Ещё немного, и он точно выйдет прямо в исподнем на улицу под ночной ливень. Если ничего другое не помогает ему привести себя в чувства, может прохладный душ из дождя хоть капельку протрезвит? Увы, но рецептов избавления от подобного осадка с души он не знал. По сути настолько мерзко и не по себе с ним, наверное, было впервые (по крайней мере после всех его предыдущих похождений). Будто его обвинили в изнасиловании с целым ворохом неопровержимых доказательств, а он и слова в супротив не в состоянии вымолвить, потому что всё, что было сказано ему в лицо являлось чистейшей правдой. И вроде как хотелось защититься, да только нечем. Хотя ничего дурного он тоже не успел сделать.
Он же знал… чувствовал, что ей тоже было хорошо. Спутать возбужденную женщину в своих руках и под его губами он бы никогда не смог. Она хотела его в тот момент не меньше, чем он её. А если отталкиваться от её неопытности… чёрта с два ей бы удалось так безупречно разыграть жаждущую мужчину соблазнительницу, чьим козырем и являлась скованная неопытность почти невинной девственницы, желающей научиться столь интимному и сокровенному буквально из первых рук. Даже сейчас, всё ещё выбитый из колеи, под тяжестью грузных мыслей и нежданными муками совести, прокручивая в памяти каждое её действие, немощный всхлип и движение её пугливого язычка на его языке у неё во рту… он ничего не мог сделать с ответной реакцией собственного тела. Кровь в его жилах моментально вскипала, порою даже сильней чем ночью, поскольку била в голову и в пах с такой силой, что невольно темнело в глазах, а рука интуитивно тянулась к животу, то ли неосознанным порывом поправить впившийся до боли чувствительной головкой в ткань штанов деревенеющий член, то ли намереваясь закончить то, что не удалость сделать в Готане с этой… изворотливой чертовкой.
Но надо отдать ей должное. Достать она его-таки как-то умудрилась, засев в его голове основательно глубоко и, видимо, надолго. А вот насколько долго, это уже другой вопрос. По сути, он так и не решил для себя, что же намеревается делать со всем этим дальше. Раз забыть не получается, то и отступить, выходит, тоже на вряд ли выйдет. Проблема лишь в том, что привычные приёмы здесь не подействуют, а искать какие-то иные пути к достижению желаемого будет явно несколько проблематично. И, как видно, загнали его в тупик довольно-таки неожиданным и весьма изысканным манёвром. Другое дело, собирается ли он из него выбираться? Хочет ли он довести начатое до эпического финала, выбрав позицию непобедимого триумфатора?..
Когда его наконец-то сморило поверхностным, буквально бредовым сном, Киллиан, естественно, не заметил. Скорей всего своё чёрное дело сделали и усталость, и усыпляющий своей однообразной монотонностью шелестящий по стеклу окна ливень. Собственный организм подмял сознание упрямого Голиафа столь необходимым для здоровья восстановительным процессом. Воспалённый разум требовал отдыха и снятия напряжения, как физического, так и эмоционального. Что, в сущности и в конечном счёте и произошло. Он просто отключился, погрузившись на несколько часов в спасительный омут бредовых, но всё же отвлекающих видений.
Так что проснувшись на следующее утро в ещё более тяжёлом после сна состоянии, ему действительно на какое-то время дали возможность отвлечься от реальности происходящего вокруг и даже пригасили в памяти недавние переживания на счёт Эвелин Лейн. Вспомнил он о ней не сразу, а когда-таки вспомнил, то уже не со столь бурными эмоциями, которые атаковали его весь предыдущий день. Но это не значило, что они вовсе сошли на нет. Скорее, притупились процентов на семьдесят, создав для сознания обманную иллюзию их второстепенной важности, мол, всё проходит рано или поздно. Любые раны затягиваются, страшные или неприятные вещи забываются, как и люди, как и связанные с ними воспоминания.
Ну и проникающие в комнату через окно игривые блики утреннего солнца как бы рассеивали тяжёлые сумерки вчерашнего замкнутого пространства, в которые его загнали собственные мысли и разбушевавшаяся непогода. Вроде как от недавних переживаний не осталось и камня на камне, как от прошедшей грозы. Настроение, правда, от этого особо не улучшилось, но, по крайней мере, проторчать снова весь день в полном одиночестве, буквально забившись в угол убогой коморки, выглядело не столь притягательной перспективой, как вчера. Да и распогодившийся день звал на улицу проветрить голову, напоминая о некоторых недоделанных вещах.
