Встреть Эвелин его впервые в таком виде на улице, едва ли бы сумела определить в нём обычного чернорабочего, да ещё и портового грузчика. Приняла бы запросто за человека среднего достатка, возможно даже за какого-нибудь клерка или помощника адвоката, которому не хватало разве что тёмного котелка на голову и костюмного пиджака, хотя последний он как раз небрежно и держал на двух пальцах за воротник, перекинутым через плечо за спиной. И именно последнее с торчащей из уголка его пухлогубого рта золотистой соломинкой выказывало в нём явное пренебрежение общепринятыми правилами этикета и поведения в обществе, особенно перед дамами. Он и на этом не остановился. Прислонился плечами и затылком к широкому косяку у дверного проёма и скрестил голени над щиколотками, когда поставил правую ногу носком с внешней стороны левой стопы в почти пятой позиции. А потом ещё сунул большой палец второй руки в прорезной карман брюк.

То, как он смотрел на всех сестёр Клеменс лишь усиливало к нему мнение, как о человеке невоспитанном и вполне даже нагловатом. Если бы он так взглянул на Эвелин Лейн – та бы покраснела от стыда сразу же и незамедлительно. Хотя… краснела она и без того достаточно обильно, только от воспоминаний о нём же без одежды в окружении таких же голых мужчин. Видимо последний факт подрезал ей смелости на весомую долю процентов, поскольку её потянуло отползти от края навеса в безопасную глубь – очень и очень медленно, с замирающим дыханием и бешено бьющимся сердцем в груди, гороле и в висках. Но надолго ли?

- Да ты, смотрю, в край срам потерял. Не много ли себе позволяешь, хабал, ещё и перед леди знатного роду? Поди, спутал нас с той непотребной швалью, с которой привык общаться всю свою жизнь? – конечно это была Софи с её извечной манерой перетягивать одеяло на себя и необъяснимым пристрастием принижать кого бы то ни было, не важно за что и как. Её надменный голосок Эва не спутала бы ни с чьим другим.

- А не много ли знатная леди употребляет дурных выражений, коими не престало пользоваться господам среди себе равных. – приглашённый гость тоже не лез в карман за ответным словом. Он и в порту на этот счёт не особо-то тушевался.

- Как ты точно подметил «среди себе равных», но никак ни с теми, чьё воспитание с поведением желают быть лучшего, и кто ведёт себя соответственно своему происхождению. И то, даже подобные тебе не позволяют своей вульгарной натуре поднимать глаз долу на стоящих пред ними знатных господ. Так что твоё оскорбительное поведение успело переступить все дозволенные границы далеко не только здесь.

- Тогда нижайше молю незаслуженного мною прощения за моё непозволительное поведение, оскорбляющее глаза и слух столь чутких и ранимых особ. Если мне не изменяет память, это вы меня сюда позвали, прекрасно зная, к какому классу людей я принадлежу. А то, что я не привык стелиться перед всеми подряд, понимаю, не делает мне чести и не является вашей на то виной, но всё же, не снимает с вас ответственности за данное приглашение. Вы ведь знали, кого приглашали и чем вам это может грозить. Кстати, мне уже и самому не терпится узнать для чего я здесь.

Наверное, это оказалось сильнее Эвелин, сильнее здравого разума и инстинкта самосохранения. Слушать просто голоса, всё гуще и чаще краснея от смысла высказанных слов – слишком мало, тем более ведая, кому принадлежал один из оных. Ей просто обязательно нужно было видеть его лицо, то, с каким выражением он всё это проговаривал, используя такой богатый набор красноречивых фраз и оборотов речи, который едва ли был свойственен людям его класса. Шокирующая загадка, так и притягивающая к себе любопытных мотыльков своей тёмной стороной нераскрытой тайны. Хотя, не исключено, что было что-то ещё, кроме нездорового интереса. Необъяснимое желание увидеть его снова? Как будто ей было мало чувства стыда, то и дело притапливающее и сознание, и тело жгучими приливами шипящей крови с обязательным выбросом-ожогом по коже удушливой испарины.

Но она всё равно это сделала. Опять подтянулась к краю навеса и осторожно приподняла над ним голову, надеясь на достаточную громкость голосов, звучная вибрация которых в более-менее просторном помещении денника могла с лёгкостью поглотить мягкий хруст сухой соломы.

