Медбрат, что таскал всюду железный чемодан скорой помощи, присел, щелкнул замками, откинул крышку и, быстро работая руками с длинными, узкими кистями, стал готовить лекарство к процедуре.

Снаружи снова залаял пес. По характерному гулу дороги, услышал я, что приближается грузовая машина. В маленьком окошке передней, было видно, как за двором, рядом с моей, остановился газон.

— Ох! — Отвлекла меня женщина, — что-то сильней мне поплохело.

— Ниче-ниче, — успокаивала ее Марина, — сейчас укол сделаем, и получшеет.

Звякнула калитка. В окне я увидел, как кто-то прошел по двору. Зло прикрикнул на пса:

— В будку пшел!

В сенях хлопнула дверь.

— Ма! Кто тут у тебя? — Прозвучал знакомый голос, — кто у тебя, спрашиваю?

Макар и Марина обернулись к входу в переднюю. Обернулся и я. В дверях стоял и зло смотрел на нас Пашка Серый.

Серый зло обвел взглядом всех нас. Поджал тонкие губы.

— Матушке плохо стало, вот я скорую и вызвала, — торопливо ответила соседка. Она смотрела на Серого испуганными блестящими глазами.

— А Землицын тут что забыл? — Кивнул Серый на меня.

— Ну я ж обещал к тебе домой прийти, если уж струсишь в пивнухе разговаривать, — ответил я, — вот и пришел.

Серый не ответил, только уставился на меня исподлобья. Его лицо побледнело. Он нервно шамкал губами.

— Как мать? — Перевел он взгляд на Марину, которая делала Екатерине укол.

— Высокое давление, — сказала немного опасливо Марина, — но укол я сделала. Теперь должно полегчать.

— Сделала? — Зло сказал Серый, — ну и хорошо. А теперь выметайтеся с хаты. Не терплю чужих дома.

Марина растерялась. Макар и вовсе сжался, опустив к полу глаза.

— Обождать надо, — сказала Марина, — поглядеть, как действует лекарство. Подождите, пожалуйста, пять минуточек.

— Я сам посмотрю за мамкой, — резко ответил Серый, — идите!

— Ты уже присмотрел так, — я встал со своего табурета, — что матери твоей плохо стало. Теперь уж мы сами, без сопливых.

В передней воцарилось гробовое молчание. Соседка испуганно смотрела то на Серого, то на меня. Марина побледнела, зажимая ваткой ранку на плече матери Пашки Серого. Макар и вовсе прятал глаза.

Только мы с Серым сверлили друг друга взглядами. Он напряженно сжимал и разжимал свои кулаки. Я просто хладнокровно ждал, что он скажет или сделает в следующий момент.

— Как тебе, мама? — Спросил он вдруг.

— Да навроде, легчает, — неуверенно сказала Екатерина Серая.

— Слышали? Легчает ей. А теперь пошли вон, — перевел он взгляд на меня.

Марина, после слов больной, тут же принялась прилаживать к ее руке рукав тонометра.

— Не уйдем, — сказал я строго, — пока фельдшер не скажет, что все хорошо.

— Я щас-щас, — Марина торопливо качала рукав, — сейчас, быстренько.

— Не торопись, Марина, — ответил я, — и не переживай. Делай как надо.

— Значит, по-хорошему не уходите, да? — Сказал Серый.

— Если по-хорошему уйдем, — ответил я, — то ты свою мать до удара доведешь, как утром.

Лицо Серого удивленно вытянулось. Маленькие глазки расширились, редкие светлые брови поползли вверх. А потом он нахмурился, надвинув их на глаза, злобно глянул на соседку.

— Ну надо ж мне было что-то сказать, — оправдывалась она испуганно, — врачам-то. Надо ж было сказать, в чем тут дело!

— Если ты еще и ее тронешь, — сказал я холодно, — я ведь узнаю.

— Коль не хотите так, по-хорошему, — сказал Серый, — я щас вас черенком от лопаты гнать стану. Предупреждаю! Сделали дело? Укололи? А теперь вон!

— Ну, попробуй прогнать, — я вышел вперед, стал между Серым и остальными, — давай. Иди за своим черенком, если хочешь, чтобы я тебя снова, как тогда, у своего двора, в пыли изволял.

— Ах ты…— Озлобился Серый.

