— Кушай на здоровье.

— Игорь! — Выскочила из хаты Маринка. Лицо у нее было озадаченным.

— Ммм?

— Кажется, нам без тебя никак не обойтись. Без твоих инструментов шоферских.

— А зачем это, — не понял я, — тебе, Марина, для больного ключи да отвертки понадобились?

— Да ключи мне ни к чему, — махнула она рукой, — а вот скажи, Игорь, молоток у тебя с собой имеется?

В хатку с низеньким и кривеньким потолком я вошел вооруженным молотком. На койке у стены лежал и страдальчески стонал маленький дедок. Лежал он с задранной до самой груди майкой. На животе старика, горлышком вниз, стоял большой глиняный горшок. Он присосался к голому бледноватому телу дедка. Поднимался и опускался при каждом вдохе.

— Ох! О-о-о-о-ох! — Не унимался дед, треся горшком.

— Это чего тут такое-то? — Удивился я, — народная медицина? Вот так номер!

— Угу, — Марина серьезно кивнула, — присосался к дедушке так, что голыми руками неотымишь. А толку никакого нету. Мука одна. По всем признакам было у него пищевое отравление. Самое обыкновенное.

— Мгм, — подтвердила старушка в сером платке, — наелись мы с дедом тушенки, что привез нам внучок. Да только не рассчитали что-то. Объелись крепко. У меня живот поболи-поболи и перестань. А дед мой три дни бегал в отхожее место. Да только все хужей ему было. Все больней в животе.

— А что ж вы сразу-то не позвонили в скорую? — Ощупывая живот у края горшка, спросила Марина, — я бы углю активированного вам привезла, да и дело с концом.

— Дык, к бабе Мане все ходют. Все у ней лечутся, — пожала плечами бабуська, — вот дед Сашка Иванов. Тоже болел сердцем. Кололо ему что-то. Пришел к нашей Мане, она над ним пошептала-пошептала, и тут боль все, отпустила. Это мне его старуха рассказывала.

— Ну здесь, очевидно, — Марина привстала, подвинула низенький табурет ближе к кровати, — не помогло.

Медбрат Макарка топтался у изголовья кровати. Смотрел на деда немного напуганным взглядом.

— Видать, ее заговоры только от сердца помогают, — бабуська обернулась к целительнице, — Сашка еще долго прожил после того Маниного леченья. Почти месяц.

Все переглянулись.

А мне вот кое-что другое слух резануло. Сказала дедова бабуська, что внучок ей привез тушенки. Уже не совпадение ли это?

— Ты мне скажи, бабушка, — сказал я ей громким голосом, — а внучка твоего не Лёней, случаем, звать?

— Агась! Лёня он, — закивала она.

— Ездит на желтом пирожке? На автолавке?

— На автолавке, — сам он с Кропоткина, но работает сейчас на сельповском складу номер четыре. На квартире Армавирской живет. А ездит сюда, к нам с дедом, в гости. Только вот, — она вздохнула, — как бы дед следующий приезд его не застал. Потому как сейчас с него этот окаянный горшок всю душу высосет!

— Снямитя, — запричитал дед, — не могу! Умираю! Нутро мое все сейчас наружу выйдет!

— Ну, давай сымим, — потерла руки Марина, — давай, Игорь, сюда свой молоточек.

— Не можно сымать! — Зашаркала к кровати бабка-целительница, — не можно! Надобно дождаться, пока вся хворь в него перейдет! И только тогда убирать!

— Бабушка, — сказал я с доброй улыбкой, — ну ты же видишь, что сейчас не только хворь, но и вся душа в твоем котелке останется.

Когда я передал Марине молоток, бабка-целительница запротестовала еще сильнее:

— Горшок мой? Бить⁈ Он мне от мамки достался! А ей от ее мамки! И тут, бить⁈

— Ну иначе не отлепишь, — сказала Марина и попробовала пошевелить горшок на пузе деда.

Старик застонал, стал сучить ногами:

— Ой, Милушка! Не трогай! Сейчас, чувствую, вынет из меня все, что внутри есть, эта дрянь глиняная! Уберите так, сломом!

— Видишь, бабушка? — Сказала Марина, — не хочет он твоего горшка. Жалуется.

— Не троньте! Не дам портить! — Целительница бросилась к Марине, сухенькими ручками попыталась вцепиться в крупные пухлые руки фельдшерши.

— Ты бабушка, не нервничай, — строго сказала Марина, — хочешь, я тебе валидолу выдам?

— Не бейте горшок! Не позволю бить!

— Ну что вы бабушка, — пыталась аккуратно вырваться Марина из ее крючковатых ручек, — мешаетесь⁈ Не видите, дедушке плохо⁈

— Горшок не отдам!

— Сделайте, жеж, что-нибудь! — Вклинился дед.

Я быстро пробежался взглядом по бедненькой хатенке целительницы. И заметил, что убранство местное настолько скромное, что ясно, почему бабушка протестует против разбития горшка. Тогда созрела у меня одина мысль.

— Бабушка, — я подошел к старушке, аккуратно снял ее руки с Марининых, — ты не буянь. Давай, лучше, меняться?

— Меняться? — Не поняла бабуська.

— Ну да.

— Это на что же?

— Ты мне горшок, а я тебе… А что ты хочешь? Таз? Ведро? А, может, тебе нужен бидончик молочный?

Глаза целительницы блеснули. Морщинистое ее лицо осветилось неподдельным интересом.

— Эмалированная посуда, пади?

— А как же, — кивнул я.

— А где оно у тебя тут есть? Ты мне покажи.

— Нет его у меня, — с улыбкой пожал я плечами.

— А как же тогда меняться-то?

— А вот так! Давай я тебе завтра привезу, что скажешь. Куплю новый, какой тебе захочется и привезу.

— Обманешь! — Испугалась бабка.

— Да не! Я тебе в залог что-нибудь оставлю. Хоть бы, — я задумался, — хоть бы вот этот молоточек! А завтра и вернусь за ним. Вместе с ведром.

— С тазом, — поправила бабушка.

— Как скажешь, целительница, — я кивнул, — будет тебе таз.

Старушка задумалась. Повременив некоторое время все же ответила:

— Хорошо, шоферок. Но учти, что если не будет мне тазу, я на тебя порчу наведу! Венец безбрачия, значить, надену! Да такой, что ни одна девка молодая не подойдет!

— Хорошо-хорошо, — покивал я, — договорились, значит?

— Договорились.

— Ну вот и отлично! — Хлопнул я в ладоши, — так что? Горшок ломаем?

Старушка посмотрела на свой горшок с какой-то грустью. Вздохнула и махнула рукой:

— Ломай, чего уж там.

— Ну и отлично! Давай, Марина! Бей!

Когда ехали мы послу хутора в Красную, всю дорогу думал я о том, что сказала мне бабушка. Сельповский склад номер четыре. Надо бы разузнать, где он там находится. Сказать Квадратько. Пусть по шурует там. Может, что найдет?

Когда до Красной оставалось несколько километров, а машина моя взобралась на трассу, что бежала вверх в этом месте, увидел я, как вдали, по обочине, топает пешеход.

Спустя пару мгновений смог я этого пешехода рассмотреть.

Худощавый молодой парень, лет двадцати пяти, одетый в джинсы и заправленную в них черную майку, топал по обочине моей полосы. Вероятно, услышав машину, он обернулся. Стал голосовать.

— Модник какой, — буркнула Марина, — смотри, в джинсах ходить.

— Угу, — сказал я, — и что он у нас забыл? Да еще пешком. Сразу ж видно, что городской. Да не армавирский, а откуда подальше. Макар!

— Ммм?

— У тебя есть, где еще одного пассажира посадить? Подвинешься?

— Мгм.

Я срулил на обочину, наблюдая за тем, как парень бегом догоняет газон. В его руках развивалась джинсовая куртка, которую он снял от жары.

— До Красной докинешь, командир? — Крикнул он мне снизу вверх, — а то я тут застрял, на дороге.

Парень, щурясь от солнца, смотрел на меня снизу вверх. Его пышные русая шевелюра была уложена назад, явно с применением каких-то средств для волос. Сам же он, жевал жвачку, немного неприятно плямкал.

— А как ты тут оказался-то пешим? — Спросил я.

— Да вот, высадили меня по дороге к вашей деревне.

— К станице, — поправил я.

— Ну да! К станице! А мне туда по делам нужно.

— А чего ж ты такого сделал то, что высадили?

Парень смутился. Его глаза забегали туда-сюда.

— Да ничего такого. Просто ехали, болтали. И ну и поспорили немножко. А у мужика, что меня вез, психика оказалась очень уж чувствительная. Ну он меня и высадил.

Я усмехнулся.