— Эдик, ради чего? — нинин голос прозвучал так отчётливо, словно бы она была тут рядом с ним.

Рихтер помотал головой и огляделся, небольшая комната, в углу у двери была раковина, возле неё — стул, на который он свесил свою одежду. И никого больше, видно сон ещё не отпустил, если его слух играет с ним такие шутки.

Он приподнялся на локте, вздохнул и понял, что кондиционер хоть и был в комнате, но был отключен — все заслонки, из которых должен был дуть воздух, закрыты, но сам воздух в комнате оставался крайне холодным.

Эдди увидел пар своего дыхания и сел на кровати, спустив ноги на пол. Тут возле стула, в паре шагов от него, из сумрака появилась Нина. Она была в той же одежде, что и в их последнюю встречу, только одежда эта вся была рваной, а на груди и шее у девушки зияли огромные рваные раны, а лицо было обгоревшим. Девушка стояла, скрестив руки на груди, и с неодобрением качала головой.

— Нина? — удивлённо выдохнул Рихтер, думая, что это всё ему снится, что это сон внутри сна.

— Эдик, зачем мы этим занимаемся, ты подумал? — с вызовом прозвучал голос девушки.

— Я… Я же… — пробормотал юноша, а она уже шагнула к нему, откинув волосы назад, словно демонстрируя своё обгорелое лицо.

— Ради чего мы все умерли, Эдик? — её голос был таким же холодным, как и воздух вокруг, и от этого внутри Рихтера всё сжалось. Он отодвинулся от неё, но она уже встала совсем рядом, нависая над ним. А потом резким движением вцепилась руками в горло. Юноша инстинктивно схватил руки, пытаясь высвободиться, ударил ногами, но те прошли насквозь девушки, словно её там и не было. Зато хватка была такой силы, что разжать её не представлялось возможным.

Дыхание перехватило, Рихтер захрипел и повалился навзничь на кровать, а ледяной голос перешёл на крик:

— Ради чего мы умерли?! — она душила его, а он ничего не мог с этим поделать, все попытки оттолкнуть или ударить её не приводили ни к чему, руки просто проходили сквозь тело.

Эдди обуял ужас, так страшно ему было, пожалуй, никогда в жизни, и ничего с этим поделать он не мог, лишь беспомощно сучил руками и ногами. Воздуха не хватало, а навалившаяся нечеловеческая тяжесть не давала встать и убежать.

И тут дверь в комнату распахнулась, кто-то появился на пороге, громко выматерился, подскочил и бросил что-то в Нину, которая тотчас растаяла. Тяжесть исчезла, холод пальцев, что душили его, тоже. Над ним стоял взволнованный Иван Лисицын, сжимая в руках склянку с чем-то белым внутри.

Эдик повернулся на бок и закашлялся, а фсбшник присел на край кровати и взволнованно похлопал его:

— Ничего-ничего, всё уже хорошо.

— Что? — тяжело вздохнув, произнёс Рихтер, осознавая, что в комнате заметно потеплело.

— Да как ты смеешь?! — посреди комнаты снова появилась Нина и попыталась броситься на них, но Иван резким движением метнул из склянки что-то в неё, и она снова растаяла.

На пороге комнаты появился взволнованный и заспанный Михаил:

— Что стряслось? — он перевёл взгляд с мужчин на рассыпанную на полу соль, — А, я догадываюсь.

— Это была Нина, — выдавил из себя Эдик, — Я сплю?

— Нет, — помрачнел Романов, — Только этого на базе не хватало.

— Что это было? — юноша перевёл взгляд с него на Лисицына, который встал с кровати и вышел на середину комнаты.

— Призрак, — пожал плечами Иван, — Как я понимаю, это кто-то из ваших?

— Да, четыре дня прошло уже, — Михаил кивнул и задумчиво потёр подбородок, потом посмотрел на фсбшника, — Ты как догадался?

— Коллегу встретил в коридоре, — мрачно отозвался тот и посмотрел на полупустую солонку в руках.

— Призраки же ночью приходят… — непонимающе пробормотал Эдик.

— Когда захотят, тогда и приходят, — отозвался глава аналитиков, — Вставай, пойдём на кухню, заберём соль, которую найдём.

— Не уверен, что её там столько, чтобы вам спокойно поспать довелось, — покачал головой Иван.

— Организуй тогда ты нам поспать, а то если ко мне кто-нибудь придёт, тут, боюсь, вся база закончится, — он грустно усмехнулся, — Но пока что только Эдик рискует не проснуться.

