Длинные пальцы несколько раз чиркнули паршивой, картонной спичкой. Сигарета, зажатая в зубах, смялась. Тупица вполголоса выматерился. Русский мат он хорошо помнил с детства, когда Генрих с приятелями крутился вокруг советских солдат в освобожденном Бреслау:

– В кибуце тоже все матерятся по-русски или на арабском… – проклятая сигарета, наконец, зажглась, – хорошо, что в баре немноголюдно…

Покинув кабинет врача, стоя на ступеньках практики, Авербах перебрал бары в окрестностях Харли-стрит. В бывший отель «Лэнгхем», где ныне располагалась BBC, он идти не хотел:

– У меня завтра там студийная запись. Еще, не дай Бог, наткнусь на режиссера, он начнет обсуждать дела… – несмотря на третий мартини, Авербах не сомневался, что завтра появится на радио вовремя:

– Травка травкой, водка водкой, а работа есть работа… – жадно затянувшись, он выпил сразу половину плоского бокала, – Дате тоже такая, и Адель… – при мысли об Адели живот скрутило резким спазмом:

– Я должен все ей сказать, нельзя такое скрывать. Но я не могу, по крайней мере, не сейчас… – в баре корпорации могли отираться и другие знакомцы Авербаха:

– В «Лэнгхеме» нельзя позволить себе больше одного мартини, иначе доброхоты не преминут пустить сплетню, что великий музыкант спивается… – сначала он намеревался дойти до Оксфорд-стрит, и купить спиртное в магазине:

– Вернуться к машине, выпить бутылку водки и заснуть… – устало подумал Авербах, – чтобы проснуться в полицейском участке. Огласка мне совсем ни к чему… – в старинном отеле Durrants, на Джордж-стрит, Авербаха никто не узнал:

– Здесь лучше, чем в огромной гостинице, – понял он, – на репортеров точно не натолкнешься… – поговорить с женой ему посоветовал и врач. Положив ладони на стопку листов, заполненных неряшливым почерком, он откашлялся:

– Мы можем провести независимые анализы, мистер Авербах, но я согласен с заключением американских коллег. Ваши шансы на отцовство чрезвычайно малы, меньше одного процента… – Адель не знала о посещении Авербахом госпиталя Маунт-Синай:

– Я и сам не знаю, зачем я пошел к доктору, – вздохнул Генрик, – то есть нет, знаю, зачем… – Авербах познакомился с доктором Эллисом, автором «Секса без вины», на приеме для патронов Карнеги-Холла:

– Я упомянул, что читал его книгу… – Генрик понял, что краснеет, – а он заметил, что консультирует пациентов и приватным образом… – появившись в кабинете Эллиса, аналитика, Генрик не ожидал получить направление в урологическое отделение госпиталя Маунт-Синай:

– Тело и душа неразрывно связаны, мистер Авербах, – задумчиво сказал Эллис, – эпизоды промискуитета и фантазии могут компенсировать что-то еще… – обжигая губы, Авербах втянул в себя режущий горло дым:

– Понятно, что я компенсирую. Бесплодие, невозможность стать отцом. Я ничего не знал, но мое подсознание все поняло… – по мнению докторов в Маунт-Синай никакого лечения не было и быть не могло:

– В детстве вы голодали, скитались, выжили в концентрационном лагере, – объяснил кто-то из врачей, – вы болели воспалением легких. Возможно, вы перенесли и другие недуги, например, свинкой. Это происходило в период, когда в ребенке закладываются основы будущего мужчины… – Эллис тоже настаивал на разговоре с Аделью:

– Ваша жена имеет право знать, что не она виновата в отсутствии у вас потомства, – мягко сказал аналитик, – подумайте о ее душевном состоянии, мистер Авербах… – Генрик щелкнул пальцами:

– Еще один коктейль… – он избегал мыслей о жене:

– Едва Адель все узнает, она от меня уйдет… – к глазам подступили слезы, – она женщина, для нее важно иметь детей. Но для меня тоже важно… – он шмыгнул носом, – я ожидал, что научу нашего мальчика или девочку нотам, посажу малыша на колени, поиграю на рояле. Папа так со мной дела… – Генрику отчаянно хотелось поговорить с отцом:

– С кем-то старшим, – он даже оглянулся, – но не с Инге. Дядя Максим в Плимуте, а дядя Джованни отчим Адели. Он потребует, чтобы я немедленно ей во всем признался. Но сейчас мне только надо, чтобы меня выслушали… – крепкая рука с золотым перстнем на мизинце опустила его мартини на отполированный стол, антикварного ореха:

– Спички здесь никуда не годятся, – сказал знакомый голос, – держите зажигалку, дорогой Генрик. Я очень рад вас видеть, мой юный друг…

Рядом с мартини появился тяжелый стакан с янтарным виски. Мистер Тоби Аллен, улыбаясь, устроился в соседнем кресле.

