Но одна фигура никуда отсюда не уходила, и если сейчас она обладала лишь иллюзией жизни и была не более подвижна, чем любая из скамеек, стоявших вдоль пешеходных дорожек, ночью все должно было измениться. Тьма напомнит людям, почему они не околачиваются поблизости, пока эта штуковина висит здесь в ожидании души.

Одежда и солома, голова из набитого джутового мешка, глаза-пуговицы, шов вместо рта и широкополая шляпа, удерживающая на месте волосы из конского хвоста. Пугало было привязано к грубо обтесанному деревянному кресту, стоявшему в сердце города, и выглядело так, будто заблудилось по пути на кукурузное поле и теперь привлекает к себе взгляды вместо того, чтобы пугать ворон… но даже сейчас казалось, что его можно оскорбить.

Приближаясь к кресту, Бейли стиснула руку Коди. Обычно он кривился и отдергивался, когда она пыталась это сделать. Но не сегодня.

Казалось, пугало ожидает их, склонив безвольную голову. Оно было слишком легким, чтобы висеть, точно измученный Христос на распятии; поза его казалась непринужденной, конечности из потертой джинсовой ткани лежали на перекладине, точно руки человека, который откинулся на спинку скамейки и, зевая, потягивается.

Они оставили свои подношения на бутылочно-зеленой траве перед пронзавшим землю шестом: поношенную фланелевую рубашку и обожаемую гоночную машинку. Эти предметы присоединились к прочим, оставленным другими руками: книге, явно любимой кем-то при жизни, и бейсбольной перчатке, и листу нотной бумаги, и привезенной с какой-то войны медали «Пурпурное сердце». Самым странным среди них был торт, покрытый не только глазурью, но и инеем, как будто до сегодняшнего утра он провел несколько месяцев в морозильнике, не разрезанный и не съеденный, потому что чей-то праздник обернулся трагедией прежде, чем дело дошло до блюдец и вилок.

Здесь собралось столько маленьких историй, и каждая из них была по-своему печальна.

Позже Бейли придется проверить, на месте ли рубашка и машинка. В этом была своя стратегия. Оставь подношение слишком рано — и ты лишь продлишь время искушения, увеличишь шансы того, что оно может исчезнуть. В этот день люди не всегда проявляли себя с лучшей стороны. Одинокие люди, осиротевшие люди, которые были не прочь лишить соседей шанса на воссоединение, если это означало, что их собственные шансы возрастут.

Но если ты оставишь подношение слишком поздно… никто не знал точно, когда именно эти кусочки прежних жизней начинали замечать.

Точно так же никто не знал точно, когда и как вообще возник этот обычай. Старейшие семьи города — Ральстоны и Гослинги, Ченновичи и Харрингтоны — хором заявляли, будто имеют к этому какое-то отношение, но их истории настолько плохо стыковались друг с другом, что в прошлом это приводило к дракам… и как минимум одна, по иронии судьбы, оказалась фатальной.

Но несомненным было то, что существовала эта традиция по меньшей мере сто шестьдесят два года, а то и дольше, с тех времен, когда земля, на которой они стояли, была общинным лугом, граничившим с кукурузным полем; о том, кому изначально принадлежало это поле, будут спорить вечно. Записи погибли задолго до начала двадцатого века, в пожаре, уничтожившем дом секретаря округа.

Быть может, причина была в самой земле? Или в том, что когда-то было сделано на ней или с ней и навсегда изменило дух этого места? Или это было как-то связано с людьми, с их корнями и кровью, и последовало бы за ними куда угодно, если бы весь Данхэвен снялся с места и перенесся куда-то еще? Жители города и его окрестностей — как минимум на восемнадцать миль вокруг — извлекали выгоду из этой традиции, если подобное, конечно, можно было назвать «выгодой», а многие утверждали, что нельзя. Что это вовсе не такое благословение, как считают люди.

Но это, судя по всему, никогда не мешало никому надеяться, что в этот раз ответят именно на его призыв.

