Ублюдок отключается, и я начинаю орать, в полном отчаянье дёргая руками. Широкие металлические браслеты, плотно обхватывающие запястья, раздирают руки в кровь, срывают кожу. Я в полнейшем ужасе. Ничего страшнее никогда не происходило в моей жизни. В голове – истерика, полный бардак, безумный хаос.

Но неожиданно я начинаю икать и постепенно затихаю. Медленно поднимаю лицо к камере и громко и чётко произношу:

– Женя, ты слышишь меня? Помнишь, ты говорил, что сможешь меня найти, где бы я не оказалась? Сдержи своё слово. Пожалуйста. Найди меня.

Дисциплинарное слушание проводится в небольшом кабинете. Тут совсем не много народу, и на самом деле никто из них не пытается меня обвинять, просто так положено: допросы, проверки, снова допросы, слушания, вынос вердикта.

Дэн считает, что мне светит предупреждение о неполном служебном соответствии, но я надеюсь обойтись строгим выговором. Доводы у меня железные, не придраться. Мне, что же, нужно было ликвидировать майора Власову, чтобы увести у неё из-под носа этого чёрта Румынского?

Хотя сейчас, когда я всю неделю пишу рапорты, подвергаюсь проверке на полиграфе, многочисленным опросам – считай, допросам – и снова и снова описываю события недельной давности, ликвидация этой штучки уже не кажется мне такой уж плохой идеей. Задним числом все умны. Нужно было использовать седативные, а не просто запирать в квартире. Вот же упёртая, неугомонная женщина! Все эти дни я злился… и безумно скучал.

Вспылил, не отрицаю. Но сколько можно терпеть её абсолютное нежелание открывать глаза и видеть правду, которую я не мог раскрыть прямо? И даже когда решился нарушить соглашение о неразглашении, она просто не пожелала меня слушать! Не слишком я для этого хорош! Жизнь ей сломал! Ненавидит!..

А я не живой человек? Не чувствую боли от этого глухого и непробиваемого, как железобетонная стена, недоверия единственной женщины, которая со скоростью пули пробилась в сердце, заняла все мысли, вызывает столько невообразимых эмоций?

Чёрт, да я горы готов ради неё свернуть, а она не желает видеть ничего дальше собственного носа. Вбила себе в голову одну-единственную версию, и хоть ты в лепёшку расшибись – даже на секунду боится довериться, отпустить ситуацию, поверить своим чувствам, моим словам, поступкам. Кто бы знал, как это меня ранит! Вот и психанул в лесу, что ж я, живой человек, права на это не имею?

Тяжело вздыхаю, и Дэн усмехается:

– Что, Женёк, несладко? А не будешь в другой раз наших преступников никому уступать!

– Да пошёл ты, – беззлобно бросаю ему. – Может, это был мой ей подарок в честь помолвки!

– В том случае, если она тебя не пристрелит, – ржёт этот придурок, и я пихаю его локтем.

– Язык у неё острый, но она меня любит. Не пристрелит!

– Не был бы я так уверен на твоём месте! – продолжает веселиться приятель. – Ох, и железная дамочка эта твоя Власова! Быстро тебя под каблук загонит, как пить дать!

– Соколик, отвали, а? Ты будто сам не первый подкаблучник в конторе! Словно я не знаю, какой подполковник Акманов дома, с женой.

– Луковка никогда не обещала меня прикончить, – усмехается он.

– Токарев, Акманов! – вернувшись в кабинет, Метлицкий призывает нас к порядку. – Значит, так! Дисциплинарная комиссия не обнаружила ошибок и недочётов в профессиональном поведении майора Евгения Павловича Токарева, старшего специалиста Следственного управления ФСБ России, поскольку в ходе выполнения специальной следственной операции условиями дополнительного соглашения строго запрещено раскрывать свою личность кому бы то ни было, включая сотрудников правоохранительных органов, в любых условиях и ситуациях. Считаем, что скрыться с места задержания особо опасного преступника было верным решением для проведения дальнейшего расследования. С понедельника вы должны вернуться к выполнению поставленных задач и раскрыть преступную сеть, следуя разработанному ранее плану.

Я усмехаюсь. Кто бы сомневался! Руководство не похерит результаты моей работы практически за год из-за небольшогонедоразумения: так не вовремя появившейся майорши. Моей майорши. И теперь я могу спокойно вернуться в её город и вернуть благосклонность своего Ангелочка любой ценой.