Мороженщик, итальянец, поставил у лотка несколько садовых стульев и столов. За прилавком со стальными емкостями, полными заманчивых шариков, поблескивала кофейная машина. Трехцветный флажок хлопал под ветром. На крышу лотка хозяин привязал гирлянду белых, красных и зеленых шариков.

Сестра всегда просила у Джона клубничное мороженое, ядовито-алого цвета. Разводы оставались на покрытом веснушками носу, Полина облизывалась:

– Очень вкусно. Можно еще шарик, Джон? В Балморале такого не подают… – в королевских резиденциях признавали только ванильное и шоколадное мороженое. Джон всегда баловал сестру:

– Она еще девчонка, – грустно думал подросток, – ей только восемь лет. Она думает, что ее мать умерла… – Джон знал правду об исчезновении мачехи, пять лет назад, о фальшивом памятнике на кладбище в Банбери, – но только она с этим справилась, как погиб папа… – Полину баловал весь особняк Кроу на Ганновер-сквер:

– Она единственная девочка в доме, – улыбнулся герцог, – хотя зверинец, как нас называет Густи, особо с ней не церемонится, но даже юный Ворон при ней прикусывает язык… – баронет не отличался изысканностью речи:

– Питер с Ником другие, они всегда вежливы, и Максим тоже. Вообще из всех нас только у Максима есть отец и мать… – Джон скрыл вздох, – то есть тетя Марта и Волк нам словно родители, но это другое… – они знали, что тетя Марта беспокоится о старшем сыне:

– Открытки приходят вовремя, – подумал подросток, – тетя Марта меня посвящает в кое-какие дела, однако автомеханик Генрих Рабе сейчас служит в тамошней армии. Им опять может заинтересоваться Штази… – вспомнив, что Лаура любит ореховое мороженое, он вручил баронету два рожка:

– Отнеси им, пока мы с Евой попьем кофе… – Маленькому Джону жгли карман два письма. Измятый конверт с израильскими марками сообщал, что весточку отправили из кибуца Кирьят Анавим:

– Дорогой Джон, – читал он неряшливый почерк кузины Фриды, – папа сдался и разрешил мне поехать с ним в Марокко. Продюсеры «Клеопатры»… – профессор Судаков работал историческим консультантом на будущей ленте, – пока не знают, оставят ли они съемки в Лондоне и Риме, или переедут в Северную Африку. Тетя Анна тоже летит с нами. Она занимается отправкой марокканских евреев в Израиль. У тебя идут занятия в школе, но поездка всего на неделю. Мы сможем практиковаться в арабском языке…

Второе письмо, со штемпелями Королевства Марокко, на напыщенном французском приглашало его светлость герцога Экзетера стать гостем королевской семьи и лично нового правителя страны, Хасана. Король взошел на престол в марте, после смерти отца:

– Хорошо, что я предусмотрительный, – довольно подумал Джон, – Фрида написала мне еще в феврале, когда мы с Полиной гостили в Сандрингеме. Потом умер король Мухаммед… – в присутствии ее величества Джон несколько раз упомянул о своем знании арабского языка и интересе к востоку:

– На похороны и коронацию меня пригласить не могли, я подросток, но королева обещала написать его величеству Хасану и выполнила обещание… – с точки зрения Джона, остальное представляло собой технические детали:

– Тетя Марта договорится со школой. После Пасхи все только к маю раскачаются, как говорят в России. Это монаршее приглашение, с ним не поспоришь… – Фрида собиралась отыскать заваленную в восемнадцатом веке пещеру. Тогдашний советник султана Марокко, дедушка Теодор, видел на сводах залов рисунки первобытных людей:

– Подумай, какая это будет сенсация, – Джон услышал восторженный голос кузины Фриды, – похожие пещеры в Испании и Франции достояние мировой культуры. Если мы найдем рисунки, нам обеспечена слава даже в нашем возрасте… – основательно порывшись в семейных архивах Кроу, перевезенных в Мейденхед, Джон отыскал рукописную тетрадь восемнадцатого века, с копиями росписи. Рука дедушки Теодора была легкой, изящной: