— Друг для друга мы как яд. За то короткое время, пока мы были вместе, умудрились разрушить все хорошее и важное, что было в жизни у каждого. Те отношения, которые мы смогли построить, нежизнеспособны. Их просто не должно быть.

Услышав резкий вздох Уильяма, я обернулась. Его страдальческое выражение лица почти сломало меня. Но мне нужно было оставаться стойкой. Несмотря на то, что сказал бы папа об отношениях дедушки и Grand-Maman, мы были самими собой. И я могла смотреть на Уильяма не придумывая то, чего не было.

— Я знаю, что как бы сильно ни старалась, всегда буду винить тебя в том, что не смогла осуществить свою мечту — преподавать.

Уильям сделал шаг вперед.

— Софи, но ты будешь преподавать. Я уверен.

— Надеюсь, когда-нибудь, да. И если я решусь, то начну с нуля. Равно как моя жизнь начнется с нуля и не будет привязана к прошлому. — Я подавила горестный всхлип, рвущийся наружу. — Извини, Уильям, но так просто получилось. Глубоко внутри ты знаешь, что это — правильное решение.

— Сейчас я знаю только, что мое сердце разбивается. Вся моя жизнь превратилась в дерьмо, а ты оставалась единственным лучиком солнца в этом всем. А теперь и последняя надежда пропала.

— Прости.

— И ты меня прости. За то, что в твоей упрямой голове засело, что есть правильные и неправильные отношения. Что встреча двух людей должна быть идеальна и все сразу идти гладко. Прости, Софи, но это полная херня. И ты слишком умна, чтобы быть такой наивной. Отношения — это борьба. Кровавая, болезненная и пугающая. Точно так же, как меняется и покрывается шрамами поле боя, меняются и отношения. Но именно происходящее определяет величие. И учитывая, что ты учитель английского, ты, блядь, должна знать, что самые великие любовные истории никогда не были легкими.

— Ну да. В конце там обычно все умирали.

— Никогда не замечал, что ты такая пессимистка, когда дело касалось любви.

— Я и не была, пока тебя не встретила. А потом «опачки», и все страдания стали реальными. С тобой рядом произошло все плохое, что вообще могло произойти.

— О, похоже я собрал в себе самое худшее. В конце концов это уже третий раз, когда мы разговариваем о наших отношениях в таком ключе.

— Мне жаль, Уильям, честно. Но так и должно было произойти.

— И как сабмиссив я должен покориться желанию Госпожи, да?

— Я никогда не была твоей Госпожой, и ты это знаешь.

— Ты владела моим телом, сердцем и душой.

Зажмурив глаза, я прошептала:

— Уильям, пожалуйста.

— Хорошо. Во имя Ваших желаний.

— Спасибо.

Когда он спускался с крыльца, я должна была ощутить облегчение, но этого не случилось. Вместо этого мне показалось, что одна из пуль дробовика попала мне в грудь и разнесла сердце на мелкие кусочки. Чувствуя головокружение, я ухватилась за перила, чтобы не упасть.

Внизу Уильям остановился. Он помолчал минуту, прежде чем повернуться.

— Если бы я не встретил тебя в «1740», ты все равно привлекла бы меня в школе. Я узнал бы тебя получше, и мне бы понравился твой сарказм, твоя сила и твоя доброта. Мне пришлось бы бороться со здравым смыслом, чтобы не пригласить тебя на свидание. И ты никогда не сможешь убедить меня в том, что нам не суждено было встретиться и не быть вместе.

Сказав это, он сел в свой «Порше» и уехал, увозя в ночь кусочек моего сердца.

Двумя неделями позже

Резкий свистящий звук рассек воздух, и тонкая металлическая трость опустилась на спину Оуэна. От жгучего удара он непроизвольно дернул руками, связанными веревкой.

Выйдя из «1740», я не думала, что когда-нибудь туда вернусь. И когда приезжала, чтобы встретиться с Каллой, это ощущение усилилось. И, хотя Роберт говорил, что моему возвращению всегда рады, я ему не поверила. Или не хотела верить, что мне понадобится вернуться.

Но вот я тут, в моем наряде Домины, состоящем из юбки и корсета, выбиваю дерьмо из Оуэна.

