– Придется спускаться, открывать подъезд, но это безопасно…  – она внимательно изучила виды из окон квартиры, – на набережной и на улице неизвестных машин нет…  – оружия у Лауры тоже не было. Она устроила во внутреннем кармане твидового жакета кухонный нож:

– Когда для нацистов наступит час расплаты…  – покрытые шрамами губы мимолетно улыбнулись, – я достану оружие. Я должна взять правосудие в свои руки, отомстить за убийство Мишеля…  – резко затрещал звонок, проведенный к двери парадной. Лаура одернула жакет:

– Я рискую, но иначе нельзя. Я не собираюсь ждать, пока правительство соизволит ко мне прислушаться…  – в правительство она писала почти каждую неделю.

Постояв на гулкой лестничной площадке, сомкнув пальцы на рукояти ножа, Лаура пошла вниз.

Со спины мадам де Лу напомнила адвокату Краузе обеспеченных дам, посетительниц дорогих магазинов в Бонне, Франкфурте или Гамбурге. Она аккуратно уложила пышные, полуседые волосы. Для женщины на исходе пятого десятка у нее была отменная фигура. Стройные ноги в дорогих туфлях обтягивали нейлоновые чулки. Широкие бедра покачивались под твидом юбки, талия у нее оставалась тонкой.

Краузе узнал костюм, виденный им на манекене в витрине магазина Chanel. Он купил Хане стеганую сумочку на золоченой цепочке, с перекрещенными буквами «С». На лацкане жакета мадам де Лу носила похожую брошь:

– Только это настоящее золото, – понял Краузе, – и костюм у нее сшит на заказ, а не снят с манекена…

Мерки Лауры хранились у парижских модельеров. Два раза в год, получая каталоги коллекций, она заказывала наряды по телефону. Мадам Дарю, консьержка, ловко управлялась с иглой, подгоняя доставленные вещи по фигуре.

Краузе оценил платиновый Ролекс хозяйки квартиры на набережной Августинок. Он еще никогда не бывал в таких апартаментах:

– У Штрайбля в Мюнхене квартира меньше и беднее, – он исподтишка оглядывал фрески на потолке парадной гостиной, – она живет, словно федеральный канцлер или Феникс, в Швейцарии…  – окна огромной комнаты выходили на собор Парижской Богоматери:

– Здесь бывали Робеспьер и Лавуазье, – женщина повела рукой в сторону низкого дивана, обтянутого шкурой зебры, – в гостиной играл Моцарт. Но с тех пор случилось много ремонтов, после нежелательных постояльцев…  – шрам в углу губ дернулся. Фридрих знал, кого имеет в виду мадам де Лу:

– Во время войны здесь жил командующий оккупационными силами, предатель рейха, генерал фон Штюльпнагель…  – генерала казнили в сорок четвертом году, вкупе с другими участниками покушения на фюрера, отца нации:

– Феникс повесил собственного младшего брата, – вспомнил Краузе, – он показывал нам фильм. Адольф сказал, что это пример для всех борцов за возрождение нового рейха…  – наследник фюрера смотрел ленту, затаив дыхание. Копию пленки достал Фридрих, пользуясь связями в боннских архивах. Феникс, разумеется, нисколько не напоминал себя почти двадцатилетней давности:

– Она, то есть Монахиня, может его узнать, – напомнил себе Краузе, – надо ее держать под присмотром…  – желая, как можно тщательней обезопасить движение, Феникс хотел, как он выразился, загрести жар чужими руками:

– Мадам де Лу ради мести врагам потащит каштаны из огня, – усмехнулся Феникс, – я ее хорошо знаю, она упорная женщина…

Единственным живым местом на покрытом коркой шрамов лице женщины оставались ее темные глаза. Усадив Фридриха на диван, разлив кофе из антикварного кофейника, хозяйка подвинула тарелку севрского фарфора:

– Угощайтесь, герр Фридрих…  – в парадной, услышав его французский язык, она перешла на отменный хохдойч:

– Я учила немецкий, когда вы еще не родились…  – глаза шарили по его нарочито скромному костюму, – я знаю десять языков. Берлинские пышки, как видите, – темная бровь дрогнула, – в честь вашего визита…  – пышки она наполнила ванильным кремом.

