— Тфу ты! — Серый сплюнул Кашевому под сапоги, — больше слушай этого пня старого! Водка деду Степану все мозги выела! Ему другую белку надо бояться, а не нашу! Все, что говорят, — уже не так решительно, словно бы опасаясь собственных слов, продолжил Серый, — деревенские бредни и вранье!

— Так, а мужики-то, они ж начнут сторониться. Станем в гараже, как паршивые овцы…

— Да наплюй ты на мужиков! — Разозлился Серый, — тебе не о них думать надо, а о начальстве! А мужики, как только в люди выйдем, будут тебе в глазки заглядывать, да шапки скидать, когда мимо проходишь! Понял⁈

— Понял, — понуро ответил Ваня Кашевой. Вот только мерзкий страх скользким слизнем лазил у него по нутру.

— Ну и ладушки, — Серый довольно улыбнулся, — а ты, Ваня, не переживай. Я, как только в люди вырвусь, в долгу не останусь. Тебя и Микитку с Серегой Мятым, тоже в люди вырву. Но тебя первого!

— Спасибо, Паша, — сказал Кашевой, а у самого на душе было одно желание — чтоб разговор этот скорее закончился.

— Ладно, — Серый звонко хлопнул себе по шее. Выругался матом. — Пойдем. А то меня уже комары загрызли.

Этим же вечером.

Двор Землицыных.

Когда я вошел во двор, меня обуял поток новых приятных чувств. Это был дом моей семьи. Небольшой, но такой родной. Тот самый, который я собирался выкупить, когда возвращался в Красную. Теперь мне казалось, что было это когда-то в другой жизни. А может быть, и не было вовсе.

Первым меня встретил кобель-цепняк по кличке Жулик. Серо-желтый пес заволновался. Выполз из будки, тарахтя цепкой. Звонко тявкая, натянул ее, бегая туда-сюда, в надежде достать хозяйского сына. Поластиться.

— Жулик, — приблизился я к псу, и тот тут же присел на задние лапы, виляя чуть ли не всей задницей, — живой Жулик…

Я опустился, почесал плотную маслянистую шкуру пса. Жулик радостно завалился боком, демонстрируя мне нежное белесое пузо. Я принялся чесать его выпуклую грудь.

Вот меня и встретил первый член моей семьи. Молодой пока Жулик проживет еще долго. До самого моего отъезда из Красной.

— Игорёк! Долго ты сегодня. Плюхин наперед тебя приехал!

Я поднял глаза. С деревянной веранды, пристроенной к турлучной, обшитой железом стене дома, сошла маманя. У меня на миг захватило дыхание. Она была именно такой, какой я помнил ее еще до того, как все произошло. До того, как через несколько лет убьют Свету, а их с отцом отношения покатятся к чертовой матери.

Анна Федоровна Землицина, так ее звали, дородная, румяная, несмотря на, возраст женщина держала в руках обмотанную тряпкой горячую кастрюлю. Ее содержимое исходило аппетитным паром.

Первым желанием было вскочить, подбежать к матери, обнять ее и прижать к себе. Я смог унять порыв молодого, полного гормонов тела и, всего-навсего встал от пса. Я был рад, что свет сюда не доходил. Что мать не видела моих блестящих глаз.

Для нее, для отца и Светы в этом времени, такое мое поведение будет странным, непонятным. Ведь они видели меня только сегодня утром. А я их… больше сорока лет назад.

— Да я задержался, — сказал я, делая вид, что утираю с лица пот, а не слезы, — газон сломался. Нужно было ремонтировать.

— А! Ну тогда умывайся и давай за стол. У нас сегодня борщ!

Мать приблизилась к столу. Поставила кастрюлю на деревянную разделочную доску. Сама принялась нарезать салат.

Отца я не видел. Кажется, он был где-то в доме. В узеньких деревянных окошках зала горел свет.

Двор у нас был просторный. Перед домом, справа, располагался большой палисад полный душистых жасмина и сирени. Посередине — широкая проходная часть. А слева, отгороженный забором из тонких деревянных жердочек, развернулся баз для птицы.

Все здесь казалось ровно таким, как я запомнил. Ни двор, ни дом еще не тронули изменения, которые произвели с ними новые хозяева.

Немного опасливо, так, будто все это может испариться, сделай я резкое движение, я приблизился к железному умывальнику, висевшему на заборе база.

