Деньги. Вот что главное. Там был очень важен престиж денег. В моём классе было много людей из семей довольно обеспеченных, и лишь единицы таких, как я. Вот над этими единицами и издевались. Считалось, что у нас нет будущего, потому что нет денег, а без них сейчас никуда поступить невозможно. Это значит, что мы будем дворы мести или «обслугой» работать, или ещё кем… Короче говоря, в нас заранее видели проституток, мастеров чистоты и не желали из-за этого стоять рядом. С тех пор, как в 20** году образование стало платным, к таким, как мы, так и относились. Не везде, конечно, были школы и классы, где не задумывались о том, кем ты будешь. В такой я училась до этого. В другом городе. Здесь же родители вдалбливали детям с детства, кто есть кто.
Когда я только пришла в эту школу, то поначалу не поняла, почему несколько человек — один парень и две девушки, как бы отдельно от остальных, сидят и молчат, в разговоры не встревают и их заметно сторонятся. Но позже я услышала шуточки в их адрес. Особые, с издёвкой, злобной насмешкой, унижением. А потом и в свой адрес. Все остальные поняли, что я не их круга, что денег у меня нет и будущего, какое будет у них — тоже.
«Может, начнёшь свою карьеру прямо на перемене, в раздевалке?» — издевались одноклассники и не пускали меня к своему столу.
Каждый день был не из приятных, и я решила, что будет проще её вообще бросить, раз она ничего мне не даёт. Хотя раньше у меня таких фатальных мыслей не было, я училась, чтобы больше знать и мечтала поступить в художественное училище. Хотела стать дизайнером.
В прошлой жизни.
Я поглядела по сторонам и перешла дорогу наискосок, держа руки в карманах. Школьная сумка болталась у меня на бедре полупустая. Все навстречу шли совсем оголённые, с радостью скинувшие свои пальто и шляпы. Я дошла до 14 линии и повернула назад, вновь намереваясь перейти дорогу, но прямо по Пушкинской, где было только одностороннее движение и две узкие дороги, разделённые широкой аллеей с цветниками, скамейками и подстриженными деревьями, ехала целая вереница байкеров. Мужчины, некоторые с женщинами за спиной, в чёрных куртках, банданах и тёмных очках, важно сидящие на своих мотоциклах. На некоторых были джинсовые жилеты, у всех на спинах я заметила рисунок чёрно-огненного волка в лунном диске и надпись «IRON WOLVES». Они медленно двигались через город, имея в составе человек 30. Стоя и слушая рокот двигателей мотоциклов разных марок и цветов, на меня будто дохнуло какой-то другой жизнью, настолько отличной от моей, что я будто увидела себя со стороны — жалкое создание, застывшее на бордюре дороги и глядящее вслед этим свободным, сильным людям, объединённым своим кругом, живущим по собственным законам и презирающим остальных.
Конечно, зависть — это слишком бледное слово для моих чувств, но я привыкла не сильно углубляться в драматизм происходящего — так проще жить. А потому, подождав, когда они все проедут мимо, я отвернулась и перешла на другую сторону дороги, тут же забыв о байкерах.
Но позже, когда я сидела снова в робкой тени парка, я вспомнила о них, а потом и об одной статье в молодёжном журнале. Там подробно рассказывалось, какие есть байкерские клубы здесь, на юге России. Впервые я узнала, что они подразделяются на M.G., M. C., M. C. C. — дальше шло много иностранщины. «Железные волки», которые попались мне по пути, тоже в той статье упоминались. И то, что они имеют свою структуру власти, и устав, и правила, и даже бизнес — это удивляло и завораживало меня. Получалось, что эти люди не просто катаются вместе, а живут по общим законам, придуманным ими же. Они просто вот так взяли и объединились, собрав вокруг себя друзей и единомышленников, создав клан, видевший прелесть в такой свободной, и в то же время обособленной жизни. Но для этого нужны и деньги… Ещё бы — один такой мотоцикл стоит около 30 тысяч долларов, не говоря уже о тюнинге и других излишествах. Значит, байкеры должны были и чем-то заниматься. Почему-то эта мысль удовлетворила меня. А то я уже представила себе бесконечные развлечения, путешествия, знакомства, общение с друзьями, и это — жизнь человека. Ну, чем не рай…
Моя жизнь вот на него не походила. Эти два месяца показались мне каким-то бесконечным кружением по городу.