— Организую, но лучше в одной комнате.

— Давай тогда ко мне кровать перетащим, — Романов посмотрел на Рихтера, — Ты как? Поможешь?

— Я да, — кивнул тот, — А зачем она приходила?

— Чтобы убить тебя, судя по всему, — Михаил был в крайне дурном настроении, — Скажу Святу Вениаминовичу, что тут творится. Это всё очень паскудное дело.

— Ну, зато мы точно знаем, что именно произошло в Кведлинбурге, — Лисицын подал Эдику его вещи.

— А что случилось? — тот начал спешно одеваться.

— Вчера часов в одиннадцать вечера любители прусской истории, похоже, порвали Завесу.

— Что сделали?

— Давай, помоги с кроватью, по ходу объясню, — Иван ухватился за изножье.

**

(21 августа)

Каждый раз был, как в первый.

Он, наследник старого боярского рода, в свои годы уже должен был привыкнуть шагать по этой мёртвой земле, но нет, каждый раз был будто впервые.

Салтыков неспешно ступал по серой земле, больше похожей на песок, и не слышал звука своих шагов. Звуков в этом месте вообще практически не было. Лес, а точнее то, что от него осталось, был мёртвым. Иссохшие и перекрученные стволы не тянули к путнику свои узловатые ветви, они скорее указывали на него, словно бы чёрными пальцами. Указывали и безмолвно кричали: “Вот он! Чужак! Смотрите! Сам пришёл!”

А Свят Вениаминович тем временем продолжал свой неспешный путь. В этом мёртвом месте торопиться было некуда и незачем, коли пришёл сюда по своей воле, то и спешить боле не стоит. Это был конец пути и одновременно его начало — начало бескрайних пустошей, никогда не видевших света дневного человеческого светила. Заместо него над горизонтом вечно висел антрацитовый диск, чернее самой бездны. Говаривали, что если долго вглядываться в него, можно было навсегда остаться в этом месте, он ломал волю любого, наполняя сердце неизбывной печалью. И словно бы в насмешку небеса вокруг этого чёрного солнца переливались самыми безумными цветами: яркие золотистые и фиолетовые протуберанцы рассекали бирюзовое пространство, по которому, словно гигантские листья невиданного дерева, плыли красные сполохи.

Под ногой раздался хруст, но Салтыков даже не опустил взгляд, спокойно смотря перед собой — кости здесь встречались столь же часто, словно ракушки на морском берегу. Вот ещё одна иссушенная временем и забытая вовеки кость сломалась под его пятой — так случалось всегда, и, быть может, наступит тот миг, когда он сам истлеет до такого состояния, что сломается под чьим-то сапогом, вдавленным в эту мёртвую землю.

Свят Вениаминович чувствовал, что уже близок к своей цели. Вдали замаячили столбы явно рукотворного забора, однако, в этом месте не было привычных расстояний — то, что казалось достижимым, могло находиться в сотнях вёрст вдали, а то и вовсе быть наваждением, мороком для услады глаз живущих здесь. Хотя слово “жить” и не могло быть применимым к обитателям этого места.

Главное не пересекать границу.

Это железное правило Салтыков усвоил хорошо, ещё когда только первый раз побывал здесь во времена учёбы. Его сокурсник нарушил этот запрет, и эти крики ещё долго стояли в ушах тех, кто остался с этой стороны. Но самое главное, граница не была зримой. Это было лишь ощущение, смутное чувство тревоги, которое перерастало в животный ужас неотвратимости, если зайти слишком далеко. Главное, остановиться там, где ещё будет возможность вернуться обратно.

Сильный порыв ветра ударил в лицо — вот оно, пора останавливаться.

Искорёженные деревца вокруг тоскливо заскрипели, впереди начали проявляться чёрные тени, чернее антрацитового светила над ними. Свят Вениаминович глубоко вздохнул и встал, расправив могучие плечи и оперевшись на резной посох. А после закрыл глаза.

Ещё один порыв ветра, но человек даже не шелохнулся, не повёл ни единым мускулом. К тоскливому скрипу вокруг примешалось небольшое шуршание — то под потоком воздуха заколыхались две медвежьи лапы, притороченные к его посоху. Притороченные ровно под черепом этого исполинского зверя. Салтыков давно уже не ходил по миру с ним, используя только для подобных визитов в неживые земли.