И опять её накрыло волновым жаром от макушки до кончиков сомлевших пальцев на ногах, стоило лишь увидеть ничуть не изменившееся лицо, фигуру и позу молодого грузчика.

Интересно, сколько ему было лет? По возрасту, явно не юнец, но уже в том соку, когда понятие взрослый мужчина вполне применимо, но не настолько, чтобы по праву называться умудрённым жизненным опытом матёрым волком. Возможно где-то от двадцати пяти до тридцати лет, в зависимости от среды, в которой ему приходилось расти или даже выживать. Ведь легко можно состариться и в более ранние годы, особенно если ты выходец из рабочих низов и вся основа твоего бытия – нереально тяжкий трут в непригодных условиях все двадцать четыре часа в сутки.

Конечно, он не тянул на изнурённого жизненными невзгодами и полуголодным прозябанием несчастного работягу, но ведь и в порту он работал далеко не от хорошей жизни. Как бы там ни было, но жгучее желание разгадать эту загадку разгоралось с каждой пройденной минутой всё жарче и неуёмней.

Что же его связывало с Софи, почему он здесь, вернее, из-за чего (или из-за кого)? Не похоже по поведению данной парочки, чтобы они испытывали к друг другу какие-то трепетные чувства привязанности, уж слишком недавние обсуждения сестёр Клеменс расходились с происходящим. Не тянул он на несчастного воздыхателя, никак и ни под каким углом.

- Твоё дело не узнавать и любопытствовать, а выполнять всё, что тебе не прикажут. – поведение Софии также не проливало хоть какого-то маломальского лучика света на всю эту историю. Оно и не отличалось от её привычного поведения на людях, ещё и с представителями низшего сословья. Но если в других ситуациях она в упор не замечала последних, то в этой всё было с точностью наоборот. Повышенное внимание к обычному портовому грузчику побило все возможные рекорды несвойственных ей странностей.

Последовавшая за её предсказуемой репликой реакция молодого мужчины была вполне объяснимой и оправданной. Он осклабился какой-то уж жёсткой ухмылкой, не очень изящно выдохнув несдержанным смешком, скорее не прикрывшим, а усилившим его ответное изумление. А его неизменившаяся поза, казалось, ещё больше подчёркивала его истинное отношение к услышанному.

- Хотите сказать, я обязан делать абсолютно всё, невзирая на отсутствие какой-либо адекватности в данных приказах?

- А у тебя есть какой-то обоснованный выбор? Кто ты вообще такой? И что стоит твоё слово против нашего? Если тебе, конечно, позволят его высказать из чистого к нему любопытства.

Хищный оскал достойного противника сменился жёсткой линией плотно сомкнутых губ, но ещё кое-как удерживающих ироничную усмешку. Он и глаза прищурил, усилив давление заострившегося взгляда по лицу той, кто пытался поставить его пред собой на колени всего лишь капризной прихотью избалованной стервы, пусть ещё пока не буквально, но уже подталкивая к этому, говоря едва не открытым текстом и используя для этого не самые лучшие уловки. Неужели думал разглядеть за представшей его взору маской что-то ещё? Надеялся, что это шутка?

- А если я просто развернусь и уйду? Я ведь мог и вовсе не приходить сюда.

- Да бога ради. Тебя ведь никто насильно не держит. Да и как мы можем такое сотворить – три беззащитные девушки, против подобного верзилы и бзыря*.

Такого наглого шантажа, наверное, не вынес бы любой мужчина из любого классового сословия. А что мог противопоставить он – простой грузчик и безродный холоп?

- Так может уже узнаем, для чего я здесь? Если вам, конечно, в большую радость источать изощрённым словоблудием.

- Ну отчего же опять эти грубости, Килл? Или тебе нравится после очередной попытки что-то там и кому-то доказать, унижаться в вынужденных извинениях? Ты же прекрасно понимаешь, что здесь у тебя нет соперников, тебе не с кем тут сражаться или пререкаться. Ты тут – никто! Человек, которого пригласили знатные барышни, проявив незаслуженного снисхождения к тому, на кого бы они при иных обстоятельствах и внимания никакого не обратили.