Проходив до вечера, посидев на остановках, я еле тащилась к парку, из которого ушла в двенадцать дня. Есть хотелось невыносимо, сил не было, а «домой» всё же не тянуло. Я не знала, на что там нарвусь.
Солнце уже садилось, в парке появились гуляющие парочки, держащиеся за руки. Взошла луна, и весенний воздух стал как будто мерцать.
Я смотрела на всё ещё тёмно-голубое небо от последних лучей солнца и думала о том, что есть где-то рядом совсем другая жизнь. Человеческая, спокойная, счастливая. Есть то место, куда хочется торопиться, где тебя ждёт кто-то любящий, нежный. Об этом я мечтала, семнадцатилетняя дурочка, сидя на лавочке в парке. У меня всё не шли из головы «Железные волки», я размышляла, куда они ехали, зачем. Мне всё-таки не верилось, что хоть кто-то из них обычный горожанин и встаёт утром по будильнику на работу. Романтика в этих поездках на мотоциклах переливалась буквально через край, и меня это, конечно, потрясло.
Но небо потемнело, на нём появились звёзды, запах молодой листвы усилился, и я поняла, что нужно уходить отсюда. От этой мысли всё внутри сжалось, как пружина. Я заставила себя встать и пойти, потому что оставаться ночью в парке одной тоже небезопасно. Кто угодно мог принять меня за путану, ожидающую клиента.
Уже поднимаясь по лестнице на второй этаж, я услышала развесёлые оры (песнями это назвать нельзя) из 53 квартиры — квартиры тёти Люси.
Я открыла дверь своим ключом и довольно про себя отметила, что тётя Люся вместе с её гостями в гостиной, то есть у неё в комнате, а не на кухне. Я прокралась на кухню, закрыла за собой стеклянную дверь и принялась мыть руки и умываться под краном. Мне казалось, что на мне сантиметровый слой пыли.
Я делала всё быстро, спешила, боялась, что вся честная компания завалится сюда. Но такого никогда не происходило, если они были в той комнате. Им было слишком хорошо, аж плохо. Я улыбнулась такому каламбуру.
В холодильнике оказалось немного старого клубничного варенья и больше ничего. Я подогрела себе чайник, налила кружку, сделала четыре огромных бутерброда с вареньем (я очень была голодна) и пошла к себе в комнату — крохотную спальню, узкую и длинную.
Там я сняла свитер и почувствовала резкий запах пота. Купалась я редко — боялась, что Антона может возбудить запах душистого мыла и мои рассыпающиеся волосы по плечам (они у меня были длинными, до талии). Поэтому ходила я с засмоктанным хвостом на затылке и в широком, бесформенном свитере, в котором становилось с каждым днём всё жарче и жарче. Оставшись в футболке, я почти мгновенно съела один бутерброд и стала, обжигаясь, запивать его чаем, как в комнату без стука вломился Антон.
— Привет, детка, что так поздно?
Я исподлобья посмотрела на него, продолжая жевать, и ничего не ответила.
— Ну, что ты такая сердитая, — он сел рядом со мной на крохотный диванчик, который служил мне постелью.
— В школе опять не была, да? Ах ты, плохая девочка!
Я чувствовала кожей оголённых рук, что он пожирал меня своими свиными глазками, и пожалела, что сняла свитер.
— Отстань, Антон, дай поесть, — сказала я непринуждённо, как надоевшей мухе. Хотя на самом деле мне было страшно, что он сидит так близко от меня, а в соседней комнате дым коромыслом, и всем на всё плевать.
Боковым зрением я видела, как его жестокая улыбка понемногу сползает с лица.
— Тебя нужно наказать за прогулы, или уже поздно, ты бросила школу, да?
— Нет, — слишком быстро ответила я, и это меня выдало.
— Нет, значит. Решила блядью стать?
Я развернулась к нему и даже не успела что-либо сказать, как он повалил меня на спину. Из рук выпал бутерброд, я хотела закричать, но он зажал мой рот своей жирной ладонью с такой силой, что затрещали зубы.