По дороге в гостиную Фридрих заметил в коридоре японские гравюры и африканские статуи черного дерева. Он читал подробное досье женщины:

– До войны она работала в Азии резидентом британской разведки. Ее старший сын, инженер, сейчас в Конго, младший живет с ней…  – Феникс велел ему вести себя очень осторожно:

– Нельзя ее недооценивать, – глава движения расхаживал по аравийским коврам в кабинете, – она получила офицерское звание до войны. Она прыгала с парашютом, устраивала диверсии, подрывала железные дороги…  – он помахал толстой папкой:

– Я тебя лично подготовлю к встрече. Ты восточный немец, ты должен знать Берлин, как свои пять пальцев…  – Фридрих отвел глаза от изуродованных ногтей бывшей Монахини:

– Пальцы у нее хрупкие, но рука крепкая, словно у мужчины…

Изящно опустив кусочек сахара в кофе, женщина полистала его восточногерманский паспорт. Документ был подлинным. Фридрих получил паспорт у приятеля, адвоката, занимавшегося делами беженцев из ГДР:

– Бедняга скончался от сердечного приступа чуть ли не у самой Стены, – заметил юрист, – стоило полгода готовить переход границы, чтобы умереть на следующий день…  – жители Берлина пытались перелететь Стену на дельтапланах, обойти по воде или устроить подкоп:

– Держи, – друг передал ему документ, – родственников у него нет. Покажешь, как историческое свидетельство, своим детям. Надеюсь, к тому времени Германия станет единой…  – фотографию в паспорте переклеили, имя и дату рождения переправили:

– Уроженец ГДР вызовет меньше подозрений, – объяснил Феникс, – все знают, что в Западной Германии товарищи по борьбе понесли только номинальное наказание, как выражаются в бульварных листках…  – он поморщился, – а в ГДР коммунисты выслуживаются перед Советами…  – мадам де Лу вернула ему паспорт:

– До войны лучшие берлинские пышки продавались в одной булочной на Рыбацком Острове…  – она посмотрела вдаль, – интересно, сохранилось ли заведение…  – Фридрих понятия не имел ни о какой булочной, но уверенно ответил:

– Да, мадам. Сейчас это пекарня для трудящихся, но пышки остались теми же самыми…  – Лауре, в общем, и не требовалось проверять визитера:

– Он говорит на хохдойч, а не на берлинском диалекте. Никакой булочной не существовало, он врет мне в глаза…  – гость Лауру не интересовал:

– Кем бы он ни был, мне важен результат, то есть сведения о беглых нацистах…  – герр Фридрих объяснил, что слышал о ее покойном муже, занимавшемся поисками военных преступников:

– Ваш адрес я узнал в посольстве ГДР, – добавил он, – господина барона приглашали к нам на приемы. Человек, о котором идет речь, живет в Западной Германии…  – Фридрих вытянул из кармана пиджака конверт, – надеюсь, вы понимаете, почему я обратился именно к вам. С вашим опытом вы сможете…  – он поискал слово…  – организовать приватную миссию…

Лаура заставила свои пальцы не дрожать. Фотография была цветной, четкой. Бывшая Гертруда Моллер улыбалась пополневшим, сытым лицом. Женщину сфотографировали под руку с мужчиной учительского вида, в скромном костюме, с сединой в волосах. Дети тоже держались за руки:

– Старшая девочка темноволосая, как ее муж, а мальчик смахивает на нее, он блондин…  – в лице сына Моллер Лаура уловила что-то знакомое:

– Нет, мне чудится. Они отродье нацистской твари, им тоже не жить…  – в ее руке оказался листок из блокнота:

– Ее адрес, у датской границы…  – вежливо сказал немец, – она вышла замуж, у нее теперь фамилия Брунс. Ее муж бывший социал-демократ, он сидел при Гитлере…  – Фридрих покривился, – в концлагере. Он ничего не знает о прошлом жены…  – мадам де Лу аккуратно убрала бумаги и фото в конверт:

– Можете на меня положиться, герр Фридрих…  – она поднялась, – спасибо вам за информацию…  – дверь за гостем захлопнулась.

Лаура подошла к венецианскому зеркалу в передней. Проведя рукой по изуродованной щеке, она наклонилась к своему отражению:

– Око за око, – шепнула Лаура, – зуб за зуб.

Ремень армейской сумки, провощенного черного холста, свешивался с дубового стола. На кухне квартиры на рю Мобийон пахло «Голуаз» и крепким кофе. Марта выложила на старинную горку тонкого фарфора чилийские яблоки и зимние груши: