— Тише, не строй из себя недотрогу, сучка! Вы все такие, я-то знаю, — он говорил тихо и продолжал щупать свободной рукой, обезумевшую от ужаса Роуз. Она не придумала ничего лучше, как укусить мерзавца и, подтянув к себе ноги, рванула с кресла. Здоровяк вскрикнул от неожиданной боли и отшатнулся. Это отвлекло его, но он быстро сориентировался и успел схватить Роуз, когда та спрыгивала с кресла. Повалив ее на пол, хряк навалился сверху. Он тут же перешел к решительным действиям, движения стали более резкими и грубыми. Лицо мужчины оказалось слишком близко, он тяжело дышал. Роуз с трудом сдерживалась от того, чтобы не потерять сознание. Едкая вонь алкоголя и сигарет заполняла ноздри, его кожа была пористой и багровой. Кларк вырывалась как могла, хотя со стороны это выглядело как беспомощные попытки. Она не сдавалась. Она не верила, что это происходит с ней. Слезы ручьем текли из глаз. Было по-настоящему страшно, дыхание затруднилось. В какой-то момент она поняла, что поможет ей только чудо. Это чудовище прижало ее горло, все сильнее вдавливая в пол, и свободной рукой потянулось к ширинке. Роуз казалось, что в тот момент ее душа покинула тело и унеслась куда-то далеко от этого кошмара, потому что она уже не соображала, что происходит.
Из комнаты вдруг вышла мать. Сначала женщина замерла, уперев руки в боки, открыв рот и глотая воздух, как рыба, которую выбросило на берег.
— Что здесь происходит⁈ — завопила женщина, сопровождая возгласы нервной жестикуляцией. Мужчина прекратил лапать Роуз, замер, отведя голову в противоположную от матери сторону, а затем резко встал, изобразив на лице растерянность и невинность. Роуз продолжала лежать на полу, уже без движения, пытаясь восстановить сбитое дыхание и прийти в себя.
— Эй, детка, я вышел промочить горло, а эта маленькая шлюшка начала приставать, я ничего не мог поделать. Она просто набросилась на меня! — его голос моментально изменился, звучал ласково. Он вытянул согнутые руки вперед, направляясь к матери. Роуз ушам своим не поверила, но в тот миг ей и в голову не могло прийти, что мать встанет на сторону любовника. Она решила, что та сейчас же вышвырнет мерзавца и все закончится. Конечно, она будет бить Роуз, но лучше тысячи побоев, чем то, что чуть было не случилось. Роуз потихоньку расслабляла напряженное в борьбе тело. Она не смотрела на мать и ее любовника, ожидая, что он сейчас покинет их дом навсегда. Но она ошиблась, к ее удивлению, мать ответила ему, подав свои руки и посмотрев в глаза, как-то снисходительно и нежно, а затем вдруг набросилась на Роуз с кулаками, выкрикивая оскорбления, которые ни одна мать не должна говорить дочери.
— Маленькая шлюха! Так и знала, что ты этим промышляешь! Надо было давно придушить тебя! Ненавижу, маленькая шлюха! Как ты посмела! — мужчина присоединился к побоям, наверное, чтобы отомстить за укус и за то, что не смог исполнить задуманное, а может, просто хотел угодить матери.
Ударам не было конца. Роуз не сопротивлялась: она плохо понимала, что происходит. В детской душе окончательно что-то сломалось. Маленькая Кларк вновь погрузилась в бессознательное состояние, потому что в здравом уме такое вынести было сложно. Ей было безразлично, забьют ее до смерти или нет. В тот момент она хотела смерти и приняла бы ее как высшее благо. Но дальше произошло нечто странное, то что стало первым шагом на пути к новой жизни. Тяжелая нога любовника матери со всей силы ударила под ребра девочки. В этот момент гнев будто наполнил ее тело. Она буквально чувствовала как злость, словно кипящая лава поднимается внутри, растет, растет, растет. Роуз закрыла голову руками, окончательно сжалась в комок, а затем закричала, так громко, как только могла, выпуская из себя обиду, злобу, при этом все сильнее сжимаясь. Роуз кричала не от физической боли, а от эмоций, которые ее переполняли.
Вдруг в кухне треснуло окно, паутинкой расползлось на тысячу мелких частичек и осыпалось на улицу, часть осколков попала в квартиру. Мать и ее любовник замерли в изумлении. Они не двигались несколько мгновений, оставшись в тех позах, в которых были. Роуз тоже застыла от неожиданности и перестала кричать. Все это выглядело очень странно. Мать пришла в себя первой. Она быстро сообразила, что вопль дочери и разбитое стекло, очевидно, привлекли внимание, заметалась по квартире, в поисках причины, по которой окно разлетелось на куски.
— Ты что натворила, маленькая мразь⁈ Теперь без полиции вряд ли обойдемся! Ох, такое точно не оставят без внимания. Где тот выродок, который швырнул камень в окно? Небось кто-то из твоих дружков, сука! Кто-нибудь из тех, с кем ты трешься по подворотням, шлюха! Будешь зарабатывать на новое окно, теперь-то я не сомневаюсь, ты это умеешь!
Четырнадцатилетняя девочка щуплого телосложения, совсем еще не сформированная из-за плохого питания, плоская и несуразная, не понимала, почему с ней все это случилось. Почему взрослый мужчина хотел надругаться над ее телом. Почему мать не защитила ее. Почему ее били за то, что она подверглась попытке насилия. Почему она получает непристойные оскорбления. Она ведь ни капли даже своим видом, не то что поведением не заслуживала ничего подобного. Почему этот мужик позволил себе даже мысль, что может прикоснуться к ней. Почему родная мать вместо того, чтобы защищать своего ребенка, избила ее и нарекла шлюхой. Роуз было больно и дело было совсем не в побоях. Она не хотела так жить. Ей было так горько, что она не могла собрать волю в кулак, чтобы пошевелиться. Слезы неконтролируемым потоком стекали по щекам, волосы за ушами уже намокли. Она не производила ни звука, не всхлипывала и не вздрагивала.
Крики и разбитое окно действительно привлекли внимание. Шум было привычно слышать из квартиры Кларков, но в этот раз он сильно отличался от обычной ругани. Спустя минут пятнадцать в квартиру позвонили. Соседка — добрая пожилая женщина, которую неизвестно как занесло в столь неблагополучный район, испугалась и вызвала полицию. Двое служителей закона стояли в дверях. Роуз продолжала безразлично лежать на полу, когда один из них подошел и склонился над ней.
— Ты в порядке, дитя?
В тот момент, когда седовласый полицейский с добрым выражением лица и тревогой в голосе появился в поле зрения Роуз, она почему-то сразу поняла, что ее жизнь изменится. В плохую или в хорошую сторону — не имело значения. Она знала, что как прежде уже не будет и от этого стало немного лучше.
Мать пыталась все замять, но вид Роуз говорил сам за себя. Девочку забрали, сначала в больницу, где она пробыла несколько дней. Никаких серьезных повреждений не было: только синяки и ссадины. Затем в распределитель, откуда Роуз должны были отправить в детский дом. Там она и встретила мистера Джонсона — директора школы «Blackhills».
Роуз забилась в угол спальни и молча сидела в одиночестве после очередного разговора с детским психологом и просто смотрела в одну точку. Она мало разговаривала, только односложно отвечала на вопросы, которые ей периодически задавали. Мужчина с пепельными волосами, средних лет, в сером элегантном костюме вошел в комнату и сел напротив. Он выглядел серьезно, даже строго, но показался вполне добродушным. Он умел располагать к себе.
— Здравствуй, Роуз, — произнес мужчина. Кларк безразлично подняла на него пустые глаза и ничего не сказала в ответ. — Меня зовут Джонатан Джонсон, — он сделал паузу, ожидая реакции, которой вновь не последовало. — Тебе немало пришлось пережить в последнее время. Я бы очень хотел с тобой познакомиться, — Роуз смотрела на него пустым взглядом. Он не выглядел пугающим, и не было похоже на то, что он хочет причинить ей вред. Его расслабленная поза, открытое положение рук и улыбка, располагали. Безразличным тоном Роуз тихо произнесла только:
— Здравствуйте, сэр, — и опустив взгляд обратно, начала теребить нитку, торчавшую из штанины.
— Ты очень сильная и смелая девочка, — продолжил посетитель. Роуз, не стесняясь, закатила глаза, а он лишь снисходительно и понимающе улыбнулся. — Могу понять твое недоверие. Но все же продолжу, с твоего позволения. Ходить вокруг да около не буду. Это не в моих правилах. Я директор школы, специальной школы. И я хочу пригласить тебя учиться к нам. Ты бы хорошо вписалась в ряды моих учеников. У тебя для этого есть все необходимое. Если, конечно, есть самое главное — желание.
