– Март сорок второго года, в Куйбышеве. Они были соседями проклятой Антонины Ивановны, ни дна ей ни покрышки. Та родила девчонку от Петра…  – в отцовстве дочери мистера Френча Наум Исаакович сильно сомневался, – но девчонка умерла. Леди Холланд, мерзавка, уехала на фронт, где и сгинула…  – он вздохнул:

– Наталья Журавлева лежала с ней в одном роддоме. У Антонины Ивановны ничего не спросишь, но такая волчица, как она, могла и поменять детей. Новорожденные все на одно лицо. Свою дочь она бы не убила, а чужую не пожалела бы…  – Эйтингон останавливал себя от звонка в Москву:

– Семичастный рассмеется мне в лицо, – понял он, – Михаил вне подозрений, он честный дурак. То есть он пятнадцать лет притворяется честным дураком, Холланд его завербовал в Берлине…  – у Наума Исааковича не существовало прямых доказательств предательства Журавлева:

– Он отречется от своей дочери прежде чем три раза пропоет петух…  – Эйтингон хорошо знал Евангелия, – он сделает вид, что был уверен в ее гибели. Ее даже похоронили, то есть не ее, а куски тела какого-то бедняги солдата…  – ему очень не нравилось, что Журавлев продолжает воспитывать Марту:

– Если он поддерживал контакты с его светлостью, он знает о крушении самолета, – хмыкнул Наум Исаакович, – и знает, как на самом деле зовут девочку. Вот кому подходит кличка Паук. Он сидел без движения все эти годы, плетя свою сеть…  – ему предстояло объяснить Саше появление в Новочеркасске Марии Журавлевой:

– Пусть она сама все объясняет, мерзавка, – Эйтингон скомкал бумагу, – я не отпущу троицу, не дам им сбежать из СССР…  – мальчик отделался легкими ожогами:

– Я потом тебе все расскажу, – пообещал Наум Исаакович, – сейчас надо думать о деле…

Саша, в числе других снайперов, сопровождал секретарей ЦК. Затребовав фотографии здания горкома и прилегающих строений, Эйтингон нарисовал схему расположения стрелков на крышах:

– Но это больше для спокойствия, – сказал он на инструктаже московской и ленинградской групп, – танкисты не допустят толпу в центр города…  – указка скользнула к увеличенным фотографиям его светлости и Генриха Рабе:

– Этих людей брать только живыми, – распорядился Эйтингон, – как и их сообщницу. Диктую ее приметы…  – он заметил, как скривилось обожженное лицо Саши:

– Бедный мальчик, – пожалел Наум Исаакович, – но хорошо, что все так закончилось. Мария явно намеревалась поймать его в медовую ловушку…  – он знал, что Москва поверит ему только если дочь Журавлева в очередной раз не исчезнет бесследно:

– Попав на Лубянку, она во всем признается, – Наум Исаакович закурил, – ладно, не стоит пороть горячку. Я пока что зэка, – он усмехнулся, – а Михаил генерал и крупный чин в Министерстве Среднего Машиностроения. Пустили козла в огород, запад теперь осведомлен о нашей атомной и космической программах…  – он не сомневался, что во времена Лаврентия Павловича никто бы не церемонился с предателем:

– Их бы с Натальей расстреляли, а Марта провела бы остаток жизни в закрытой шарашке, как и ее мать…  – он боялся, что Журавлев расскажет девочке о ее настоящих родителях:

– Вместо будущей гордости советской науки мы получим ядовитую тварь, только и ждущую, чтобы воткнуть кинжал нам в спину. Ее мать повсюду оставляла за собой выжженную землю и дочь, скорее всего, тоже такая…  – арест Марии осложнялся тем, что в Новочеркасске хватало статных блондинок:

– Но в толпу, идущую от слободы, они не полезут, – утешил себя Наум Исаакович, – а все дороги из города мы перекрыли. Правда, рельсы до сих пор удерживают восставшие. Они рабочие электровозного завода, у них есть доступ к технике. Поняв, что их дело проиграно, они могут взорвать пути…  – рация затрещала. Наум Исаакович приложил к голове наушник:

– Что у вас происходит…  – голос генерала Шапошникова был спокоен:

– Демонстрация приближается к мосту, товарищ Котов. Вижу голову колонны, с красными флагами и портретами Владимира Ильича. Их примерно…  – Шапошников прервался, – тысяч пять или шесть, но, может быть, и больше…  – связь установили трехстороннюю. Генерал Плиев сидел в горкоме партии:

– Товарищ Плиев, – со значением кашлянул Эйтингон, – отдавайте соответствующее приказание вашему подчиненному…  – Плиев что-то пробормотал. Наум Исаакович громко сказал: «Поднимайте танки в атаку, генерал Шапошников».

