— Зато её можно осушить. — Хорохорилась Сая, при этом явно трясясь от страха.

— Но это не в вашей власти. — Мужчина улыбнулся и перекинулся черным конем, с совершенно не лошадиными клыками. Уже конь продолжил говорить человеческим голосом. — Обычно я предпочитаю есть утопленников, но столь строптивую добычу могу растерзать и так.

Ещё до того, как переступить пространственные врата, я послал через них в тварь волну холода, подкрепив их особым заговором против Кэлпи. Это сковало его на некоторое время, а я смог уже спокойно войти в прокол пространства. В голове почему-то всплыла фраза «в любом деле, главное — эффектно появиться». Но я списал её на первые признаки протекающего черепа.

— Такаши, ты в порядке? — Мама бросалась ко мне в объятья, в то время как я с укором рассматривал этот отряд самоубийц.

Но прежде чем устроить им полоскание мозга, стоило разобраться с фейри реки, будь он неладен. Убить его ещё сложнее чем фею, очень живучая тварь, чьё тело скорее инструмент, чем вместилище жизни. Так что уничтожение тела ничего нам не даст. Тут уж действительно в пору иссушить реку, но это долго, и нарушит местную экосистему. Так же можно провести ритуал по пленению духа воды, но он крайне сложен, не надёжен и в целом проходит в моей личной градации магии в графе «не стоит затраченных усилий». Повелителем стихий нужно родиться, ну или потратить на это очень много времени, значительно больше чем на алхимию с её гомункулами и големами, некромантию с нежитью или друидизм с хищными животными или растениями. В общем есть много способов собрать армию волшебных существ и призыв духов стихий занимает среди них почетное худшее место. Да и убийство Кэлпи может негативно сказаться на возможности договориться с более могучими фейри. Бессмертные почему-то не любят тех, кто способен их убить.

Поэтому я просто приложил зубастую лошадку изгнанием духа, отчего физическое тело распалось водой, а тот самый дух будет долго восстанавливаться и копить силы. В будущем он, возможно будет кому-то угрожать, но всё же я сюда пришел с конкретной целью, а не крестьян спасать.

— Итак, кто-нибудь объяснит мне какого хрена происходит? — Покончив с Кэлпи я вновь начал искать проблески интеллекта на лицах этих неосторожных девиц.

— Ну эта тварь сказала, что ты чем-то отравлен, потому и не просыпаешься, и предложила нам противоядие. — Рика приняла свой обычный, сильный и независимый, вид. — А потом очень обиделся когда мы отказались добровольно топиться в реке. По началу ещё убеждал, что благодаря ему мы сможем дышать под водой, но потом решил просто сожрать нас.

Ага… то есть меня не смогли разбудить, запаниковали и поверили первому встречному. Боюсь, что если в таких обстоятельствах я признаюсь, что сам ушел в глубокую медитацию, меня не поймут и начнут пилить на тему как я был не прав. Так что лучше подтвердить ту развесистую лапшу, что дух людоед развесил им на уши.

— И что? У нас же всех есть в пузе устройство по нейтрализации ядов. В самом худшем случае я бы провалялся без сознания дня два, не больше. — Девушки поняли что сглупили, и постарались разговор замять, я же только хмыкнул, похоже маленькая хитрость удалась. На будущее, никогда больше не отрезать себя от тела целиком, нужно оставлять хоть какой-то канал связи с внешним миром.

Пост-римский Лондон, очень мало походил на Лондон промышленный. Вместо узеньких туманных улочек, были достаточно широкие проспекты. Дома, опять же, не жались друг к другу, практически заглядывая в окна к соседу, а имели при себе некоторое количество свободной земли, у кого-то больше, у кого-то меньше. Земля эта использовалась по разному, бедные районы, густо садили огороды, средний класс, имел при себе скотину, а богачи разбивали сады.

В Системе хранились знания о тысячах вариантов этого города и я с интересом сравнивал то, что знал, с тем, что видел.

Туманным Лондиниум стать ещё не успел, разгар лета, да и климат в целом мягче, чем будет полторы тысячи лет спустя. И это ещё все говорят, что похолодало, всего двести лет назад горожане могли разбивать виноградники и выращивать маслины. Но всё очарование древнего города разбивалось на мелкие осколки, стоило вам вступить на рынок, где тут же вспоминаешь о тумане.

