Следующий шаг, который должен сделать я, мои жена и друзья, мои партнеры, вся наша крошечная домашняя кинокомпания, — это признать, что история циклична. Что иногда мы обречены повторять прошлое, потому что ничему не научились, или сожалеть, что не можем его повторить, потому что чему-то научились. Мы должны придать хаосу структуру.

Мой сырой материал: куча фрагментов видео- и аудиозаписей — и отчаяние. Я понятия не имею, как собрать все это в единое целое. Лучшее, на что я способен, — это надеяться, что, если я сложу разрозненные куски в достаточное количество конфигураций, какие-то из них окажутся осмысленными.

Такими, как, например, Кларк и Райли в роли рассказчиков. Оба работают со звуком, каждый по-своему, и обоих природа одарила обаятельными голосами.

Вот Кларк читает первые строки байроновского стихотворения, читает сдержанно, как усталый свидетель конца света:

Постепенно я начинаю видеть в этом идеальное сопровождение для отснятых мной кадров, в которых солнце проигрывает битву с тем, что извергла в небеса Исландия. Сначала — экстравагантность ранних рассветов и закатов, насыщенных как теми красками, которых мы от них ожидаем, так и теми, которых в них быть не должно, изумрудными и сапфировыми полосами, рассекающими свет. Теперь мы знаем, что причиной этого стало перенасыщение атмосферы соединениями бора и меди — доказательство того, что даже яд может быть красив.

По мере того как небо заполняется выбросами, его заволакивает темная дымка и витражное великолепие сменяется тусклой серостью.

Шершавый поцелуй цифрового эхо добавляет неясной дистанции; так звучал бы голос Бога, если бы Бог разочаровался во всем и говорил, обернувшись через плечо, прежде чем захлопнуть за собой космическую дверь.

Мне даже не нужно подправлять цвета при монтаже, чтобы донести основную мысль. Мир сам уже лишил себя красок.

Медленные панорамы покорившихся своей судьбе плодовых деревьев и полей: вянут зеленые яблоки, хрупкие листья опадают на несколько месяцев раньше, голые ветви царапают сланец неба. Морской берег в День поминовения, оставленный людьми, которых загнали в дома холод, дождь и молнии из гневных черных туч. Не успевшие вырасти стебли кукурузы склоняются к земле под тяжестью гниющих початков. Улицы Лос-Анджелеса и Денвера, которые засорившаяся канализация превратила в сточные канавы, и шлепающие по ним люди — сначала в мокрых пальто, а потом и в парках.

А ведь сейчас лето. Представьте себе, что будет зимой.

Я переставляю фрагменты местами и нахожу ритм; последний из кадров современности медленно переходит в картины начала девятнадцатого века. Тогда еще не было фотографий. Все наглядные материалы, которые у нас есть, написаны красками по холсту. Тогда было то же самое: сперва цветастые начала и завершения дней, а после них суровая бесцветная стылость пейзажей, лишенных тепла.

Постепенно нарастает музыка. О саундтреке забывать нельзя. По большей части он будет оригинальным: Райли работает над этим, и, видит бог, какие бы камерные элегии она ни сочинила, в нашем распоряжении есть высококлассные струнный квартет и пианист, способные их сыграть, и Кларк со своим оборудованием, который все запишет в лучшем качестве.

Однако звуковую дорожку для этого эпизода мы одолжили у истории. Дух эпохи в своем творчестве отражали не только художники и поэты. Композиторы тоже. Так что, думаю, Райли это одобрит. Я уже скачал записи — и к черту покупку прав на их использование. Я был бы только рад, если бы на меня подали за это в суд.

Для начала фоном для более ярких картин, изображающих начало тысяча восемьсот шестнадцатого года, мы пускаем несколько тактов сонаты для фортепиано № 28 в тональности ля мажор, op. 101 Бетховена. Она легка, нежна, пасторальна… но этому не суждено продлиться, и, когда картины мрачнеют, мы переходим к более холодному минорному фортепиано, открывающему «Зимний путь» Франца Шуберта, и остаемся с ним до тех пор, пока не вступает тенор, такой тонкий, словно вот-вот переломится пополам.

И еще Райли. Теперь нам нужен эффект, на который способен только ее трезвый, хрипловатый голос.

«Это произошло не впервые, — говорит она. — Похожее случалось и раньше. Похожее, но не такое же. Не настолько страшное — но люди в то время не могли понять, что происходит.

В тысяча восемьсот шестнадцатом году мрачную сторону воображения лорда Байрона, а также воображений множества писателей, художников и композиторов, бывших его современниками, захватило глобальное падение температуры. Северное полушарие вернулось от весны к снегопадам и замерзшим озерам. Осенью неурожай привел к массовому голоду. Сегодня мы называем тысяча восемьсот шестнадцатый Годом без лета. Тогда люди называли его „тысяча восемьсот насмерть замерзшим“.

Мир в то время был больше. Никто в Северном полушарии не знал, что годом раньше, за тысячи миль оттуда, в месте, которое позже назовут Индонезией, дремавший до того вулкан Тамбора с ревом пробудился, взорвался, образовав огромный кратер, и следующие две недели непрерывно извергался».

Нужна еще и графика. Здесь в дело вступают Аврора и ее навыки владения «Фотошопом». Контекст, не забывайте. Все зависит от контекста, и все относительно.

То, что рисует Аврора, почти умилительно — ряд мультяшных вулканов, идентичных друг другу, если не считать пушистых облачков дыма на верхушках. Везувий, сгубивший римский город Помпеи в семьдесят девятом году; более знаменитый индонезийский вулкан Кракатау, извергшийся в тысяча восемьсот восемьдесят третьем; Катмай, Аляска, тысяча девятьсот двенадцатый; Сент-Хеленс, тысяча девятьсот восьмидесятый; мексиканский Эль-Чичон, тысяча девятьсот восемьдесят второй… если бы их облачка были игрушками, то они были бы стеклянными шариками и мячиками для гольфа.

По сравнению с ними Тамбора образца тысяча восемьсот пятнадцатого изрыгает огромный жирный софтбольный мяч.

Если у кого-то еще оставались сомнения, Райли все проясняет: «Это было худшее извержение вулкана в истории человечества… со времен каменного века».

Камера резко отходит назад. Сюрприз! Вы думали, что видели самое худшее? Нет, худшее еще впереди — вулкан, затмевающий все остальные. Снова Индонезия. Если извержение Тамборы — мяч для софтбола, то это — надувной пляжный мяч, причем чудовищный, достигающий стратосферы.

«За семьдесят пять тысяч лет до Тамборы супервулкан Тоба едва не стал причиной массового вымирания, — говорит Райли. — Ученые предполагают, что его извержение вызвало столько смертей, что человеческая эволюция вошла в „бутылочное горлышко“, и от нашего вида осталось не более десяти тысяч особей».

Это не сказка на ночь, но из уст Райли все равно звучит почти успокаивающе. Вы не хотите, чтобы о таком вам рассказывал мужской голос. Вы хотите услышать это из уст сестры, матери, подруги, любовницы. Райли — все они сразу, она та, кем вы ее воображаете. Ее голос — мягкая ладонь, поглаживающая вас по щеке, так нежно, что хочется дотянуться до аудиореальности и прижать эту ладонь к своему лицу чуть крепче, чтобы она подольше вас не покидала.

Но милосердия не будет. Идите в жопу. Что вы, по-вашему, смотрите, канал History? Мы пролетаем над Тобой и снова отходим назад. На этот раз никаких сюрпризов. Вы уже знали, что увидите: рифтовые вулканы, разорвавшие Исландию на куски. Чтобы камера вместила весь этот мультяшный дым, мы отстраняемся так далеко, что и Везувий, и Кракатау, и Тамбора теперь не более чем маленькие остроконечные бугорки на нашем воображаемом горизонте.