— Так что? — Спросил он.

— Прыгай. Довезем. Недалеко тут осталось.

Парень поблагодарил и запрыгнул машину. Марина с Макаром потеснились. Широкие бедра фельдшерши придавили меня ближе к двери. Марина хитро посмотрела мне в глаза. На ее пухлых щечках загорелся румянец, а уголки губ поползли вверх в улыбке.

Оказавшись в кабине, парень со всеми перезнакомился. Оказалось, звали его Василием. А родом он был из столицы. На мой вопрос, чего он забрался к нам, на юг, он уклончиво ответил:

— Да так. Дела у меня тут.

— Это какие ж дела-то? — Хмыкнула Марина.

— Да вот, личные.

— К родственникам? — Спросила девушка.

— Угу, — промычал он немного невнятно.

Некоторое время ехали молча. Вася будто бы мялся. Казалось мне, что он постоянно хочет что-то сказать или спросить, да не решается.

— Жвачку будешь? — обронил он вдруг, доставая из кармана цветастую пачечку жвачки.

Мы с Мариной отказались. Макар же скромно согласился.

— А ты что мнешься? — Сказал я, понимая, что Василий что-то все хочет сказать, но стесняется.

— Что значит мнусь? — Не понял он.

— Ну. Хочешь что-то сказать, да не решаешься.

— Да так, — вздохнул он очень горько, — так. Наблюдаю за вами тут, товарищи.

Слово «товарищи» он выдал так, как обычно выдают ругательства.

— Кажется, все у вас тут совсем плохо.

— Где это тут? — Спросил я.

— Ну как же где? На советском селе. Смотрю вот. На грузовике скорую помощь уже возите. Что? Нет машин?

— В ремонте, — сказала Марина, — ну это ничего. Скоро отремонтируют нашу буханку. И на нее пересядем.

— Если только отремонтируют, — хитро посмотрел он.

— А куда деваться? — Я хмыкнул.

— Мда, — сказал он мечтательно, — буханки это что. Буханки это так. Мусор на колесах. Вот если бы мы торговали с западом, если бы не было железного занавеса, которым Сталин закрыл СССР от всего мира, вот тогда бы не пришлось вам, врачам скорой помощи, ездить на этом дряхлом зиле.

— Это газон, — хмыкнул я. А что. Ездили бы тогда врачи на новых газонах? Совсем не на дряхлых?

— Не было бы у нас никаких газонов тогда, — смотрел вперед, на дорогу Вася, — а были бы только американские тягачи. Мощные и новые. Которые нам Америка бы поставляла взамен на ресурсы.

— Вот, значит, как, — я украдкой закатил глаза.

Видимо, попался мне интеллигент-рыночник. Тем удивительнее было, как он тут, на юге очутился?

— А ты кем работаешь-то? — Спросил я.

— А что? — Недоверчиво покосился на меня Вася.

— Интересно мне.

— Был бухгалтером. Потом музыкантом.

— А сейчас?

— А сейчас… Сейчас как раз еду на работу в станицу, — снова уклонился он от ответа.

— Так значит, — сказал я, — по-твоему, не нас огородили железным занавесом от всего мира, а мы сами отгородились?

— Конечно, — убежденно сказал парень, — разве это не очевидно? Партии это нужно, чтобы люди не видели, как хорошо живет Америка с Европой. И в каком, извините за выражение, дерьме копошимся все мы здесь.

Марина и Макар удивленно посмотрели на парня. Я снисходительно вздохнул.

Вася, видимо, поняв, что слишком сильно распалился, притих. Немного втянул голову в плечи.

— Скажи вот, пожалуйста, — начал я, — а квартира у тебя есть? Дом?

— Есть, — покивал он, — выдали матери квартиру с завода. Только, понимаешь, ждать ее пришлось много лет. В очереди стоять.

— Ну, бесплатно же дали?

— Ну, — помялся Вася, — да бесплатно.

— Ага. А образование у тебя есть?

— Есть, — кивнул он, — высшее.

— Бесплатно?

— Зато, — посмотрел он на меня хмуро, — по распределению на север попал. Еле потом домой вернулся.

— Ну, я хмыкнул, — вернулся же. И, надо думать, неплохо ты там, на севере, заработал денежек, верно?

На это он не ответил, только как-то прижался сильнее к двери, бубня что-то себе под нос.

— Выходит, ни ипотек, не кредитов. Всем тебе за так советское государство помогло. А ты всем недоволен.

— Деревенская темнота, — буркнул парень.

— А я слышал, — сказал я, — что за железным занавесом такого не бывает. Что за все там нужно платить деньги.

— Да как же вы не поймете⁈ — Вдруг взорвался Вася, — что эту страну спасать надо! Нету тут ни свободы слова, ни свободы личности! Нету тут, в России, сейчас настоящей свободы!

— А я вроде все, что думаю, говорю, — пожал я плечами, — а ты Марина?

— Да и я, вроде, — почесала она загорелую шею.

— Эх ничего вы не понимаете! Россию спасет только рынок! Рыночные реформы и дружба с западом и Европой. Иначе, не видать нам свободы!

— Я все не могу понять, — рассмеялся я, — о какой свободе ты говоришь.

— А как же дефицит? Ведь на полках шаром покати! — как бы не услышал мое замечание Вася.

— Ну тут да, — пожал я плечами, — что есть то есть. Да вот только, если бы не холодная война, если бы не гонка вооружений с американцами, не приходилось бы родине все силы на армию направлять. А что дефицит, так тут виноваты во многом спекулянты. Вот тут да. Тут я бы, на месте, государства с ними пожоще.

— Да ничего ты не понимаешь, темный человек! — Раскричался Василий, — эти люди, которых вы называете спекулянтами — спасение страны. Предприниматели! Атланты! Их силами зарождается у нас рынок! Хоть какая-то связь с внешним миром происходит! А вообще, знаешь, — махнул он рукой, — надо было бы нам войну проиграть, пили бы тогда баварское, как все цивилизованные люди!

Когда Василий замолчал, то посмотрел на Марину с Макаром. Оба они были чернее тучи. Хмуро смотрели на молодого парня.

— Лучше бы тебе, тебе выйти, — сказал я холодно, тормозя у обочины, — дальше своим ходом пойдешь. Тут уже недалеко.

Вася, вспотевший, раскрасневшийся от своих эмоций, выдохнул. Покивал и выпрыгнул из кабины. Недеелся я, что больше не увижу этого человека. Но что-то мне подсказывало, что мы еще встретимся, раз уж он к Красной путь держит.

До станции мы доехали, уже почти позабыв о парне, к которому все отнеслись, в основном, как к клоуну. Однако недолго нам пришлось коротать время до нового вызова. Едва успели только пообедать.

Диспетчер передала, что на том конце станицы позвонила с почты женщина. Говорит, соседке ее, пенсионерке, плохо стало, и она попросила вызвать скорую, потому как сама до почты, где стоял единственный в округе телефон, не добралась бы. Выехали мы немедленно.

Когда приехали, я остановил машину у небольшого кирпичного домика. Заметил, что напротив, у хатки, на базу которой суетилась пожилая женщина, разливая худобе попить, стоял газон. Видать жилл тут кто-то из наших.

Все втроем, мы вышли из машины. Увидав людей во врачебной форме, женщина-соседка выбежала с база.

— Плохо ей, Катеньке-то, — сказала она, после того как поздоровалась, — давление, должно быть, подскочило. Перенервничала.

— А почему она нервничала-то? — Спросила Марина, когда соседка вела нас через двор к приземистому домику.

— С сыном старшим поругалась, — торопливо заговорила соседка, — сегодня утром. У ней же, у Кати, нету мужа. Два сына, да невестка, дочка моя, значить. Все сейчас в колхозе, на работе. Вот и некому о ней было позаботиться, кроме меня!

Небольшой цепной пес рвал цепку. Гавкал, пока шли мы по двору.

— Цыц! Фомка! Цыц тебе говорят! — Кричала на него соседка.

Разогнав индоутей, что гуляли прямо по двору, мы вошли в приземистую казачку с цветным коньком. Там, в передней, самой большой комнате, на железной кровати, лежала худенькая женщина.

Устремив взгляд в потолок, она прикрыла лоб рукой. Мы поздоровались, и Марина немедленно принялась мерить женщине давление. Подсела рядом для удобства.

— Раскалывается голова, — слабым голосом говорила женщина по имени Екатерина, — кружится. Силов нету ходить. Еле до соседки доковыляла.

— Это хорошо, — спуская рукав тонометра, сказала Марина, — что доковыляли.

Фельдшерша, сидевшая у кровати на табурете, напряженно всматривалась в стрелку прибора. Под двести давление. Макар! Давай укол поставим!