— Нет, правда?

— Предположи, что Иуда Вейль раскрыл этот секрет. Он был такой человек, что не перенес бы, что его дочь влюбилась в мужчину низшего сословия. Всем было известно, что у Абдона преступное прошлое и что Вейль держал его в своей власти.

— И какой вывод ты из этого делаешь?

— Я-то никакого. Но полиция задает себе вопрос, не ударил ли Шамбр, в момент приведения приговора в исполнение, первым. А еще спрашивает себя, в какой степени Джоан, всегда ненавидевшая отца, была заинтересована в его смерти. Ведь Иуда был способен лишить ее куска хлеба и наследства. А без приданого Абдона бы и след простыл!

— Это всего лишь предположения…

— Конечно! Но, на их несчастье, ни Джоан, ни Шамбр не могут удовлетворительным образом доказать, чем занимались в ночь преступления. Джоан уже три дня находилась в провинции у одной подруги, которой в пятницу вечером пришлось срочно уехать в Лондон по делам. Ну она и вернулась одна на своей «шкоде». Заявила, что поужинала по дороге в какой-то харчевне, точного места и названия которой не помнит. Доехала до дому около часа ночи. Но ведь прекрасно могла проехать мимо харчевни, прибавить газу и вернуться до полуночи. Полиции кажется также странным, что она сразу же не известила родителей о своем возвращении.

— И что она ответила?

— Что тщетно стучала в дверь отца, к мачехе тоже стучала, ну и решила, что они спят.

— А Абдон?

— Заявил, что будто бы лег в девять часов и беспробудно проспал до утра. Его комната на четвертом этаже, а это, по его словам, как раз и объясняет, что он не услышал никакого подозрительного шума с первого.

Ноэль испытал запоздалую дрожь, подумав, что его могли застать с орудием убийства в руках. Он был настолько потрясен пустой обстановкой дома, что ни разу не задал себе вопрос, находились ли в нем в момент убийства обычные его обитатели.

— Но, Юдифь, в любом случае, дома не было?

— Играла в бридж у друзей. Вернулась примерно за час до Джоан.

— Но ведь это значит…

— Да, она тоже вполне могла нанести удар Иуде. Ее немое отчаяние заставило полицию пока что отнестись к ней с уважением и оставить в покое. Но ведь известно, что ревность может быть очень сильным поводом к убийству…

— Да разве Юдифь ревнива! Ведь она чуть не каждую неделю знакомила Иуду с молодыми красивыми женщинами.

— Ах, да это лишь для того, чтобы выжить других, которых она считала куда опаснее. Любовницы приходят и уходят, а жена остается. Юди всегда, во всем своем поведении, вдохновлялась этой аксиомой. К тому же, ей очень нравилось строить из себя жертву.

У Рэнэ тоже были свои собственные источники сведений. Только пересказываемые ею слухи отличались меньшим правдоподобием:

— Говорят, что фаянсовые статуэтки эпохи династии Минг исчезли из витрин.

— Говорят, что полиция нашла на халате убитого женский волос.

— Говорят, что камердинер Тоэн уже год как не получал зарплату.

Эти «доклады» представлялись в условном наклонении в предположительной форме и, пусть даже неравная, представлялась ему предпочтительнее бездействия, в коем он пребывал. Ему казалось странным и даже тревожным, что его оставляют в покое. Может быть, на каком-нибудь из допросов он сможет узнать какими данными действительно располагает правосудие…

Среда прошла без особых происшествий.

В этот день Иуда Вейль отправился в последний путь. Ноэль хитро сослался на недомогание и остался в постели. Бэль, вроде, обману не поверила, но и не стала настаивать на том, чтобы он сопровождал ее. За всю свою жизнь Ноэль ни разу не шел за катафалком. Даже на улице обходил похоронное бюро.

Четверг оказался самым обычным днем. Бэль, соблазненная теплой позднеосенней погодой, подумывала о том, чтобы поехать в выходной на природу…

И, наконец, в пятницу утром, когда Бэль куда-то вышла, а Ноэль пытался обмануть свое нетерпение раскладыванием пасьянса, железные ступеньки наружной лестницы задрожали от чьих-то шагов.

