Он мне звонил почти каждый день, говорил, что ему нужно будет остаться на некоторое время. Я жила во сне. Общалась только с девушками-служанками. Их было четверо: Лиля, Нина, Оля и Катя.

Катя с Олей помогали повару — господину Рину, так его называли, мужчине лет шестидесяти. Ещё раньше я сблизилась с Лилей, а потом и со всеми остальными девушками. Они зарабатывали неплохие деньги, жили в доме в огромной комнате рядом со столовой на первом этаже. Иногда ездили отдыхать на море, говорили, что им нравится эта работа. В доме их не трогал никто из мужчин — это было золотое правило, никто не обижал.

У Лили, как и у меня, никого не было, ни отца, ни матери, влюблена она была в Свена (тайно, конечно), в этого жуткого типа. Это была неразделённая любовь, девушка страдала и вздыхала, когда он проходил рядом, а он не смотрел в её сторону. Оля и Катя держались обособлено, они считали себя не прислугой, а кастой повыше. Общались они больше друг с другом.

Нина — весёлая, взбалмошная девчонка, была щепетильна до скрупулёзности во время работы. За это Лиля её любила и уважала, им было легче вдвоём убрать дом, приготовить комнаты и т. д.

Я часто стала заходить к ним поболтать, они приглашали меня. Очень скоро мы начали дружить, Кристина была в Париже и всё не ехала. Девчонки смотрели на меня, как на богиню, ведь я была девушкой Стаса! Но когда я рассказала им о своих сомнениях и страхах, то стала для них ближе и понятнее. Я была такой же, как они.

Прошло два месяца с тех пор, как улетел Стас. Он звонил мне всё реже, я чувствовала, как он отдаляется. Ощущала всей кожей, когда мы разговаривали с ним по телефону. Понимала это по его голосу, почти равнодушному.

Его отец умер в конце декабря, перед Новым годом. После этого мне Стас больше не звонил. На моём мобильном (который он мне и купил) закончились деньги, я иногда перезванивала Стасу; а наличных у меня, конечно, не было, чтобы положить на счёт. Тогда я поняла, что это конец.

Со мной случилась истерика, я чуть с ума не сошла, но некому меня было успокаивать, да я и не позволила бы. В конце концов, он мог бы мне положить на счёт деньги даже из Парижа, но он этого не сделал. Новый год я праздновала сама, хоть девчонки и приглашали, они были свободны с 11:45 до 1 ночи, потом и до того — подавали и т. д.

Потом я не выдержала, через несколько дней подошла к Вадиму и попросила у него телефон, объяснила, что не могу связаться со Стасом. Он некоторое время молчал, а потом попросил меня зайти к нему в кабинет через полчаса.

Я пришла, смутно предчувствуя неприятный разговор.

— Понимаешь, Аглая Курская, — вдруг назвал он мои имя и фамилию, которую здесь никто и не спрашивал никогда. — Ты же понимаешь, что отсюда тебе нет пути, ты много знаешь. Взрослая девочка, соображаешь, да? А тебя уже давно ищет полиция. Стас сильно рисковал, разъезжая с тобой на мотоцикле. Ты бросила школу, сбежала из дома, вернее, ушла и не вернулась. Конечно, они не уточняли, что ты сбежала от своего брата, да? Мне говорил Стас. И, получается, что ты тоже будешь против вернуться в большой мир. А Стас, ну, девочка, тебе придётся забыть о нём. Он звонил мне и сообщил, что остаётся пока в Париже, унаследовав дело и деньги своего отца. Ты не расстраивайся, — он сделал паузу, увидев моё застывшее лицо и слёзы в глазах, — о, девочка, не плачь, ты так молода, у тебя ещё будет толпа любовников и дюжина мужчин, кого ты будешь любить. Первая любовь — это всегда больно. А Стас — он такой, ветреный. Сейчас у него заботы, деньги. Если он вообще приедет, то нескоро. Я хотел тебе ещё раньше сказать, да всё забывал. А насчёт тебя я подумал… Ты хорошая девочка, почему бы тебе не заняться работой? Я заметил, ты сдружилась с моей прислугой, переезжай к ним, работай с ними. Они тебе помогут первое время, поддержат. Зарплата у тебя будет достойная. Согласна? Тебе хотя бы не будет скучно, вот и звони, сколько хочешь Стасу, сама зарабатывай себе на телефонные счета и всё такое. Хотя я бы тебе не советовал ему надоедать, это только действует на нервы, поверь. Ну, так что?

Я кивнула. Я не верила в то, что говорил Вадим со своими обычными ухмылками и ужимками, но тихий голос внутри говорил, что у него нет причин лгать мне, зачем? Ведь Стас приедет и всё откроется.

Нет. Не приедет. И не откроется. Нечему открываться. Это жизнь. Вот такая она, и всё.

Я переехала в тот же вечер. Девушки пытались меня растормошить, но меня не оставляло чувство нереальности. Так, наверное, со всеми бывает, если жизнь резко меняется.

В большой, уютной комнате девушек поставили ещё одну кровать для меня в два раза уже той, которая была в моей комнате. Рядом с постелью стояла прикроватная тумбочка. Стеклянная дверь, выводившая во внутренний дворик, была всегда открыта летом, когда одолевала жара. У девушек возле неё снаружи даже стоял небольшой плетёный диван под навесом, так что можно было и отдохнуть в теньке на свежем воздухе, если не было полно работы.

Сейчас заканчивался январь, на дворе стояла влажная, противная погода. Лавочки в саду заиндевели, живая изгородь стала серой и прозрачной. Всё изменилось, а особенно я.

Приступив к работе со следующего дня, униформы у меня пока не было, я помогала девушкам в обычных голубых джинсах и свитере с голубым орнаментом (мои цвета).

Нина походила на робота, мы с Лилей за ней не успевали. Но они обе признались, что третья пара рук для них давно была необходима. Мы убирали, освежали комнаты одну за другой, в доме жило мало людей, он пустовал в это время года. Только группа Стаса и ещё человек двадцать «постояльцев», которые злоупотребляли гостеприимством Вадима, сбегая из своих богатых домов от взглядов родителей и живя здесь, как вздумается, где ничего не запрещалось.

Часто мы с девушками во время уборки пустых комнат находили разобранные постели и использованные презервативы под ними. Наверное, гостей заводила смена обстановки. Здесь была свободная любовь, но не совсем в её классическом понимании, как я поняла. Если ты становилась чьей-нибудь избранницей, то не имела права спать с другими мужчинами, а ему позволялось абсолютно всё… Можно и так сказать.

Лиля была серьёзна и рассудительна. Кареглазая шатенка, как и я, только стриглась под каре, была где-то чуть выше среднего роста. Нина — миниатюрная блондинка, со мной одного роста, но старше меня на пять лет. В ноябре ей исполнилось двадцать три. Она любила выпить, повеселиться, подбивала нас к этому в выходной — а у каждого он был в определённый день, у всех по-разному. У меня — в четверг.

У Нины был тайный роман с одним из богатеньких гостей Вадима, семнадцатилетним мальчиком. Она смеялась над ним, а он был в неё, похоже, влюблён — высокий нескладный юноша с выразительными голубыми глазами. Никита Ильин. Снейон узнал первую радость секса, толькоейбыл верен, и приезжал сюдаиз-за неё. А она говорила нам, что с ним возится от нечего делать. Я видела в глазах девушки грусть, когда она не пряталась за напускным весельем. А однажды у нас с Ниной был задушевный разговор, который испугал меня. Я поняла, что совсем скоро и у меня будут такая же тоска в глазах.

Мы заканчивали с третьим этажом, с угловой комнатой в правом крыле. Комнаты Стаса Нина всегда убирала сама, щадя мои чувства.

— Никита мне попытался подарить один раз рубиновые серьги, но я отказалась, — сказала она. Разговор у нас зашёл о подарках.

— Почему? — спросила я.

Девушка встряхнула стопку постельного белья и положила его на полку.

— Не хочу быть обязанной ему. Будет ещё думать, что я с ним сплю за деньги.

— Глупости, — хмыкнула я, — это же подарок.

— Знаю я их подарки, — горько сказала она, убирая светлые волосы с лица. Они у неё были прямые до плеч.

Я украдкой взглянула на неё, чувствуя, что лезу не в своё дело.

— Стас мне ничего не подарил, а если бы и подарил, я оставила бы, — и, проглотив ком в горле, добавила, — на память.

— А я — нет. Знаешь, как нелегко смотреть на эти подарки потом.