Поначалу глаза тупо останавливались на линиях, потом он начал что-то понимать, лицо оживилось.

— Мил человек, — позвал он слесаря, — я что-то не вижу, где вот это в чертеже показано, — указал он на один из узлов прибора.

Слесарь ткнул пальцем в чертеж:

— Вот тут.

— Ага, вижу! — обрадовался Никанор Никанорович. — А вот это где? — показал он на другой узел.

— А это вот тут. — Парень снова ткнул пальцем в чертеж.

— Понятно, понятно! — просиял Никанор Никанорович и стал расспрашивать то об одном, то о другом.

Парень охотно отвечал, с любопытством поглядывая на щеголевато одетого Кочкарева, потом, не удержавшись, спросил, кем тот работает.

— Я-то? — отозвался Никанор Никанорович. — Заведующий мастерской.

— Заведующий! — удивился слесарь. — Зачем же тогда спрашивать? Отдайте рабочим, они без вас все сделают. Чертежи-то, чай, знают?

— Какой там? — махнул рукой Кочкарев. — Они у меня не то что чертежа — напильника держать не умеют.

— Вон оно что! — простодушно удивился парень. — Значит, ни вы не знаете, ни они?.. А как же будете делать прибор?.. Заказали бы лучше нам, мы изготовили б — дешевле обошлось.

— Не мое это дело, — вывернулся Никанор Никанорович. — Дирекция поручила мне, вот и выкручиваюсь.

С лица парня не сходила улыбка.

— Лично сами? — поинтересовался он.

Никанор Никанорович замялся.

— Зачем сам? — сказал он, не глядя на парня. — Рабочие есть.

— Вы ж говорите, они не умеют!

«Вот пристал», — с досадой подумал Никанор Никанорович.

— А я на что? — с вызовом выпрямился он. — Подскажу, научу. А как же? Для того и заведующий.

— Так-то оно так, — согласился парень и посочувствовал: — Да с кондачка разобраться трудно.

«Послать бы его к черту!» — все больше раздражался Никанор Никанорович.

— А я все с ходу хватаю, мне не впервой, — сказал он сдерживаясь.

Вернулся на работу в приподнятом настроении: все складывалось не так уж плохо.

Сейчас он сидел в кабинете и думал о Буданове. Этот человек определенно мешал ему. «Надо что-то с ним делать!» — твердо решил Никанор Никанорович.

Он не заметил, как вошла Галя. Увидел лишь, когда она проскользнула мимо его стола и вскочила на стул, чтоб закрыть форточку. Он глядел, как она приподнялась на цыпочки, как вздернулось ее платьице, открыв ноги выше колен. Потом перевел взгляд на маленькую головку, обтянутую красной шапочкой. Галя порывисто обернулась, и он, застигнутый врасплох, как мальчишка, отвел глаза. Он не понимал, что с ним происходит. Когда-то он осуждал неравные браки, высмеивал стариков, судачивших о женщинах. Теперь же смотрел на все это по-другому. У него перехватывало дыхание при виде Гали, он готов был признаться, высказать ей свое чувство, но боялся показаться смешным…

Никанор Никанорович отвернулся, достал принесенные чертежи прибора и, думая, кому и что поручить, разложил их на отдельные стопки. На окончательную сборку вместо Буданова решил поставить Сухопарова. «Буданов не справился с первым прибором, — сказал он Голубеву, — пусть занимается операционной работой». Подобрав трудоемкую, капризную деталь для Буданова, с наслаждением подумал, как тот будет кипятиться.

Полуоткрылась дверь, показалась голова, потом вся фигура Петухова. «Как зверек: вначале всунул мордочку, осмотрел все, обнюхал, потом уж вошел», — усмехнулся про себя Кочкарев, хотя и был рад ему. Петухов сел на краешек стула.

— Буданов все болтает, болтает про вас, — врал он, — мелет черт-те что. И как вы только терпите?

Никанор Никанорович глядел на него и думал: «С такими вот легко, никакой тебе моральной нагрузки». Выдал ему чертежи, необходимые для изготовления деталей, и отпустил.

Зазвонил телефон, Никанор Никанорович взял трубку и услышал голос Голубева, тот приглашал его к себе.

— Иду, иду! — Никанор Никанорович всегда был рад, когда его звало начальство.

