Все это стало сложно и потеряло свою привлекательность, поскольку Вай к девяти утра нужно было уже поспеть в редакцию “Обсервер”, и она часто работала вечерами и по выходным. Не говоря уж о времени на выполнение обязанностей представителя профсоюза и волонтера в местном отделении лейбористов. С неудачами она больше мириться не станет; нужно справиться со всем, что на нее легло. В общем, то, что Элберту пришлось взять на себя чуть больше ответственности, помогло уладить, выровняло их отношения.

Почти год назад, в августе 1992 года, они с Элбертом познакомились со Стюартом Спрингом, основателем издательства “Рост!букс”. “Надо ж, какие последствия повлекла за собой случайная встреча”, – подумала Вай, направляясь к двери.

Тогда в турлагере, затерявшемся в одном из глухих уголков Уилтшира, шел очередной фестиваль, и Стюарт вел там семинар, делился, как вести бизнес в условиях неопределенности и хаоса. Владельцем книжного магазина он еще не был, но недавно основал “Рост!букс”, маленькое независимое издательство. Широкое квадратное лицо Стюарта удлинялось курчавой черной бородкой, которая выступом выдавалась вперед, и залысинами. Глаза его, необычно круглые, придавали ему испуганный, слегка не в себе вид, что дополнялось еще мелкой, суетливой жестикуляцией. Но по мере того, как разговор продолжался, Вай видела, что Элберт впечатляется все сильней. Не скрывая своего интереса, он спросил Стюарта, каких авторов тот опубликовал, и семинар работу свою фактически прекратил, потому что эти двое пустились обсуждать последние новинки “Рост!букс”, от “Свободной экозоны” к Бакунину и Букчину[33], от “Шокирующих лозунгов” к “Степному волку” Германа Гессе.

Элберт вызвался помочь Стюарту во время книжной ярмарки, которая планировалась на следующей неделе, и дружба расцвела еще пуще после того, как они вместе сходили на концерт группы “Левеллерс” и поучаствовали в протестах против строительства в Твайфорд-Даун участка автомагистрали от Лондона до южного побережья. В общем, когда сразу после Рождества Стюарт унаследовал от бабушки домик в Херн-Хилл и не знал, как с ним поступить, Элберт, уже уверенный в том, что они сработаются, посоветовал открыть там книжную лавку, выразив при этом готовность участвовать в деле как партнер и внести небольшой капитал. На это взволнованный Стюарт предложил Элберту совместно управлять и издательством “Рост!букс”, и лавкой, разделив поровну ответственность и прибыль (если таковая возникнет).

Элберт поднял глаза на звон колокольчика. Он настолько был поглощен чтением – то и дело фыркая в адрес Фрэнсиса Фукуямы[34], – что подумал, что пришел покупатель.

Такое всегда удовольствие нежданно ее увидеть. Доля секунды, в которую всматриваешься, не узнаешь, тень мысли: кто бы это мог быть, такой красивый? – а потом: ах, да это она! Это она, и она – его.

Ну, конечно же, это была Вай. Уже без четверти шесть, увидел он, глянув на старинные часы, с неуместной величественностью высившиеся в углу торгового зала (на Чосер-роуд они выглядели еще нелепей, втиснутые в прихожую, где Элберт поставил их после похорон деда; Вай ненавидела их за то, что они все время звонили).

Она перегнулась через письменный стол и чмокнула его, чуть не обрушив стопки книг и бумаг, которые и без того покачивались под дыханием вентилятора. Элберт коснулся ее шеи, хотел привлечь поближе, но отдернул руку. Вай рассмеялась.

– Прости! Там такая жара! Я вся взмокла. – Она изобразила, как стряхивает капли с подмышек и лба.

– Взмокшая ты моя, – сказал Элберт, обойдя стол и уткнувшись во влажный воротник. – Ммм, соленая…

– Отвали! – радостно рассердилась она, когда он, елозя носом по скользкой ложбинке между грудями, подтолкнул ее так, что она попой уперлась в стол.

Потом Элберт повернулся, чтобы выставить табличку “Закрыто” и задвинуть дверной засов. Схватил ее на руки и отнес в тесную кладовку. Вай знала, конечно, что следовало бы противиться тому, что он передвигает ее, переносит, как какой‐то предмет или кошку, но не противилась, потому что ей нравилось то, какой маленькой при этом она себя ощущает. И уж точно не собиралась задумываться над тем, отчего это так заводит.