Герцог запретил племянникам лезть, как он выразился, на рожон.

Завидев рядом с заводом Буденного толпу с кумачовыми знаменами, он угрюмо сказал:

– В голову колонны не суйтесь, держитесь в середине. Хорошо, что у вас нет оружия. Но еще лучше было бы вам навестить наш домик и отправляться восвояси…  – Маша помотала головой: «Мы вас не бросим, дядя». Генрих только кивнул:

– Дочь Волка и сын Марты, – вздохнул герцог, – упрямства им обоим не занимать. Ладно, может быть, все еще обойдется…  – он не ожидал появления Кепки на мосту или у здания горкома партии:

– Он засел в военном городке и никуда не двинется, – хмыкнул Джон, – он бережет свою шкуру. Но Гурвич, то есть Паук, может оказаться в городе…  – ему не нравилось, что шкатулка с золотом оставалась под половицами их комнаты:

– Кроме обреза, у меня ничего при себе нет, – герцог пошел в начало колонны, – а у Теодора-Генриха только его документы…  – бумаги Миллера были чистыми, как называл это Джон:

– В отличие от паспорта Мяги. Кепка, наверняка, опросил женщин на кухне, товарок Марии. Он знает, как нас зовут, где мы живем…  – они рисковали появлением в домике посланцев от Комитета. День был жарким, над колонной метались растревоженные птицы:

– Здесь не только рабочие, – понял Джон, – здесь и женщины с детьми…  – ребят из патрулей, с белыми повязками, они расставили по краям шествия:

– Пьяных вроде нет, – заметил механик Коркач, – но от молодежи попахивает водкой…  – сзади раздался громкий голос:

– Бей солдат, бей коммунистов…  – парня оборвали. Из середины колонны послышалось пение:

– Но мы поднимем гордо и смело, знамя борьбы за рабочее дело…

Шествие подхватило «Варшавянку». Люди двигались медленно, в полуденном воздухе висела белая пыль. За их спинами поднимались в прозрачное небо трубы заводов:

– Ни дымка не видно, – оглянулся Джон, – все производства остановились…  – Коркач сказал, что агитационные патрули поработали на совесть:

– Ребята пришли в цеха, – усмехнулся механик, – но наткнулись на солдат. Никто не собирался вставать к станкам под дулами автоматов, сейчас не царское время…  – слободскую станцию перекрывала живая цепь восставших:

– Там есть несколько электровозов, – вспомнил Джон, – но в городе только одна ветка…  – поезда шли на юг, в Ростов, Анапу и Адлер, и на север, в Лихую и Миллерово:

Солнце припекало, Джон поскреб седой затылок:

– То есть в Москву и Сибирь. Отпускники нас, наверное, матерят по-черному. Им, разумеется, ничего не сказали, пустили составы по обходным дорогам…  – Коркач наклонился к его уху:

– Ты помнишь, что один электровоз ребята начинили взрывчаткой, – спокойно заметил механик, – на крайний случай…  – Джон невозмутимо кивнул:

– Думаю, – отозвался он, – что такие меры нам не понадобятся…  – герцог понял, что и сам не мог бы никуда бежать:

– Выступление обречено на провал, – невесело подумал он, – но и Волк не бросил бы товарищей одних и Марта тоже бы осталась здесь. Главное, чтобы танки не открыли огонь по толпе…  – до моста оставалось каких-то сто метров. Т-34 перегораживали путь в центр города:

– Я на таких машинах воевал, – Андрей Андреевич затянулся «Беломором», – механиком-водителем. От Брод и до Будапешта, четыре года в танке просидел…  – песня умолкла, Коркач распорядился:

– Патрули, остановить движение колонны! Ни шага вперед без распоряжения комитета стачки…  – он поправил белую повязку:

– Пойду, – Андрей Андреевич указал на танки, – поговорю с командиром. Не думаю, что сюда послали юнца. Скорее всего, офицер воевал, он меня выслушает. Я без оружия…  – он поднял натруженные ладони, – они в меня не выстрелят…