И пусть я одета как Домина, у меня было не то самое нужное настроение. Мой разум терзали темные мысли. Беспокойство за быстро ухудшающееся здоровье отца. Страх за то, что Смерть уже стояла на пороге нашего дома и только и поджидала, как бы скорее его забрать. Горе из-за провалившейся карьеры учителя. Волнение — смогу ли я вновь когда-нибудь работать преподавателем.

И агония, которая накрывала меня с головой при любой мысли о Уильяме.

И чем больше подобных мыслей проносилось в моем мозгу, тем усерднее я работала тростью, вкладывая в удары все, что накипело. И это давало некоторое освобождение.

— Госпожа, пощады! — закричал Оуэн.

Рука застыла на взмахе. За все те годы, когда у нас проходили сессии, Оуэн ни разу не использовал свое стоп-слово.

Трость выскользнула из моих пальцев и упала на пол. При виде крови, выступившей из ран на спине Оуэна, я в ужасе поднесла руку ко рту.

— О, Боже, Оуэн. Мне так жаль!

— Развяжи меня.

Я не стала ослаблять веревки. Вместо этого просто выхватила из сумки ножницы и быстро их разрезала.

— Не двигайся. Я принесу аптечку.

Он посмотрел на меня через плечо.

— Не нужно.

— Что, прости?

— Я говорю, не нужно.

— Но у тебя раны на спине, — возразила я, присев на колени возле кресла для пыток гениталий, — нужно их обработать. Наверное, даже лучше позвать Господина Элиаса, чтобы он тебя перевязал.

Оуэн покачал головой.

— Я больше беспокоюсь о тебе.

— Обо мне? — недоверчиво переспросила я.

— Сейчас на сессии… это была не ты.

Сжав кулаки, я приложила все усилия, чтобы не заплакать. Шрамы. Кровь. Господи, я ему навредила. Как я могла такое с ним сотворить? Этого не должно было случиться.

— Оуэн, мне так жаль, — я покачала головой. — То, что я тебе навредила, это просто убивает меня.

Он рассмеялся.

— Думаешь, я использовал стоп-слово из-за боли?

Я кивнула.

— Софи, я мазохист, помнишь?

— Помню, но у всех свой предел, особенно, если у человека связаны руки.

— Я остановил тебя, потому что понял, что больно тебе.

— Но…

— Ты не давала мне МОЮ боль. Ты отдавала мне СВОЮ.

Я больше не могла сдерживать слезы. Они хлынули из глаз, проделывая влажные дорожки на щеках.

— В последнее время я все порчу. Теперь вот испортила сессию.

— Ты не испортила сессию.

— Испортила.

— Ну, не совсем. — Он смущенно взглянул на меня, а потом уставился в пол. — Я кончил без разрешения.

Осознав, что почти сижу в луже спермы, я отпрыгнула.

— Очень милый вариант помочь мне почувствовать себя лучше.

Оуэн рассмеялся.

— Подловила, детка. Отличная сессия, я считаю.

Я игриво ударила его по щеке.

— Кончил без разрешения, назвал меня деткой. Я тебе задницу синяками распишу, и в этот раз ошибки не будет. — Взглянув на его спину, покрытую вздувшимися свежими шрамами, я поморщилась. — Теперь ты разрешишь промыть твои раны?

— Только если мы поговорим в процессе.

— О чем? Ты же был на встрече Школьного Совета. Ты и так все знаешь.

Оуэн понимающе взглянул на меня.

— Я хочу, чтобы ты рассказала о нем.

От боли, вызванной одним упоминанием об Уильяме, я зажмурилась.

— Значит я прав, ты к нему что-то чувствуешь.

— Да, — прошептала я.

— Давай приберемся тут.

— Ладно, — кивнула я.

Поднявшись с пола, я подошла к шкафу, где лежала аптечка. Потом, вымыв руки, намылила два полотенца, взяла спирт и марлю. Натянув пару резиновых перчаток, я осторожно положила мыльную ткань на спину Оуэна и, услышав шипение, поморщилась.

— Прости.

— Если я скажу, что у меня снова встал, ты почувствуешь себя лучше?

Происходящее было настолько абсурдно, что я рассмеялась.

— Может быть.

— Хорошо. — Я продолжила смывать кровь, и Оуэн спросил: — Так куда делся Уильям?

— Не знаю. Я не говорила с ним после того дня. — Я бросила пропитанное кровью полотенце на пол и взяла другое. — Все прошло… плохо.