По любому, пора было возвращаться в жизнь. А вчерашнее недоразумение – смело списывать на своеобразное похмелье после запойной ночи с отвергшей его красавицей. С кем не бывает? Не всю же жизнь побеждать да побеждать, горечь поражения тоже следует когда-нибудь вкусить и распробовать, дабы основательно прочувствовать разницу между полётом и падением и не обманываться на счёт своей мнимой неуязвимости.
Долго уговаривать себя не пришлось. Достаточно было по-быстрому привести себя в порядок, одеться, позавтракать, поделиться с Пайком частью вчерашнего стейка, который ему передала заботливая маменька через прислугу «Ночной Магнолии» (так сказать, с пылу с жару прямо с кухни борделя на его обеденный стол) и наконец-то выйти на крыльцо снимаемого им жилья, в довольно-таки приличном квартале Льюис-Лейн Уолл.
Мокрые стены из песчаника, мокрая брусчатка и мокрые растения поблёскивали на солнце неподвижной композицией из мёртвого камня и дворовой фауны в преддверье приближающегося дня и летней жары. При чём последняя уже довольно скоро начнёт тянуть влагу из всего, что до этого заливалось с неба обильными потоками штормового ливня. Терпкий запах сырой земли и смешанных ароматов тех же цветов с прочими видами вечнозелёной растительности ударил в нос весьма отрезвляющим букетом несочетающихся друг с другом эфиров. Но именно он и вызвал нежданную волну острой ностальгии об ушедшем детстве и связанных с подзабытыми ощущениями воспоминаниями.
Как это ни странно, но кем бы ты ни был рождён, и кто бы ни были твои родители, всё это никак не влияло на общий процесс взросления и детскую непосредственность. В детстве, благодаря бурному воображению, ты мог быть кем угодно и не важно, кто или что тебя в тот момент окружало. Мог представить себя тем же королём Артуром или джентльменом удачи, использовать лужи для морского сражения из имеющегося подручного материала, бегать под дождём от погони королевских гвардейцев, потому что ты был на тот момент Робин Гудом и выкрал из царской сокровищницы ценнейший артефакт. И всё это на самом деле затягивало, увлекая настолько сильно, что буквально забывалось кто ты в действительности и что тебя ожидало по окончанию данных игр.
Увы, но, когда взрослеешь, все эти способности почему-то резко забываются, либо просто начинаешь понимать разницу между мечтами и реальностью, между тем кто ты и кем, увы, уже никогда не станешь. Фантазии деформируются, искажаются до не узнаваемости, принимая совершенно иные формы, а желания так и вовсе достигают таких пугающих пределов и чудовищных границ, о существовании которых ты вообще никогда раньше не догадывался. И чем чаще ты при этом получаешь от жизни отрезвляющие оплеухи, тем темнее становится их аура, а твоё сердце буквально черствеет или же облачается в защитную оболочку из каменеющего под слоем новых рубцов жёсткого панциря. Только изредка, в подобные, как эти минуты, ты позволяешь ненавязчивым воспоминаниям прикоснуться к нему, а порою даже и кому-то другому. Тому, кто обладает врождённой силой проникать в чужие помыслы и души лишь одним своим присутствием и тем светом, который ты способен ощутить через время, пространство и когда меньше всего этого ждёшь. Прямо как сейчас… или вчера.
Если вчера, это было похоже на похмелье от перенасыщения данным светом (а может и близостью этого человека), то сегодня оно походило на лёгкую (при чём вполне себе даже приятную), тянущую боль, которая изредка напоминает о себе под грубыми стяжками шрамов почти заживших «ран». Боль, от которой ты вовсе не спешишь избавляться с подсознательной надеждой, что когда-нибудь её заменят чем-то более осязаемым и опьяняющим. И сделает это именно тот, кто причинил её тебе. Иначе никак. На другие болеутоляющие он и не подпишется. В любом случае, всё будет не тем, пресным плацебо без вкуса и запаха и тем более без какого-либо воздействия.