Правда сводилась к следующему: древние поверья гласили, что в ночь Хеллоуина — границы между летом и зимой — завеса между мирами живых и мертвых истончается; истончается настолько, что духи могут проникнуть сквозь нее и блуждать по миру до рассвета. Еще одно поверье — быть может, связанное с первым, а может и нет, и совсем не такое древнее, но достаточно старое — говорило, что в ночь на Хеллоуин оживают пугала. Данхэвен был единственным известным Бейли местом, где такое случалось на самом деле… впрочем, вполне могло оказаться, что эта легенда именно здесь и зародилась.

Одна ночь, одно пугало и возвратившаяся душа одного человека, умершего в течение минувшего года. Только одного. Никогда не бывало такого, чтобы не приходил никто, и никогда их не бывало двое или больше — только один.

Обряд давно и прочно держали в тайне. О нем никогда не рассказывали никому из мира за пределами города и окружавших его ферм. Взрослея здесь, ты усваивал, как важно молчание, еще до того, как понимал, о чем именно не должен разговаривать с приезжими.

В первые десятилетия, когда люди ездили на лошадях и обычно не очень далеко, Данхэвен был достаточно обособленным, чтобы хранить секрет было легко. Но время принесло с собой асфальтированные дороги и машины, которые по ним колесили, так что потребовались более сильные меры. Дороги можно было перекрыть. Хозяев гостиниц можно было уговорить отваживать потенциальных гостей. Надолго задержавшимся чужакам можно было намекнуть, что им здесь не место. На каждую угрозу существовал ответ.

И все же языки людей были первой и последней линией обороны. Большинство детей вырастало, слушая истории о страшилах, которые наказывают тех, кто выдает секреты. К тому времени, как они взрослели и начинали что-то понимать, увиденного на каждый Хеллоуин хватало, чтобы поселить в них боязнь того, что страшилы могут оказаться вовсе не выдумкой. А повзрослев, они не желали, чтобы город захлестнула волна пришельцев, отчаянно ищущих доказательства жизни после смерти, в процессе повышая налог на недвижимость.

Те немногие слухи, что все-таки выходили наружу, видимо, душил скептицизм современного мира, а значит, таинство до сих пор принадлежало только горожанам. Это продолжалось столько лет, что они не сомневались: так будет всегда… хоть и не любили задумываться о том, как на той стороне решают, какая душа перейдет границу. Они предпочитали верить в концепцию покоя и отдыха, а не в яростное соревнование за последнюю возможность попрощаться.

Талисманы, имевшие особое значение вещи, похоже, увеличивали шансы на свидание.

Уложив свои подношения к ногам пугала, Бейли и Коди отошли, и она еще раз взглянула на слепо взирающее сверху лицо, на потенциал личности, пытающейся выбраться из-под мешковины и пуговиц.

— А если это будет папа, что ты ему скажешь? — прошептала она.

Коди долго думал над ответом.

— Попрошу забрать меня с собой.

Эти несколько простых слов были хуже, чем удар кинжалом в сердце. Ей немедленно захотелось сказать ему, приказать ему никогда больше такого не говорить. Но это не лучший урок для ребенка — что ему следует скрывать от матери свои чувства. Разве не она всего полчаса назад грустила из-за того, что у него уже появились секреты?

— А ты не будешь по мне скучать? — спросила вместо этого Бейли. — Я бы по тебе скучала. Всем сердцем скучала. — «Каждую минуту каждого дня», — едва не добавила она, но это было бы уже чересчур. С Коди такое не сработало бы. — Скучала бы по всему, что мы с тобой делаем.

Коди, похоже, не понимал, что в этом такого. Он продолжал смотреть на пугало, словно оно было для него выходом, решением всех проблем.

— Тогда я вернулся бы на следующий год.

Бейли напряглась, хотя и понимала, к чему идет этот разговор.

— Давай-ка вернемся домой и переоденем тебя в костюм, — предложила она. — Никому не хочется опаздывать на вечеринку.

В Данхэвене Хеллоуин проходил по другому расписанию. Для большей части мира это был детский праздник, и низкопробный к тому же: одни только дешевые пугалки да жадность. От этой его составляющей было не избавиться — здесь жили реалисты, — но можно было хотя бы сделать так, чтобы детская часть дня заканчивалась до заката, до того, как вещи принимали серьезный оборот, вызывая опаску даже у взрослых. Вечеринки с утра, выпрашивание сладостей днем. Если день выдавался пасмурным, это помогало, и сегодня, после ясного рассвета, тучи решили пойти людям навстречу.