— Конечно! — ответил комиссар без малейшего убеждения. — Но хоть Вейль и был, в некотором роде, донжуаном, нам быстро удалось разузнать обо всех его женских знакомствах.

Они давно уже прошли трамвайную остановку, но Ноэль больше и не думал о том, как бы скорее расстаться с комиссаром. Лучшего случая заставить его разговориться никогда больше не представится.

— А почему вы стали сомневаться в том, что это убийство из ревности?

Комиссар помедлил с ответом или сделал вид, что колеблется. Он шел тяжело, устремив глаза в землю и глубоко засунув руки в широкие карманы реглана.

— Да из-за этой кражи… — ответил он, наконец.

Сразу же почувствовалось, что он считает такой ответ окончательным и как его не тряси, больше и слова не добавит.

Они прошли еще несколько шагов в полном молчании. Понемногу Ноэль начинал снова ощущать свою первоначальную подозрительность к спутнику, а следовательно, стала возвращаться ясность ума.

— Кстати, — внезапно сказал комиссар, — когда вы были на сеансе в «Ампире» в тот вечер, вы ничего не пропустили.

— Ничего, — ответил Ноэль.

«В таком утверждении, — подумал он сразу же, — нет ничего плохого».

— Вы мне только о фильме рассказывали. Но ведь, конечно, и журнал тоже показывали?

На сей раз Ноэль четко почувствовал себя в опасности, не сознавая еще о какой конкретно опасности идет речь.

— Да, — сказал он, — документальный фильм.

— Ага! А о чем, не помните?

Ноэль вызвал в памяти тот вечер, когда ходил в «Ампир» с Бэль.

— Как же, помню, — ответил он, наконец. — Цветной документальный фильм о Полинезийских островах.

— О хорошеньких юных женщинах, танцующих дикарские пляски в туземных юбочках, не так ли? При луне еще купаются?

— Именно, — ответил Ноэль, обрадованный тем, что удалось вспомнить.

— Ну, что ж… — начал комиссар, но оборвал фразу: — Прошу прощения, месье Мартэн. Вот мой трамвай. Еле догнать успею… До свидания!

Зрелище комиссара Марии, бегущего за трамваем, было в высшей степени уморительным. Но Ноэль, хоть и машинально отметил забавность ситуации, даже и не улыбнулся. Он испытывал странное ощущение нарушенного равновесия, как будто обменялся с комиссаром репликами, действительный смысл которых ускользал от него, как будто, сам того не заметив, сломя голову бросился в западню.

Вернувшись домой, он столкнулся с подметавшей двор мадам Эльяс.

— Ах, месье Мартэн! — сказала почтенная женщина. — У меня есть кое-что для вас.

— Неужели? — рассеянно произнес Ноэль.

— Бумажка какая-то… Официальная, полицейский принес… Сейчас за ней схожу!

Ноэль почувствовал, как кровь отхлынула от его щек. Подумал: «Повестка о вызове к следователю!» И тут же: «Нет, комиссар бы сказал…»

Мадам Эльяс уже возвращалась, потрясая какой-то бумажкой:

— Простите меня, месье Мартэн! Она же два дня у меня валяется… но старость не радость…

Ноэль жадно схватил сложенную вдвое бандероль, сорвал обертку и развернул.

— Ничего неприятного? — радушно осведомилась мадам Эльяс.

Она тоже думала об убийстве на авеню Семирамиды, обо всех вопросах, что задал ей комиссар Мария.

— Нет, нет, — ответил Ноэль с нервным смешком. — Наоборот!

— Наоборот? — удивилась мадам Эльяс, считавшая, что от полицейских ничего хорошего исходить не может.

Но Ноэль уже отошел и быстро взбегал по железным ступенькам, ведущим в мастерскую.

«Предлагается, — гласила повестка — явиться в отделение полиции на Четверговой площади 17-го от 10 до 11 часов или 18-го с 14 до 16 на предмет дачи показаний».

Кто-то прилежно добавил чернилами уточнение: «Касательно правил вождения».

Бэль вернулась позднее, чем всегда. Выходя из кухни, куда он заглянул, чтобы свериться с единственными в доме настенными часами, Ноэль вдруг увидел ее за застекленной дверью в сопровождении высокого худого мужчины, целовавшего ей руку.

— Что это еще за типчик? — сварливо бросил он, едва она вошла. — Мы же договаривались, что твои ухажеры прощаются с тобой у лестницы!

Бэль пожала плечами:

— Это Фернан…

— Какой еще Фернан?

— Приятель Флоры. Случайно в трамвае встретились.

Ну вот, все, оказывается, еще раз очень просто. Если бы Ноэль стал настаивать, выказывать раздражение и отчаяние, она бы закричала: «Опять ты за свое?»…

Она направилась к зеркалу. Держа шляпу в руке, обернулась и спросила:

— Ничего не заметил?

— Нет, — ответил он, неохотно взглянув на нее. — Ах, да…

Слова застряли у него в горле.

— Зачем ты это сделала?

Бэль встряхнула свежеобесцвеченными волосами.

— Разве я так не краше? — спросила она.

Что было сущей правдой.

До смерти Вейля редко случалось, чтобы поглощенный работой или мыслями Ноэль прислушивался к шагам, от которых дрожали ступеньки наружной лестницы. Посетители внезапно возникали за застекленной дверью, словно на ходулях или как с неба упали. Оставалось лишь их впустить и состроить улыбку, хотя подчас их приход был весьма некстати.

Теперь же все было по-другому. Ноэль слышал, как они идут по двору, иногда даже как толкают дверь во двор, запертую лишь на задвижку. А когда ступени начинали скрипеть под шагами, ему хотелось убежать в другой конец квартиры, запереться на два оборота в кухне или в ванной… Конечно, некоторые шаги он узнавал сразу: решительные шаги Бэль, шаркающие шаги мадам Эльяс, шаги некоторых поставщиков, подчас сопровождаемые позвякиванием стукающихся друг о друга кувшинов или бутылок. Некоторые близкие друзья сообщали о своем появлении свистом. Некоторые кричали со двора.

Кто бы то ни был, Ноэль все равно всякий раз испытывал волнение, и когда в этот день после обеда дверь мастерской толкнул Клейн, он затаенно обозлился на него за тревогу, которую вызвали у него приближающиеся шаги.

— Добрый день, — сказал Клейн. — Проходил мимо… ну и…

Проходил мимо! Совсем, как комиссар. Но лгал он не лучше.

— Присаживайся, — сказал Ноэль тоном, который постарался сделать радушным. Но в глубине души чувствовал себя в ужасно затруднительном положении. — Ты… с нами ужинать будешь?

Лицо Клейна, как и позавчера, было серое, глаза красные. Однако поведение его совсем изменилось. Сразу было ясно, что он менее безучастен. Плохо контролируемые нервы вызывали подергивание правого века. Время от времени он внезапно поворачивал голову, словно услышав неуловимый для любого другого шум. А когда садился, то ногой подвинул кресло так, чтобы видно было дверь.

— Да, — ответил он, наконец. — По крайней мере, если… если это твоей жене не помешает… — И добавил, неожиданно сменив тему: — Меня подозревают в том, что я кокнул этого подонка Вейля.

Ноэль отчетливо услышал, как вниз по улице громыхает какая-то повозка. Копыта лошадей скользили по булыжной мостовой. Потом в соседнем интернате раздался приглушенный звонок.

— Это… это невозможно! — пробормотал он, инстинктивно взбунтовавшись против этого нового удара судьбы.

Клейн вытащил из кармана мятую пачку сигарет и принялся рвать на мелкие кусочки. Пока он говорил, Ноэль, всегда страдавший от беспорядка, словно от физической боли, невольно смотрел лишь на кусочки бумаги, медленно падавшие один за одним на ковер.

— Видишь ли, — сказал Клейн безразличным, без малейшего выражения, голосом, — когда я привык к тому, что Клер и малыш умерли, когда осознал очевидность их смерти, у меня появилось лишь одно желание, скорее, даже неотложная задача… Понимай, как знаешь… Собрать, объединить все картины, что ей нравились, особенно те, что были вдохновлены ею, чтобы, наверное, не предать ее лицо забвению, воспрепятствовать этому последнему исчезновению, этому последнему рассеиванию, в коем и заключается подлинная победа смерти. Это было через день после… того, что случилось. Я пошел к Вейлю. «Богородица с чертополохом» — помнишь, огромное такое полотно, для которого позировала Клер еще до нашей женитьбы — царила в его кабинете над камином. Он купил ее у меня за триста франков однажды, когда нам жрать было нечего… Я попросил его отдать мне ее. Предложил выкупить за ту же цену, что он заплатил. Для меня это целое состояние. Сказал, что даже готов, если только он может подождать, дать ему гораздо больше…