— Не серчай ты на него, милок, — подала слабый голос мать Серого. Я обернулся к ней, — не серчай. Паша, он по нутру хороший. Очень хороший. Это злая судьба его вынудила таким стать. Злая судьба нашей семьи. В шестнадцать лет, он зарубил…

— Молчи! — Крикнул сломавшимся голосом Серый, — молчи, тебе говорят! Нечего перед чужими людями раскрывать душу! Молчи!

— Давление падает, — сглотнула громко Марина, — хорошо все с вами будет. У вас есть, что от высокого давления-то?

— Нету милочка. Нету, — сказала Екатерина Серая.

— Ну тогда я вам таблетки оставлю.

Серый, глубоко дыша и раздувая ноздри своего тонкого носа, злобно смотрел на меня. Я не отрывал взгляда от его маленьких серых глаз. Пашка не выдержал. Отведя глаза, он сухо сплюнул и вышел на улицу. Через узенькое окошко видел я, как он стал на дворе, закурил.

Через пару минут Екатерина Ивановна, как ее звали по отчеству, уже сидела на кровати. Как-то виновато смотрела она на меня и Марину, на свою соседку. А когда поглядывала в окно, на двор, в ее глазах и вовсе блестел страх.

— Ну вот, — сказала Марина, пряча тонометр в сумку, — все нормально будет. Вы, главное, не переживайте.

— Да как же мне за него не переживать-то? — Глядя на улицу, сказала Екатерина Ивановна.

Все снова затихли. Первым зашевелился Макарка. Он принялся собирать врачебный чемодан.

Когда мы вышли, нас провожал Серый. Хмурый как полено, он шел сзади, поглядывая на нас исподлобья. Марина с Макаром то и дело опасливо оглядывались. Заставляло это оглядываться и меня, но не опасливо, а чтобы посмотреть за непредсказуемым Пашкой.

Проходя мимо цепняка, маленький лохматый пес бросился из будки, обгавкал и попытался укусить Марину.

— Цыц Фомка! — Встал я у пса на пути, — в будку! Ну! В будку!

Пес отскочил немного назад, но в будку не пошел. Он принялся обгавкивать нас издали. Серый при этом даже не рявкнул на собаку.

Когда мы уже были за калиткой, то снова встретился я взглядом с хмурым Пашкой. Он торопливо закрыл железную дверь. Щелкнул замком.

Я обернулся и собрался, было идти к машине, но услышал за спиной тихий Пашкин полушепот.

— Первый раз от нас ушел, второй раз не уйдешь…

— Чего? — Обернулся я, — а ну, повтори!

Я торопливо бросился к калитке. Пашка же отпрянул. Испуганно попятился.

— Повтори! — Крикнул я.

— Чего тебе повторить? Иди отседова! — Злобно выдал он, и тут же, быстрым шагом пошел в дом.

Я наблюдал за этим стиснув зубы, сверля его узкую спину взглядом. Неужели Пашка как-то связан с нападением? Надо как-то выяснить это. Уж клубок вокруг меня совсем недобрый собирается.

— Игорь! — Крикнула с машины Марина, — ты идешь?

— Иду! — Обернулся я, а сам посмотрел в Серовский двор.

Серый, отодвинув кружевную занавеску, следил из окна, не ушли ли мы.

— Иду, — повторил я уже тише, а потом зашагал к машине.

Весь день Стенька ходил сам не свой. Был он очень зол и на Игоря Землицына, что влез вперед него к Машке, и на саму медсестру, потому что выбрала она вместо него Игорька.

Потому, крутя руль своего бортовика, думал он только об этой неприятной утренней ситуации. Казалось Стеньке, что опозорился он на весь гараж. Что, когда Игорь, с красивенькой медсестричкой уехали, стали над ним другие шоферы посмеиваться. Дескать, полез к Машке и с носом остался.

Было ему неприятно и перед самим собой за то, что наврал он про то, что надо ему на мехток, через центр. На самом деле, назначено ему было в другую сторону, на низ, на теплицы, огурцы с них в Армавир везти. Стеснялся он, что другие мужики узнают, будто Стенька ради девки ездит, куда по работе не надо.

Конечно же, были все это Стенькины надумки да глупости. Вот только сам он серьезно к ним относился.

Сделав в город первый рейс, после обеда он вернулся обратно, на теплицы, заново загружать машину.

Пока мужики грузили в кузов деревянные ящички с длинненькими огурчиками, Стенька обедал. Кусал он пышную булку с повидлом, да запивал молоком, срезав с бумажной пирамидки один уголок.

Примостившись на травке, у переднего колеса, он думал. Думал обо всем, что произошло утром. Думал, переваривал в голове. И оттого становился все злее и злее.