— Ты че, Игорь, крадесся, как вор? — Тепло рассмеялась мама.

— Да устал что-то, — сказал я аккуратно, щас холодненьким обольюсь и нормально.

Нажав на ножку умывальника ладонью, я легко вдавил ее в бочонок. В руки тут же хлынула прохладная вода. Обмыв руки, я натер их растрескавшимся, желтым хозяйственным мылом. Развел ядреную пену. Вымыл лицо и шею. Полил на себя из ведра, стоявшего тут же, под забором. От воды по спине побежали холодные мурашки.

— Светка! — Вдруг крикнула мама.

У меня аж дыхание сперло, когда я услышал имя сестры. Сердце будто бы замерло на месте, но я не показал виду. Казалось, теперь я не мог поверить, что сестра жива в этом времени.

— Ты там скоро⁈

— Иду, мамань! — из коридора прозвучал звонкий голос сестры.

Его звук приятным теплом прокатился по всему телу. Я почувствовал, что улыбаюсь.

— Ну где ты там с салом-то?

— Несу-несу!

Сейчас, в этот самый момент, больше всего мне хотелось увидеть живую сестру. Сейчас ей должно быть семнадцать лет. Совсем еще девочка. Почти ребенок. И хоть в действительности, мы росли вместе, сейчас, с высоты прожитого, мне казалось, будто я нянчил ее совсем ребенком.

— Ну Светка!

— Иду-иду!

— Отца позови! Я накрыла!

— Папаня, мама тебе наложила!

Я сел за стол, как ни в чем не бывало. Отложил сырое от моего лица и шеи полотенце, которое дала мне мать. Мама спрашивала, как прошел день. Как дела в гараже и что было нового.

«Все новое! — Хотелось мне ответить ей, — все новое и одновременно такое чудесно старое! А главное — вы! Вы снова со мной!»

Однако говорить так я не мог. И отвечал простыми, но приемлемыми обыденностями.

А потом на веранду из коридора вышла Света.

— Игорек! Ты чего-то долго? — Звонко сказала сестра, когда взгляд ее светло-голубых, словно бы светящихся глаз, упал на меня, — ничего там у тебя не случилось?

— Поломался по пути в Армавир, — улыбнулся я Светлане, — пришлось брать на буксир мою машину. Тащить в гараж, да ремонтировать. Вот и задержался. А как твои дела? Как готова к новому? К учебе-то? К экзаменам?

Помнил я, что в этом году, семнадцатилетняя Света окончила школу. Прошла десять классов и собиралась поступать в армавирский медицинский техникум, на медсестру. Вступительные испытания должны были в середине августа, а учеба в сентябре.

Будет она там знатной невестой: высокая, стройная девица с длинной русой косой, ясными глазами и смешными ямочками на румяных щечках. Боюсь, как бы ни пришлось от нее женихов отгонять.

— Да уж не терпится, — улыбнулась Света и присела за стол. Мама тут же налила ей в тарелку дымящегося борща, — очень меня экзамены волнуют. Быстрей бы уже сдать и все.

— Сдашь, — сказала матушка, проворно бегая полными руками по столу, нарезая сало и хлеб, — ты ж была отличница. Справишься.

— Очень постараюсь, — растерянно улыбнулась Света, — ну и еще переживаю, что город. Что одной будет непривычно в общежитии. И вроде бы… — Света прижала к груди ручки, — вроде бы и хочется, а вроде бы и колется.

— Ничего не бойся, — улыбнулся я Свете в ответ, — и не пропадешь. Будешь приезжать по выходным. И на праздники.

— Тебе-то легко говорить, — засмущалась Света, — это ты у нас ничего не боишься. Вон как Серого в пыли извалял. А я все еще боюсь его. Вдруг снова придет скандалить. Или где поджидать меня станет.

— Так, — маманя сердито уперла руки в боки, — А ну, хватит про Серого этого. Уж третий день ты с бабой Нюрой да девками твоими про него судачите. Тошно слушать! Игорёк же сказал, что его к тебе не подпустит, значить не подпустит!

Вот как значит, дело обстоит. Значит, уже погонял я женишка-то. Видимо, Серый к Свете приставал. От зараза какая. Ну и получил отворот-поворот. Но по его морде видно, что Пашка Серый — упорный как баран. Видать, на этой основе у нас и вышла ссора. Надо бы поговорить об этом со Светой подробней. Но без родительских ушей, раз уж им надоели такие разговоры.