– Но от себя лично добавлю, Жень, – мягко, по-отечески, говорит полковник Метлицкий. – Что в следующий раз, когда ты проявишь галантность, чтобы остаться джентельменом в глазах своей барышни, я и пальцем о палец не ударю, чтобы прикрыть твой зад. Не то время ты выбрал, сынок, шуры-муры крутить.

– Как будто для этого есть правильное или неправильное время! – ухмыляюсь я.

– Ступайте, выполняйте поставленные задачи! И без глупостей мне чтобы! – гаркает полковник, и мы на пару с Акмановым выкатываемся из кабинета.

– Ты у нас ещё и джентельмен? – тихо посмеиваясь, спрашивает Денис. – Из тех, кто до свадьбы ни-ни?

– Да иди ты, Дэн, честно! Тоже мне, джентельмен: в квартире свою дамочку запер, правды рассказать не мог и теперь выгляжу в её глазах мразью и преступником. Ещё со злости предложил ей меня пристрелить! Знал, что она не сможет, знаю, что любит, но упёрлась и ни в какую не хочет рассматривать иные варианты.

– Ну чего ты тупишь-то? Расскажи ей. Если любит, поймёт.

Неожиданно Денис резко тормозит посреди прохода. Мы как раз почти достигаем главного холла, и я непонимающе пялюсь на друга.

– Ты чего, Дэн?

– Да там Власов, – усмехается он. – И я почему-то уверен, что по твою душу.

– Ну пойдём узнаем, чего ему надо, – напрягаюсь я.

Мысли сразу устремляются к ней. Ангелине Власовой. Бывшей жене подпирающего стену у центрального выхода мужчины. Куда опять вляпалась моя прелесть?!

– Какими судьбами, Ярослав? – радостно приветствует посетителя Акманов, и я догадываюсь, что ему о прибытии Власова уже было известно.

Мужчины пожимают друг другу руки, и Власов, слегка склонив голову ближе к Денису, интересуется, быстро кивая в мою сторону:

– Юджин?

– Ага, – усмехается Дэн.

Я подхожу ближе. Не думая долго, Власов хватает меня за лацканы пиджака и пробивает с головы мне в нос. Я отпихиваю его от себя и сгибаюсь в три погибели.

– Ты сбрендил, что ли? – стону в его сторону, утирая кровь.

– Давайте-ка выйдем, пока нас всех за хулиганство не прикрыли! – явно забавляясь, командует Акманов. – Только, чур, руки – и головы! – не распускать!

Власов презрительно кривит лицо, резко разворачиваясь, а Денис тихо интересуется:

– Ты как, Жека?

– Да нормально я, – отмахиваюсь от него. – Ты предупредить не мог? Ещё друг называется…

– Я решил, что он едет по делу, – хмыкает он. – А как увидел, так и понял, что по любовному.

Выхожу на улицу. Власов направляется к воротам. Я догоняю его, слыша за спиной торопливые шаги Дениса.

– Ничего не хочешь мне объяснить? – спрашиваю без экивоков.

– Да я тебя, скотина, за Гельку вообще закопаю, понял? Поматросил и бросил, значит, командированный? У тебя как, нормально всё? Совесть в одном месте не свербит? Ты хоть знаешь, козёл, что она пережила, когда ты свалил в туман? Хоть раз задумался, как ей хреново? Нет?

Я морщусь. Видит бог, бывший муж любви всей моей жизни – самый последний человек на Земле, перед которым я когда-либо собирался объясняться. Перед ней – да, несомненно.

Да вот только внутренняя чуйка мне подсказывает, что если не начну говорить перед ним, то он сделает всё возможное, чтобы я не добрался до света души моей ещё очень долгое время. А уж как они близки, мне хорошо известно.

Поэтому я говорю:

– Она сама меня прогнала. Сказала, что ненавидит, что жизнь ей испортил. У меня, представь себе, тоже есть чувства, и когда я перед женщиной чуть ли не наизнанку выворачиваюсь, а ничего, кроме презрения, в ответ не получаю, то это, как бы, немного ущемляет самооценку. Она сама не пожелала меня слушать…

– Ты хоть что-нибудь о ней знаешь? – рычит, перебивая, Власов. – Я тебя, ущербный, щас так ущемлю, что мало не покажется! Ты что, её встряхнуть не мог и признаться, кто ты такой? С тебя бы убыло? Ты знаешь, что она на аборт пошла, потому что от тебя, ублюдка такого, преступника, рожать побоялась?