Большая площадь в центре, близ реки, окруженная облупленными каменными домами, из тех, что попроще, лежит в низине, в которую спускаются, как ручьи в болото, множество улочек. Там всегда чадят, особенно к вечеру, готовят пищу, жгут мусор, или просто разводят костры, чтобы погреться и добыть света. Дым стоит, хоть топор вешай, настоящее раздолье для всякого ворья. Но опасения за свой кошелек отступают на второй план, когда вы подходите к площади поближе. Вонь от мусора, как горящего, так и просто валяющегося то тут, то там, запах навоза и животных, всё это смешивается и бьёт в нос не хуже боксёра тяжеловеса. Возникает ощущение, что спускаешься не в торговую долину, а в гниющее болото.

Я тут же наложил на себя и на девушек заклятие, избавляющее нас от резких запахов, это меньшее, что я мог бы сделать.

В тумане двигаются толпы оборванцев, мелькают около туманных, как в бане, огоньков. Это торговки съестными припасами сидят рядами на огромных чугунах или корчагах с «тушенкой», жареной протухлой колбасой, кипящей в железных ящиках над жаровнями, с бульонкой, которую больше называют «собачья радость», и другими объедками, что можно продать повторно непритязательной публике. Отведать здесь можно тушёные или отварные овощи с прогорклым салом, щековину, горло, лёгкое и завернутую рулетом коровью требуху с непромытой зеленью содержимого желудка — рубец, который здесь зовется гордо: «рябчик», по имени лесной птицы. Говорят так то ли из-за пестрого оперения, на которое похож рулет из рубца с вкраплениями зелени, то ли в порыве самоиронии, ссылаясь на дичь, часто подаваемую к столам богатеев.

Моих попутчиц от подобных угощений передёргивало, а я только хмыкнул. Сбор объедков и повторное их использование, старый как мир приём коммерции. И счастье дураку, что искренне верит, что в современном мире такого нет, он просто не знает, что ест, и спит спокойно.

— Не бойтесь, у нас есть значительный объём пищи, взятой с собой. — Решил я успокоить впечатлительных дам, многие из которых выглядели так, будто их сейчас стошнит. Да и те, кто имел желудок покрепче, всё равно с брезгливым презрением косились на котелки с едой бедняков. — Да и не бойтесь вы так, уличная еда во все времена была попроще, в гостевом доме кормить будут по-человечески.

— «Попроще» — это сильное приуменьшение, Такаши. — Недовольно заметила Хана, что оглядывалась вокруг чуть ли не с ужасом.

— Спрос формирует предложение, — я пожал плечами. — В наше время есть потребность в быстрой еде. Целые слои населения и субкультуры готовы оставлять свои деньги в ларьках с едой и маленьких закусочных. Но здесь и сейчас уличная еда это удел бедняков, никто ради них стараться не будет.

Мы остановились на минутку около торговок, к которым подбегали полураздетые оборванцы, покупали зловонную пищу, причем непременно ругались из-за каждого медяка ломаного или куска прибавки, и, съев, убегали в ночлежные дома. Двух и трёхэтажные дома вокруг торговой площади все полны такими ночлежками, в которых ночевало и ютилось до полутысячи человек. Были это не только нищие, но и матросы и люд приезжающий на заработки. Эти дома приносили огромный барыш домовладельцам. За двенадцатичасовой рабочий день работнику положена минимальная плата, серебряный динарий, хотя некоторые ушлые богатеи норовят всунуть греческие драхмы, тоже серебряные, но чуть легче динария. Один серебряный динарий меняют на шестьдесят четыре ассария, из которых работник восемь отдаёт за ночлег. Вроде и немного, а по факту каждые восемь человек приносят хозяину ночлежки столько же денег, сколько можно получить за целый день работы в поле.

Мне оставалось только головой покачать. Трёхэтажные дома, лет через триста большая редкость в Европе будут, забывается уже римское наследие, а ведь в столице империи до самого разорения соблюдался запрет, введённый полтысячелетия назад: «Дома выше шести этажей не возводить». Многое уже забыто, римляне оружие и доспехи массово производили и купить их мог даже не особо богатый гражданин, сейчас же в бывших колониях хорошая сталь ценнее серебра, а людей, умеющих с ней работать, единицы. Хорошее вооружение уже становится статусной вещью.