В кабинете главного инженера было тепло. На шапке Кочкарева тотчас растаял снег. Голубев завел разговор о мастерской, спросил, как работает Буданов, выполняет ли распоряжения заведующего.

Кочкарев ответил, что Буданов работает, как всегда, а насчет выполнения распоряжений — так он писал об этом, а мер не приняли, зачем же спрашивать еще?

— С первого раза нельзя было наказывать, — сказал Голубев. — Но если докладные будут повторяться, примем меры. А вы тоже должны сделать выводы. Надо быть гибким, а вы хотите, чтобы вас боялись, работали бы за страх. Ополчаться против всех — значит идти против себя. Коллектив против себя настраиваете.

Все это Кочкарев понимал и сам.

— Разве я против коллектива? Да я и не против Буданова. Старался даже наладить с ним отношения, намекал на повышение оклада, но из этого ничего не вышло. Вот почему я и говорил вам, что на место некоторых рабочих надо взять других.

— Вы имеете в виду увольнение? — удивился Голубев. — Без месткома не имеем права.

На следующий день Кочкарев вызвал к себе Буданова. Стоя у дверей кабинета, Иван смотрел, как в поисках чертежей Никанор Никанорович выдвигает то один ящик письменного стола, то другой. Когда он согнулся чуть не до пола, чтобы выдвинуть самый нижний ящик, из брюк вылезла сорочка и оголилась широкая спина. Сбитое тело не поддалось старости. И лицо было такое же гладкое, как спина, без следа усталости, без тени сомнений. Ивану подумалось, что этот человек никогда не мучился угрызениями совести, не терзался по поводу своих проступков и ошибок — все с него как с гуся вода.

Между тем Никанор Никанорович нашел нужный чертеж и протянул его Буданову.

Иван уже знал, что его ставят на операционную работу и, когда шел сюда, заранее настроил себя на мирный лад. Деталь на чертеже была сложной конфигурации. В нее должна была входить другая деталь, на которой крепились манометры, — пунктиры показывали выгибку двух пазов. Их размер и расстояние между ними должны быть выдержаны с предельной точностью, а для этого при изготовлении требовалась отличная оснастка. Обычно такие детали производят штамповкой, но партия была небольшая, всего сорок штук, и делать штамп было нерентабельно. Иван сказал, что надо придумать приспособление и, если Никанор Никанорович не возражает, он его сделает.

— Приспособление делать не обязательно, обойдешься так! — бросил Кочкарев.

Иван стал возражать: так промучаешься дольше и не добьешься точности.

— Если мастер — так справишься, если нет — я передам другому! — отрезал Никанор Никанорович и, давая понять, что разговор окончен, уткнулся в папку.

Иван взглянул на его бритый затылок, и ему почему-то вспомнилась голая спина Кочкарева с крупным, как у лошади, позвоночником. Он вышел огорченный. Отойдя немного, услышал, как громыхнула дверь, и понял, что, уходя, оставил ее открытой.

В мастерской его тотчас окружили. Куницын и Ремизов наперебой расспрашивали, в чем дело. Иван рассказал о разговоре с Кочкаревым.

— Не знаю, как поступить, — в раздумье произнес он. — К главному инженеру, что ли, сходить? Да будет ли толк?

— Тебе-то что? — горячился Куницын. — Делай, как велят. Так или не так — твое дело маленькое. Не получится — пусть сами себя винят.

Ремизов посмотрел на чертеж, покачал головой, вздохнул и с грустной покорностью заключил:

— Эту деталь сделать вручную невозможно.

— А вот проверим! — вдруг с азартом сказал Иван.

Он принес материал — листовую двухмиллиметровую сталь. Два дня работал зубилом и напильником, опиливал детали, сверлил отверстия, потом приступил к главному — к загибке.

Через несколько дней он уже изготовил половину заданной партии. И тут пришла раскрасневшаяся Галя и сказала, что его вызывают в кабинет главного инженера.

— Сию же минуту! — объявила она.

Иван бросил молоток и как был в спецовке выскочил из мастерской. Не помнил, как перебежал двор. Когда очутился в кабинете, от удивления оторопел, увидев за столом много людей. Тут были и Прутиков, и Уверов, и Голубев, и Кочкарев, и Руднева. «Все в сборе», — машинально отметил Иван.