Шаги медленно и грузно поднимались.

Ноэль едва успел собрать карты и принять подобающую позу.

В стекло двери уже стучали.

Он обернулся, отдавая себе отчет в собственной бледности.

За остекленной дверью, заслоняя дневной свет, стоял какой-то мужчина с огромным поднятым кулаком в шелковой перчатке.

Ноэль открыл неспешно, с деланным удивлением, смешанным с некоторой подозрительностью…

Мужчина тотчас снял котелок. Весил он кило сто и явно запыхался от короткого восхождения.

— Месье Ноэль Мартэн? — осведомился он глуховатым голосом, мало соответствующим его внешности.

— Он самый.

— Онорэ Мария, комиссар по судебным делам. Буду признателен, если сделаете милость и предоставите мне возможность с вами побеседовать.

Ноэль кончил тянуть створку двери к себе:

— Охотно. Хотя и не понимаю…

Незнакомец не удостоил его ответом. Без спроса прошел на середину мастерской, где неподвижно застыл, свесив руки и сжимая шляпу пальцами в перчатках.

— Может, присядете?

— Благодарю.

Толстяк, наверное, на своем веку уже подвергся неоднократным злоключениям, вселившим в него предубеждение относительно выносливости стульев и кресел, поскольку остановил свой выбор на ларе, в котором Бэль хранила старую одежду.

Он уселся на него с таким видом, будто бы его надолго приговорили никуда оттуда не двигаться. Ноэль остался стоять, устремив на него вопросительный взгляд.

Самообладание не покинуло его. Он оставался в высшей степени хладнокровен и не боялся ничего, кроме неожиданного возвращения Бэль.

Но комиссар, вроде бы, вовсе не торопился начинать разговор. Он медленно переводил дух, тяжело дышал, и Ноэль заподозрил его в том, что он играет комедию для того, чтобы его встревожить.

И ничуть не ошибался. Испытывать нервы своих собеседников долгим молчанием было правилом комиссара Марии.

— Может быть, — заговорил он, наконец, — вы догадываетесь о цели моего визита?

Сведя тем самым на нет «хотя я и не понимаю», только что высказанное хозяином дома.

Ноэль решил сражаться с толстяком его собственным оружием: он лишь с сомнением покачал головой.

Комиссару пришлось возобновить разговор, что он и сделал с сожалением:

— За последние дни вы, вероятно, узнали из газет, что промышленник Иуда Вейль, проживавший в доме 42 по авеню Семирамиды, был убит в ночь с пятницы на субботу… Не ошибаюсь?

— Вовсе нет, — признал Ноэль.

Комиссар вытащил из карманов блокнотик с загнутыми углами и карандаш, грифель которого был защищен колпачком. Он осторожно снял перчатки, смочил языком кончик карандаша и записал это «вовсе нет».

— Мне говорили, что мадам Мартэн и вы сами были близки месье Вейлю?

— Да. Его смерть нас потрясла.

— И удивила, не правда ли?

Ноэль согласно кивнул.

— Давно ли вы дружите с потерпевшим?

— С год.

— Предполагаю, что вы виделись часто?

— В среднем раз-два в неделю.

— С мадемуазель Джоан Вейль знакомы?

— Конечно.

— А с личным секретарем месье Вейля, Абдоном Шамбром?

— Да.

Комиссар долго обдумывал эти ответы. Все его внимание было сосредоточено на блокнотике.

— Как вы думаете, месье и мадам Вейль были дружной парой?

— Безусловно.

— Тем не менее, месье Вейлю приписывают много похождений. А еще говорят, что мадам Вейль испытывала от этого много горя.

Ноэль с горечью подумал, что обычный преступник усмотрел бы в этом случай направить подозрения в ложном направлении. Но он и не собирался спасать свою шкуру путем обвинения кого-то другого.

— Столько разного рассказывают! — произнес он, пожав плечами.

— А вы сами никогда не присутствовали при какой-нибудь ссоре, скандале?

Ноэль весь напрягся.

— Чего вы от меня ждете, комиссар! Чтобы я стал вашим стукачом?

Толстяк медленно поднял голову. Его разноцветные глазки (один голубой, а другой серый) впервые взглянули на собеседника: