— Да я не то что цветочки! Я ей недавно ходил песню петь! И что ты думаешь? Прогнала! Нету в ней совсем чувства к искусству!

— Пьяный ходил? — Хмыкнул я.

— Ну так, — сжался Боевой, — чуть-чуть выпил для храбрости.

— Ну тогда все понятно.

Интересным человеком был Боевой. Интересным, но трудной судьбы. Был он фронтовиком. Прошел всю войну от и до. Награды за ранения имеет. Хороший, одним словом мужик, добрый и простой. Вот только когда трезвый. А вот поддаст…

В общем, пьяным он словно другой человек становился. Невыносимый был, хоть ты лопни. Шоферы, кто понервозней, если он пьяный с ними в рейс ездил, выписать что-то для колхоза, иной раз не выдерживали его потока мысли. Так он их заколебывал, что бросали бедолагу на дороге. Высаживали прям так.

Однажды, Боевой таким макаром чуть в лесу не заблудился, когда его высадили где-то под станицей Отрадной. Если б к людям не вышел, так бы там и остался.

В общем, когда бывал он пьяный, от него одни проблемы грозили.

— Слушай, Игорь, — спросил он заинтересованно, — а я разговаривал сегодня с завгаром. Обещал он тебя отправить в Армавир. Что-то везти на сельповский склад надобно.

— Ну и что? — Тут и я заинтересовался.

— А ты, — замялся Боевой, — в общем… просьба у меня к тебе одна есть. Он экспедитором следом с тобой кого-то отправит. Потому как в городе еще нужно выписать цементу. Ну так вот. Можешь попроситься, что б меня с тобой взяли? А ни кого другого?

— Это ж почему?

— Да с тобой как-то, — он пожал плечами, — лучшей ездить. Другие ко мне почему-то с опаской относятся. Молчать. Не хотят разговаривать. А Серый в прошлый раз вообще всю дорогу велел мне молчать. А как рот открою, так зыркает так, что коленки дрожат.

— Трезвый? — Настороженно спросил я.

— Как стеклышко! Ни капли с утра!

— Чекушку спрятал? — Я упер руки в боки.

— Да не! — Боевой тут же вывернул карманы спортивных своих штанов и пиджака, — нету!

— Ну хорошо, попрошу, — я задумался, — слушай, Боевой, а на какой склад меня хотят отправить? Номер завгар не упоминал?

Внезапно, у диспетчерской засуетились люди. Расталкивая очередь, во двор выбежал красный от злости завгар.

— Землицын! Мятый! Где вы етить туды налево, запропастились⁈

Я напрягся. Краем глаза увидел, как весь чумазый Мятый вылазит из-под газона.

— Ко мне в кабинет! Быстро! — Закричал он.

Я глянул на выбирающегося из-под машины Мятого. Он, хмурый, словно сырое бревно, посмотрел на завгара. Потом на меня. Отряхнулся от пыли.

Кажется, был Мятый совсем не в восторге после того, что случилось вчера. Ведь, выходит, по правде, что он просто так ко мне цеплялся и просто так получил. А теперь еще и завгар каким-то боком обратил на нас свое внимание. Недовольство яркой эмоцией играло на грубом лице Сереги Мятого.

Иной раз шофер пьет с утра, на ремонте стоит, так прячется от Федотыча весь день, а тот и не замечает. А здесь вон как шустро выскочил. Сразу понятно, что не просто так все это.

Что было делать? Оба мы с Мятым пошли к завгару. Окинул он нас своим строгим взглядом. Оглянулся на очередь водителей, что делали вид, будто не слушают, что тут происходит.

— Пойдемте в кабинет, — сказал Федотыч хмуро.

В диспетчерской сегодня играло радио. Маши не было, и диспетчер Лидия Петровна осмелела. Включила музыку:

Мир непрост, совсем непрост,

Нельзя в нём скрыться от бурь и от гроз,

Нельзя в нём скрыться от зимних вьюг,

И от разлук, от горьких разлук.

Толстенькая медсестра Алька сидела на Машином месте. Мерила давление у молодого шофера по имени Максим Горбатенко. Несмотря на всю ситуацию, в которой я оказался, стало мне на миг приятно на душе, когда представил я за этой партой Машку.

Под песни Добрынина, что звучали из кабинета диспетчерши, мы зашли в кабинет завгара. На нас уставились механики: Степаныч — безразлично, Олегыч — с легким удивление во взгляде.

— Гхм… — завгар сделал вид, что прочищает горло. Со значением посмотрел на механиков.

