– Впрочем, что подозревать, – вздохнула она, – комитетчик мне русским языком сказал, что у меня случился перитонит…  – неприметный человек явился к Наде с пышным букетом осенних астр и папкой серого картона:

– Распишитесь здесь, Надежда Наумовна, – вежливо сказал он, – где галочка. Вы подтверждаете, что ознакомились с наказанием в случае разглашения секретных данных…  – вложив в ее руку паркер, он добавил:

– В пределах юрисдикции Уголовного Кодекса СССР. Как известно, некоторые деяния, согласно приговору суда, караются смертной казнью…  – несостоявшаяся беременность Нади стала государственной тайной:

– Как и остальное, случившееся в Новосибирске, – горько подумала она, – но теперь, может быть, Комитет оставит меня в покое. Они искалечили меня, лишили возможности иметь детей, я им больше не нужна…  – Надя боялась за сестру:

– Они могут приняться за Аню, заставить ее разыгрывать мою роль, шантажировать ее судьбами меня и Павла…  – комитетчик убрал расписку:

– Благодарю. Отдохните до Нового года, – добродушно велел он, – потом вас ждет новое задание…  – Надя дернула щекой:

– Они от меня не отстанут. Будут подкладывать под нужных людей, пока я не вымотаюсь и не состарюсь…  – она внезапно поинтересовалась:

– Вы слышали такую фамилию, Котов, товарищ сотрудник органов государственной безопасности…  – голос девушки дышал презрением, – он ваш коллега, то есть старший коллега…  – ничего не ответив, комитетчик поднялся:

– Собирайтесь. Скоро за вами придет машина…  – узнав от Ани о записи передачи, Надя отмахнулась:

– Я сегодня была на репетиции в училище, а завтра меня ждет товарищ Моисеев…  – руководитель ансамбля сам позвонил Наде:

– Наслышан о вашей болезни, – озабоченно сказал он, – но, судя по голосу, вы, что называется, вернулись в строй…  – в разговорах с братом и сестрой Надя заставляла себя улыбаться:

– Они ничего не должны знать. Если я хоть обмолвлюсь о случившемся на самом деле, я их никогда в жизни больше не увижу…  – билетами Аню снабдили в факультетском комитете комсомола:

– Я участвую в викторине по общественным наукам, – заметила сестра, – это большая ответственность. Там будет студенты старших курсов и даже аспиранты…  – Надя подула на накрашенные гранатовым лаком ногти:

– Я в тебе не сомневаюсь…  – она скосила глаза на программу передачи, – но Боже, какая скука. Общественные науки, естественные науки, технические науки…  – Надя зевнула, – и вальсы под духовой оркестр…  – Аня подняла бровь:

– По слухам, наша самодеятельность собирается играть джаз. Но есть и творческий конкурс, танцы, песни…  – Надя по-кошачьи томно потянулась:

– Посмотрим, как выступят театральные вузы…  – пухлые губы усмехнулись, – мне ли соперничать с будущими киноартистками…  – пройдя в гардеробную, она поинтересовалась из-за кедровой двери:

– Павел, что, останется дома…  – брат, закрывшись большим альбомом для набросков, возмутился:

– И не подумаю! Я такой же студент, как и вы, только профессионального училища. Почему я должен сидеть дома…  – он подумал, что Данута может прийти на съемку:

– Она учится в университете, наверное, на филологическом факультете…  – девушка так и не позвонила в мастерскую Неизвестного, – но я не могу просить Аню найти ее, иначе придется рассказывать и все остальное…  – он понял, что никому не хочет говорить о Дануте:

– Даже Витьке я объяснил, что просто пригласил девчонку потанцевать на поплавке…  – вовремя вспомнив, что приятель в трауре, Павел все же добежал до Спасопесковского переулка:

– Проверить, как у тебя дела…  – сказал он Виктору, – мы сегодня идем в ДК МГУ на концерт и запись передачи, но ты еще папу не похоронил…  – тело Алексея Ивановича пока оставалось в морге института Склифосовского. Виктор кивнул:

– Я слышал о КВН. Туда собираются кое-какие папины ребята…  – он взялся за телефон:

– Сейчас узнаем, где они встречаются…  – Павел появился на улице Герцена после пары рюмок коньяка в кафе «Молодежное». Он сразу сошелся с парнями, знакомцами Алексея Ивановича:

