– Ладно, поездка всего на неделю. Покажу его на конференции и полетим домой…  – она выступала с докладом на основе своей будущей статьи о лечении синдрома лобных долей мозга. 880, не получавший никаких лекарственных препаратов, был отличным примером возникновения и развития заболевания. Местных медиков, впрочем, не стоило расхолаживать:

– Но и спорить у меня времени нет, – Светлана Алишеровна поджала губы, – меня ждет Сергей Петрович, с подопечным музыкантом…  – в расчете на контрамарку от маэстро, она привезла в Новосибирск парадное платье. На острове такие вещи носить было некуда:

– На вечеринках мы не наряжаемся, это выглядело бы смешно…  – она оценила свой маникюр, – а в отпуске Давид настаивает на спорте и туризме…  – Светлана Алишеровна считала долгом жены разделять интересы мужа:

– Две контрамарки, – решила она, – на концерт и в оперу. Когда я еще послушаю оперу не на пластинках и не по радио? Маэстро устроит нам отличные кресла в ложе…  – доктор кивнула:

– Хорошо. Но сообщайте мне о любых изменениях в его поведении, я немедленно приеду…  – она передала главному врачу картонный квадратик:

– Мы живем в загородной гостинице, – со значением сказала девушка, – этот пациент очень ценен. За ним надо внимательно следить…  – санитара, принесшего новому обитателю палаты обед, тоже проинструктировали в правилах безопасности:

– Ерунда какая, – решил крепкий мужчина, – он даже с пола не встает, куда он убежит…  – больной боялся выходить из санитарной машины. Забившись в темный угол, он мычал и раскачивался, махая руками:

– Его пришлось на носилки укладывать…  – санитар поставил на пол миску каши, – он словно ребенок…  – санитар тронул больного за плечо:

– Обед…  – громко сказал он, – каша с маслом и хлеб. Давай, ешь…  – пациент, сгорбившись, закрыл лицо ладонями:

– Ешь…  – санитар поводил перед ним миской, – каша вкусная, ячневая сечка…  – немного искривленные пальцы окунулись в кашу. Санитар заметил старые шрамы на месте ногтей, более свежие отметины на наголо бритой голове, с немного отросшим, седым ежиком:

– Его оперировали, – понял он, – вообще ему на вид лет пятьдесят. Наверное, он бывший зэка, потерявший разум, не дождавшийся реабилитации…  – больной, чавкая, размазывал кашу по лицу. Из рта потекла струйка слюны. Санитар принюхался:

– Заберу миску и принесу шланг. Он под себя ходит, словно младенец. Несчастное существо, собаки и те умнее…  – облизав испачканные кашей пальцы, больной, стоя на четвереньках, опустил лицо в миску:

– Точно, как собака…  – санитар взглянул на валяющуюся рядом с пациентом ложку:

– Инструкция запрещает оставлять больных без присмотра, но он и не понимает, что такое ложка…  – санитару хотелось покурить:

– Я вернусь через пять минут, ничего страшного не случится…  – больной шумно хлебал кашу. Санитар неслышно закрыл за собой дверь палаты.

Как обычно, он старался не поднимать головы.

Сейчас он мычал особенно громко, скрывая шаркающий звук затачиваемого металла. В детстве он спросил у покойного отца, правдивы ли истории графа Монте-Кристо и Железной Маски. Герцог усмехнулся:

– Точно мы ничего не знаем. Однако твой дед, сбежав из бурского плена, полз по саванне, движимый желанием выжить, вернуться домой…  – Джон взглянул в прозрачные глаза отца:

– Но ведь дедушка не вернулся. Он все равно погиб в Южной Африке…  – герцог пыхнул дешевой папиросой:

– Не вернулся. Иногда и такое случается. Джентльмен…  – он повел рукой, – должен быть готов к любым обстоятельствам, милый. Помни…  – отец потрепал шестилетнего Джона по голове, – только насилие над слабыми мира сего может унизить джентльмена. Насилие и ложь…  – кусок алюминия, наспех отломанный от черенка ложки, шкрябал по привинченной к полу металлической ножке кровати:

– Я лгал…  – не забывая мычать, он кусал покрытые шрамами губы, – лгал детям, лгал Ционе, принуждал ее жить со мной. Я лгал Адели, лгал самому себе…  – герцог тяжело вздохнул:

– Если я вырвусь отсюда, больше никогда такого не случится. Я должен, обязан выжить. Ради Маленького Джона и Полины, ради того, чтобы рассказать правду…

Разум к нему вернулся после неизвестной Джону операции. Ощупывая наголо бритый череп, он нашел шрамы. Он понятия не имел, что с ним делал предатель, как думал Джон о профессоре Кардозо:

– Он, скорее всего, подвизался в лагерном госпитале Аушвица. Поэтому близнецы и замолчали, увидев его. Советские войска его спасли, он ушел от ответственности, а мы с Мартой думали, что Эстер его застрелила…  – профессор Кардозо пока оставался недосягаемым, но после операции, Джон, странным образом, стал яснее, как он выражался, видеть вещи. Он не знал, что случилось с лишившей его глаза Ционой:

– Зато я знаю, что в Будапеште она встретилась с фон Рабе. Циона родила от него сына, здесь, в СССР. Фон Рабе теперь зовут Ритбергом фон Теттау, как мы и предполагали…  – Джон невесело усмехнулся, – а ребенка похитила некая Генкина, воровка. Похитила и пропала без вести с младенцем Ционы…  – больше ничего, как он ни старался, он не вспомнил:

– То есть нет, – поправил он себя, – у Полины есть старшая сестра…  – он не винил покойную Эстер и Авраама Судакова:

– Циона была девчонкой, почти подростком. Забирая Фриду, они хотели поступить в интересах Ционы…  – Фрида пока оставалась единственным путем к так называемому господину Ритбергу фон Теттау. Кроме этой заточки, Джон спрятал в укромном уголке тела еще одну, из осколка миски, сделанную на юге:

– На острове Возрождения, – поправил он себя, – я все слышал и все знаю. Русские держат в тех краях экспериментальный институт, под началом вши, как его называл покойный Меир. В Новосибирск, меня привезла его новая жена. Она собирается демонстрировать меня коллегам, как пример синдрома лобных долей мозга…  – Джон не намеревался возвращаться в психиатрическую лечебницу на острове Возрождения:

– Я не оставлю детей сиротами, – он методично водил куском алюминия по металлу, – я не сгину в безымянной могиле среди песков…  – он подумал, что русские могли действительно расстрелять Циону:

– Она лишила их ценного источника информации, то есть меня…  – горько усмехнулся Джон, – она едва не отправила меня на тот свет, сделала из меня жалкого идиота. Кепка бы ей такого не простил…  – прервавшись, он осмотрел шрамы на месте ногтей:

– От зубов тоже почти ничего не осталось, – Джон провел языком по черным пенькам во рту, – но для побега это хорошо, я привлеку меньше внимания. Беззубый пьяница, жалкое существо из тех, что поют по электричкам…  – он еще не решил, стоит ли ему пробираться в британское посольство. Путь в Москву, на тех самых электричках, занял бы недели три:

– Но на вокзалах мне появляться опасно. После моего побега, с отягчающими обстоятельствами, если можно так сказать, – герцог хищно улыбнулся, – Комитет непременно запечатает город. Надо найти другие пути, но на юг поворачивать бесполезно. Китай больше не похож на страну, где обреталась Марта пятнадцать лет назад. Китайцы меня либо вернут русским, либо сами расстреляют. Ладно, как говорит наша миссис М, я подумаю об этом завтра…  – проведя пальцем по заточке, он остался доволен:

– Надо, чтобы в больницу приехал мой лечащий врач, – напомнил себе Джон, – здешние эскулапы без ее разрешения не введут мне лекарства, не поместят в смирительную рубашку. Я ее персональный больной. Пора начинать представление…

Джон спрятал заточку в карман полосатой куртки. Вой перешел в рев, зазвенело пыльное стекло в окне. Вскочив на подоконник, надрывая голос, он затряс облупившиеся рамы.

Звонок из трешки оторвал Светлану Алишеровну от пишущей машинки. По просьбе маэстро Авербаха она составляла справку о восточных травах в составе нового препарата, выписанного музыканту. Кроме экстракта эврикомы, ничего восточного в лекарстве не было, однако Сергей Петрович быстро рассказал коллеге о китайских снадобьях.