С совершенным уважением.

Флоренция, 16 мая 1958 г.

Многоуважаемый Рафаил… (к сожалению, забыл Ваше отчество, кажется, Абрамович).

Получил Ваше письмо от 30 [-го] прошлого месяца – не ответил немедленно, так как хотел собраться с мыслями о прошлом, ведь прошло больше 40 лет! Я совершенно не в курсе публикации документов, о которых Вы говорите. Предполагал, что дело Цивина давно забыто и классифицировано. Цивин был женат на моей сестре, которая живет в Милане. Как ни больно было мне, но я обратился к ней за некоторыми указаниями. Дело в том, что она в период войны не жила с Цивиным. Еще в начале 1914 года она уехала в Россию и снова встретилась с Цивиным по его возвращении в 1917 году. Я возвращусь к письму, которое получил от сестры, позже. Хочу ответить раньше всего на Ваши вопросы по мере возможности и насколько память мне помогает.

Цивин был болен туберкулезом легких и во время декларации войны был в Германии в санатории. Насколько помню, в сентябре 1914 года он получил разрешение выехать в Швейцарию. Я считал, что разрешение он получил из-за своей болезни. Его отец писал мне из России, прося помочь ему, так как из России нельзя было посылать деньги (Италия тогда была еще нейтральной). По мере возможности я послал ему несколько сот лир. Это было в начале 1914 года. Долгое время после этого я не имел никаких сведений о нем.

Летом 1916 года (не могу никак вспомнить дату) я получил письмо от Вульфа Драбкина и Иона Койгена из Лозанны, в котором мне рассказали о том, что Цивин живет в Женеве и ведет очень широкий образ жизни. «Не знаю ли я, откуда он получает деньги?»

Я ответил, что никакого понятия не имею, но знаю определенно, что из дому, т. е. из России, он никаких денег не получает. Я, за исключением нескольких сот лир в первые месяцы войны, ему денег не посылал.

В ответ на это письмо Вульф просил меня лично приехать, так как Натансон хотел бы поговорить со мной и устроить личную ставку с Цивиным.

Я немедленно выехал в Лозанну, где я встретился с Цивиным, который специально приехал из Женевы.

С ним у меня было маленькое объяснение, и я заявил ему, что при личной ставке с Натансоном я скажу, что ни от меня, ни из дому он денег не получает и что я, зная его, не могу себе представить, что он честно заработал огромные деньги. Должен признаться, что мне не приходила в голову мысль о том, что деньги эти немецкого происхождения.

Итак, мы пошли к Натансону. Присутствовал при нашем разговоре с.-р. Розенберг, которого я не знал.

Произошло бурное объяснение, при котором Цивин старался увиливать и заявил, что никакого дела ни Драбкину, ни Койгену нет, где он берет деньги и как живет.

Натансон настаивал на том, что, несмотря на то что ни Драбкин, ни Койген не принадлежат к эсеровской партии, они имеют право требовать от партийного человека, хотя и не принадлежавшего к той же партии, но считающегося революционером, объяснения о происхождении огромных денег, которыми он обладает. И Натансон требовал от него ответа и [говорил], что будет требовать партийного суда.

Цивин, волнуясь, на это ответил, что он не может указать происхождения денег, но что В.М. Чернов в курсе и знает точно их происхождение.

На этом моя личная ставка кончилась. Я лично порвал всякие отношения с Цивиным. Предполагал, что происхождение денег грязное, но не думал и [не] предполагал в тот момент об истинном происхождении их, как и Вульф Драбкин.

Я несколько раз после этой встречи запрашивал Драбкина, чем кончилась история. Но и он не знал. Все откладывалось объяснение, и никто из партийных работников, не принадлежащих к эсерам, не был вызван.

В декабре 1916 года я по делам «Проводника» [общества] уехал в Испанию, где революция в России меня застала. Уже до этого доходили до нас слухи о субсидировании немецким штабом газет для распространения среди военнопленных, и по целому ряду совпадений у меня возникли подозрения против Цивина.