– Они знали, кто я такой…  – Павел скрыл улыбку, – новости путешествуют быстро. Как говорится, Москва большая деревня…  – ребята звали Павла Гудини. Аплодируя сестрам, он услышал капризный голосок девчонки рядом:

– Почему Гудини? Ты фокусник, что ли…  – девица прицепилась к нему в гардеробе ДК:

– Надо было мне не помогать ей снять пальто, – недовольно подумал Павел, – но по этикету так положено, она стояла рядом. Ладно, я ее стряхну на танцах…  – девица не отлипала от него во время студенческих викторин. Девушка сама положила его руку себе на плечо:

– Она не из комитетских сотрудников, обыкновенная студентка…  – Павел все время искал глазами Дануту, – нет, я ее не вижу. Но здесь больше тысячи человек, в такой толпе легко затеряться…  – Надя приняла свою корону, зал заревел: «На бис! На бис!». Выйдя на сцену в опасно коротком платье и высоких сапогах, сестра спела «Stand by me»:

– Она ловко вывернулась, – уважительно подумал Павел, – сделала вид, что это песня угнетенного негритянского меньшинства в США…  – низкий, хрипловатый голос летел над замершим залом:

– So, darling, stand by me, stand by me…  – пристроив корону на распущенных локонах темного каштана, Надя звонко крикнула:

– На бис, товарищи, я спою в танцевальной части нашего вечера…  – хлопая сестре, Павел почувствовал на себе чей-то взгляд. Обернувшись, он едва сдержал ругательство:

– Лубянская тварь и здесь нас пасет. При галстуке явился, мерзавец, изображает студента…  – невысокий комитетчик с прибалтийским акцентом, допрашивавший Виктора Лопатина, не сводил глаз с Нади.

– В Антарктиде льдины землю скрыли,

Льдины в Антарктиде замела пурга,

Здесь одни пингвины прежде жили….

Парень в ярко-красной рубашке, с модным, узким галстуком, вывел лихую синкопу на трубе. Толпа заорала:

– Ревниво охраняя свои снега…  – ударник пробарабанил ритм. Пианист, наклонившись над черным лаком фортепьяно, пробежался по клавишам:

– Ревниво охраняя свои снега…  – каблуки девушек стучали по лакированным половицам, бархатные занавеси колыхались в такт музыке:

– Здесь никогда так не танцевали, – мимолетно подумал Генрих, – обстановка вокруг еще сталинских времен…  – большой зал ДК осенял гипсовый бюст Ленина. В гардеробе, сдавая куртку, Генрих услышал об ожидающемся выступлении самодеятельного джаз-оркестра МГУ:

– Ребята не соврали, – вспомнил он соседей по очереди, – действительно играют джаз. Может быть, дело дойдет и до рока…  – насчет этого, Генрих, правда, сомневался. В дверях зала болталось несколько парней с повязками комсомольского патруля:

– Они хотя бы не шастают по сортирам и подоконникам в поисках парочек, – усмехнулся Генрих, – ребята жаловались, что в нашем ДК они суют свой нос куда не надо…  – короткие юбки и платья развевались у колен девушек, парни ловко вертели партнерш по танцевальному полу. По залу плыл запах табака. Курили студенты на балконе, выходящем на улицу Герцена. Большие двери приоткрыли, в ДК было прохладно:

– Если бы я танцевал, я бы согрелся, – Генрих пока подпирал стену, – но мне нельзя выпускать этих девушек из вида. Аня и Надя, Аннет и Надин. Фамилия у них тети Розы, то есть Левины…  – все, разумеется, могло оказаться совпадением, однако Генрих помнил фотографии тети Розы:

– У дяди Эмиля в альбоме есть вырезки из довоенных модных журналов…  – он отпил из бутылки ситро, – девушки одно лицо с ней. Они тоже могли бы стать королевами красоты…  – он нашел глазами блестящую коронку:

– Это Надя. Аня, кажется, не танцует. Она очень скромно одета, в отличие от сестры…  – девушка, в строгом костюме, похожем на те, что носила мать на работу, стояла в углу, в окружении каких-то очкариков:

– Это ее соперники по викторине, – понял Генрих, – тоже историки, философы…  – компания о чем-то спорила. Он навострил уши:

– Принцип habeas corpus появился в английском законодательстве еще до Великой Хартии Вольностей, – уверенно сказала Аня, – а в семнадцатом веке, в Петиции о Правах говорится…  – девушка перешла на английский язык: