генрик не сомневался, что с малышкой все случится по-другому:

– Она бойкая девчонка, я видел, как она танцует…  – Авербах тайком заглянул в хореографический класс, – вообще она не похожа на немку. В ней есть что-то итальянское, средиземноморское…  – Магдалена не знала своего отца:

– Меня вырастил папа, – объяснила девушка, – но мой настоящий отец умер от ран летом сорок пятого года. Он тоже, как и моя мама, был из Шварцвальда. Они хотели пожениться, но не успели…  – Генрик решил, что неизвестная ему мать Магдалены скормила девочке слезливую историю:

– Ей не хотелось признаваться в связи с иностранным рабочим, например, французом. Отсюда у фрейлейн Брунс ее живость. Она словно шампанское, а не пиво, как трудяги немки, вроде Адели…  – половина немецкой крови в жене делала ее, по мнению Генрика, очень организованной:

– Но и унылой тоже, – вспомнив ночи с женой, он сдержал зевок, – от нее нечего ожидать большего, чем обязательная программа, если можно так сказать…  – ему хотелось чего-то нового:

– У малышки блестят глаза, когда она на меня смотрит, девчонка часто дышит. Время пришло, нечего затягивать…  – он подвинул фрейлейн тарелку с канноли:

– Попробуйте, это сицилийское пирожное…  – Генрику пришло в голову, что можно поиграть в кафе:

– Всем известно, что после деловых встреч я люблю играть в отелях или ресторанах. Луиджи мне не откажет. Даже здешний никудышный инструмент годится, чтобы очаровать малышку…  – Генрик подмигнул девушке:

– Я знаю, что вы танцуете тарантеллу…  – Магдалена, покраснев, накрутила на палец прядь темных волос:

– Да, в «Паяцах» поселяне веселятся на площади…  – Генрик положил руку на ее тонкие пальцы:

– Сейчас вы услышите живую музыку, фрейлейн Брунс…  – девушка ахнула, – тарантелла Шопена, только для вас…  – Генрик поднялся:

– Я найду сеньора Луиджи, договорюсь насчет пианино…  – Магдалена тоже встала:

– Вы меня балуете, маэстро Авербах…  – девушка смутилась:

– Скажите, где здесь…  – Генрик указал себе за спину:

– Вниз по лестнице и налево. Когда вы вернетесь, я буду за роялем, моя дорогая муза…  – вежливо склонив голову, он пропустил девушку к узкой лестнице. Зашуршав пышной юбкой, Магдалена скользнула взглядом по светловолосому юноше, сидящему в дальнем углу:

– Он вроде был с приятелем, тот на меня глазел. Неужели я все-таки нравлюсь маэстро…  – щеки запылали, девушка зацокала каблуками по шатким ступенькам.

Адольф тоже заметил хорошенькую девчонку и ее спутника. Он узнал жида, музыканта, приглашенного на виллу к деловому партнеру дяди, швейцарскому дельцу, месье Вале:

– Я и так понял, что они с женой в городе, я видел афиши. Мы идем на «Волшебную флейту», – юноша спокойно ел мороженое, – но никакой опасности нет, для него я Ритберг фон Теттау, наследник аристократического рода, племянник богатого бизнесмена, как говорят американцы…

Девчонка напомнила Адольфу Клару. Сначала он даже подумал, что музыкант явился в кафе с родственницей:

– В ней есть что-то жидовское, – решил Адольф, – хотя я неправ насчет Клары. Клара темноволосая, но она истинная арийка. Мой отец, фюрер, тоже был темноволосым…

Адольфу, тем не менее, нравилось его сходство с покойным дядей Отто. Сохранившиеся фотографии семьи фон Рабе дядя держал в банковской ячейке:

– Но даже там нет его собственных снимков, – вздохнул Адольф, – по соображениям безопасности, дядя все уничтожил. Хотя, если судить по архивным материалам, он совершенно не похож на себя прежнего…