Повторяю, Цивин не дал никаких указаний ни о происхождении денег, ни о том, как он ими распоряжался; ни что [он с н]ими делает. Он только рассказал мне, что большинство партийных работников бывают у него, принимают участие в вечеринках, одалживают деньги и т. п.

О его поездке в Осло я слыхал, но уже после революции, от его сотрудника Левенштейна, от которого я узнал о связи Цивина с генеральным штабом немецким. Левенштейн сам ездил во время войны через Германию в Осло и, будучи задержан на границе немецкой, потребовал телефонировать в штаб и через час получил разрешение проезда через Германию.

Цивин вернулся в Россию через Париж – Лондон. Не знаю, верно ли – вернулся вместе с Черновым.

В России он встречался с видными членами партии. Он жил у своего кузена Богрова (в Москве), и к Богрову часто приходили видные деятели партии с.-р., включая В.М. [Чернова]. Из Москвы он должен был по поручению партии ехать на Кавказ, но заболел. Если не ошибаюсь, его партийное имя было Пятницкий.

После Октябрьской революции он примкнул к большевикам и был, если не ошибаюсь, членом военревкома, раньше комиссаром фронта в Калуге и затем в Ростове-на-Дону. Здоровье его было сильно расшатано, кровохарканье и т. п., и в 1919 году его отправили в Крым. Вскоре по приезде туда белые заняли Крым. Он скрывался некоторое время и вскоре умер там, кажется в Симферополе.

Эти сведения я получил теперь от своей сестры. Прилагаю при сем перевод с итальянского письма, полученного мною от моей сестры, в ответ на просьбу сообщить мне, что она знает об этом деле.

Между прочим, думаю, что поездка Цивина в Осло могла также быть как цель – поставка немцам каучука. Вспоминаю фразу, брошенную им во время очной ставки у Натансона. «А может быть, я заработал на покупке и продаже каучука?»

Теперь разрешите мне сделать некоторые выводы.

Цивин был членом партии эсеров, талантливый оратор, поэт и вообще одаренный человек – избалованный богатыми родителями, женщинами и т. п.

По Вашим сведениям, он получал от немецкого посла в Берне 25 000 франков в месяц. В то время это была колоссальная сумма. Как ни широко он жил, он не мог проживать эти деньги. Вы жили в Швейцарии в то время, представляете себе проживать 25 000 франков в месяц? Только миллионеры в буквальном смысле этого слова могли позволить себе такую роскошь!

Между прочим, Вульф и я, будучи служащими «Проводника», получали по тому времени огромные оклады. Вульф получал 20 000 фр. в год! Я получал 15 000 в год! И это считалось по тому времени неслыханным жалованием, и мы жили прилично, помогали каждый из нас своей партии и своим товарищам!

Я не хочу обвинять партию, т. е. главарей партии с.-р., и далека от меня мысль оправдать Цивина. Как я Вам писал выше, я лично, после свидания с Натансоном, порвал всякие отношения с ним [с Цивиным]. Но после свидания с Натансоном почему история была потушена? Почему Цивин не только остался в партии, но по приезде в Россию получил назначение от партии, и видные члены партии продолжали встречаться с ним. [Это] мне совершенно непонятно! Вывод один – часть денег шла партии. Какая?.. Но важен сам факт по себе…

Вот все, что могу Вам рассказать об этой печальной истории.

О моем дорогом друге Вульфе Драбкине, кроме тех сведений, которые и Вы имели – ничего не знаю, – хлопотал одно время о том, чтобы вернуться в Италию, но не удалось ему, к сожалению. Знаю, что кроме Люси у них был сын. Вот все, что знаю о них. Мы прожили вместе много лет, здесь в Италии, и, несмотря на то что были политическими противниками, Вульф был бундовец, а я [в] Поале Цион, были близкими друзьями. Сомневаюсь, перенес ли он все лишения и горькие разочарования.

Что Ваша сестра Полина? Где она?

Если опубликуете документы о Цивине, хотел бы иметь копию. Если что-нибудь неясно в моем описании (очень хаотическом) и если у Вас есть кое-какие вопросы, – к Вашим услугам. Очень рад буду, если Вам удастся выделить из этой истории Виктора Михайловича, которого я очень любил и уважал.