Он уложил ее, нежно и в то же время неуклюже, на потертый ковер.

– Вот не надо бы, а? – расплылась в улыбке она, когда он стянул с нее трусики.

– Попытайся меня остановить.

Вай заерзала, когда он, решительно разведя ее бедра, опустил меж них голову. Ее всегда поражало, когда Элберт становился напористым и прямолинейным в желании. Действовал так, что отказать было решительно невозможно. И это ей тоже нравилось, хотя, опять же, идти у него на поводу, наверно, не следовало.

В косом луче света из высоко расположенного окошка кружились пылинки. Вай смотрела, как они кружатся, а потом все внутри нее начало быстро-быстро сворачиваться в спираль. Прямо по центру. Как вода, что, вертясь по кругу, стремится в слив.

– Ох, черт. Чееерт. Да. Да. Ох… даааа…

Элберт сильнее надавил языком, и Вай пришлось во что‐то вцепиться. Не раздави ему голову. Она заскребла по полу. О, боже. Затем всю ее с неудержимым криком дернуло вверх. Да…

Она рухнула на пол. Ноги отмякли, расслабились. Книга, всунутая внутрь другой книги.

Элберт, наклонясь над ней, улыбнулся и поцеловал в губы, перенеся в нее языком ее же собственный вкус. От мысли об этом что‐то внутри него обуглилось, сделалось нагло-настойчивым. Он приподнялся, чтобы расстегнуть молнию.

Нетерпеливо она подалась бедрами ему навстречу и вдруг поморщилась.

– Ковер чертов кусается.

– Что я должен сделать? Не налегать?

– Ты должен трахнуть меня скорей.

Толчок. Неуклонно, внутрь. Как правильно то, что он заключен в ней, объят ею, крепко и соразмерно! Он даже застонал от того, как все ладно. И Вай стиснула его, чтобы заставить вздохнуть и увянуть. Он видел, как довольна она своей властью над ним, и рад был ей потакать. Но затем настоятельность вернулась, и пришлось двигаться, в ней, против нее. Желание кончить немедля тягалось с желанием движение это продлить, пока не останется ничего больше…

На этот раз рухнул Элберт, тяжко, придавив Вай. Старые часы пробили шесть, и между ног у нее потекла струйка.

Наконец Элберт откатился, чуть не спихнув на пенис себе несколько тюремных дневников Грамши[35] в мягкой обложке. Откинулся на спину и глубоко вздохнул. Но Вай уже встала и осторожно ступая направилась в крошечный туалет.

Там она обнаружила с облегчением, поскольку, кто их знает, вдруг Стюарт или Элберт снова забыли сходить в магазин, рулон туалетной бумаги, балансирующий на шаткой стопке дисков бангладешской хард-рок-группы. Она вытерлась как могла тщательней, чтобы не запачкать трусики, и помочилась.

– Мы опаздываем, – голос Элберта донесся в приоткрытую дверь. По тембру она как‐то определила, что он все еще лежит на полу.

– Встань и оденься!

– Да встал я уже! – весело возмутился он.

– Врун!

Возня за дверью, потом в щели видна помахивающая рука. Исчезла. Вместо руки водит круги член. Вай смеется и делает попытку его схватить, но он не дается. И, наконец, светит своей довольной физиономией сам Элберт.

– Как ты долго пи-пи.

– Одевайся, ты. И принеси мою сумку.

Вай достала легкое открытое платье в ромашку, помявшееся от того, что целый день пролежало в сумке, надела его и нашла свои трусики под свалившимся Грамши. Сунула в сумку еще влажную блузку и противную синтетическую юбку, радуясь тому, что на вечер от них избавилась.

– Ах ты Лохматка Макги, – сказал Элберт, ероша ей волосы. Она продолжала стричься коротко, и прядки встопорщились после контакта с ковром.

– И кто в этом виноват? – спросила Вай, одной рукой их приглаживая, другой отпирая дверь.

Элберт считал, что волосы подлинней идут ей больше, и так женственней, но не осмеливался об этом сказать. Впрочем, при стрижке легче добраться до красивой шеи, чтобы поцеловать.