— Ну, — поднялся Олегыч, глядя на механика по ремонту Степаныча, — мы пойдем, покурим.

Степаныч холодно зыгркнул на меня, потом на завгара и тоже встал, правда, очень нехотя. На улицу он вышел вслед за Олегычем, но так и не сказал ни слова.

— Присаживайтесь, — сказал посмурневший завгар.

Мы с Мятый сели за разные столы. Завгар поставил стул посреди комнаты. Несмотря на объемный живот, уселся на него верхом. Служил толстые руки на деревянной спинке.

— Ну? — Спросил он.

— Что? Ну? — Ответил я ровным тоном.

— Ну и чего вы мне расскажите?

Я вздохнул. Мятый же потупил взгляд. Не ожидал я такого от этого здоровяка, однако выглядел он испуганно. Будто провинившегося школьника вызвали к директору. Так виделся мне Серега Мятый.

— Ну а ты сам как думаешь-то? — Нарушил я тишину, — А? Дядь Миш? По-моему, тут и так все понятно.

— Да че тут думать, — махнул завгар рукой, — и правда, понятно. Потому как у вас на рожах все написано! У меня в гараже под сотню человек топчется, а с разукрашенными мордами только вы ходите! Ну что это такое?

Мы с Мятым переглянулись. Он втянул голову в плечи еще сильнее.

Завгар тяжело вздохнул.

— Я тебе говорил, Игорь, про ваши с Серым дела? Говорил… Тогда вы хоть друг друга поваляли, да не раскрасили. А теперь, что? Теперь вы, но только уже с Мятым, светитесь как елки новогодние! А у нас перед уборкой знаешь что твориться⁈ Чуть не кажный день в гараже кто-то с правления аль с райкома околачивается! Смотрют все, как техника к уборке готовится! А тут вы ходите разукрашенные! На глаза им попадетесь, тогда что будет? А вот что! Встанет вопрос! И мне придется этот вопрос разрешать.

— Так в чем проблема? — Сказал я холодновато, — отправь нас по рейсам.

— Ну тебя, то я отправлю! — Развел руками завгар, — а Мятого? Он-то сегодня на ремонте стоит! Как минимум полдня стоять будет! Попадется на глаза кому не тому, и что? Будут вопросы по дисциплине!

— Ну хорошо, — вздохнул я, — а от нас то, чего ты хочешь? Рожи мы уже друг другу разукрасили. Этого не воротишь. Будут вопросы по дисциплине, ответим. Другого тут не остается. Но вот что я тебе скажу. Не заметил бы ты наши разукрашенные рожи без чьей-то указки. А там не так много народу о нашей вчерашней ссоре знали.

Завгар не ответил. Поджал губы. Его маленькие маслянистые глазки забегали, и начальник гаража заворчал.

— По-хорошему, — вздохнул он, — надобно мне, как члену коммунистической партии, вот как поступить: написать жалобу в товарищеский суд. Чтобы вас вызвали, да в чувства на нем привели, чтобы вы, рабочие люди, с одного гаража, лишний раз кулаками не размахивали и рабочую дисциплину у меня тут не портили.

— Ну так и сделай, — сказал я, смотря в глаза завгару, — коль уж сочтешь нужным. Мне скрывать нечего. Расскажу, что как было. Пусть уж рассуживают на суде.

Украдкой, посмотрел я на Мятого. Он уж совсем поник. Только что под парту не лез. Кажется, было для него все это дело с товарищеским судом очень значительным. И очень нежелательным.

— Да вот только, — завгар громко сглотнул слюну, — не хотел бы я всего этого. Не хотел бы, потому как дружбу со всеми хочу поддерживать. Тогда оно и коллектив как-то крепчай выходит. Бо, если с бюрократией этой всей переборщить, шатание пойдет, — завгар помолчал, — оно, конечно, иногда надо, но далеко не всегда.

— И чего ж ты нас тут собрал-то, а? Дядь Миш? — Спросил я.

— Скажите мне, — блеснул завгар глазками, — есть промеж вами обида? Закусили друг другу удила? Али нет? Али кулаками вчера все порешали?

Я посмотрел на Мятого. Он опасливо поднял на меня глаза.

— Ну скажи мне, Сережа, — вздохнул я, — как мы вчера, порешали все? Нет между нами обиды? Или ты что-то все же затаил?

Мятый растерянно пожевал губами, бормоча что-то про себя. Потер изуродованный нос. Громко засопел.