Над озером расцвел фейерверк, и Вустерский колледж засиял золотом. Струнный квартет наполнял теплый вечерний воздух негромкой, неназойливой музыкой, и звуки разговоров и смеха сливались с ней в многоголосие летнего бала.

Этим вечером колледж Берти наконец‐то Летти к себе по‐настоящему подпустил. Территория его с обновленными древними стенами и массивными арочными порталами мерцала огнями. Темное дерево внушительного входа в двор-квадрант почти скрылось под обрамлением из цветочных гирлянд, кремовых, лиловых и бледно-розовых, и каждый студент был под руку с дамой. Летти решила, что шуршание платьев из тафты сообщает обстановке уют.

– Летти! Как приятно тебя видеть. Скажи, ведь неплохо подчистили старый колледж, а?

Это был Тоби, один из очень немногих друзей Берти по колледжу, которым он счел уместным представить Летти во время ее визита в Оксфорд в прошлом году. И неудивительно: легкий, словоохотливый Тоби разительно отличался манерами от других соучеников Берти, в большинстве своем стеснительных, заносчивых и неловких.

– Да красота, Тоби! – Летти потянулась к нему, позволяя поцеловать себя в щеку. – А вот ты скажи, вход в цветах – твоих рук дело, признайся!

– Так и есть. Что скрывать, есть у меня эстетический нюх на цвет… – Темные глаза Тоби блеснули, и он пригладил свои глянцевитые волосы, ровно такой длины, чтобы они легли природной волной.

– Остается жалеть, что ты не сказал мне заранее, знаешь, я бы выбрала платье под цвет.

– Но ты божественна в фиолетовом, Вайолет, лучше и быть не может.

Крутанувшись на месте, Летти лихо взмахнула подолом и заметила, что Берти, который развлекал разговором скучающую подружку Тоби, не спускает с нее глаз. Словно застежка-молния разошлась посередь ее тела, и на секунду ей захотелось, чтобы все, связанное с балом, исчезло и они остались только вдвоем.

Этот опыт, когда ты видишь себя глазами другого человека, оказался одним из самых нежданных удовольствий влюбленности. Летти и прежде замечала, как мутнеют порой от вожделения взгляды мужчин, и дома, и на танцах во время войны, но сейчас все было совсем по‐другому: когда она видела, как Берти смотрит на нее в таких случаях, прямой, как стрела, но в то же время текучий и поглощающий, она чувствовала себя самым особенным существом в комнате, самой красивой и привлекательной. Суетно, думала она, таким упиваться, но все равно упивалась. Это позволяло почувствовать свою силу.

– А теперь, Летти, дорогая моя, раз уж мы о цветах, ты должна рассказать мне, что выбрала для своей свадьбы.

Поддерживая ее под руку, Тоби протянул ей бокал шампанского, подхваченный с подноса официанта так легко, будто он сорвал для нее маргаритку.

– О, честно сказать, я еще не задумывалась об этом.

– А что, если фрезии…

Взгляд Тоби остекленел, он развел руки, словно бы рисуя себе картину. Летти, улыбнувшись, отогнала воспоминание о том, как была поражена и смущена даже, когда ей кое‐что о нем рассказали. Ну, что ж, глупо иметь что‐нибудь против, и ей нравилось, что ни Берти, ни Роуз не имели. Вчетвером они составили довольно гармоничный квартет и пасхальные выходные провели вместе в Мерривезере, просторном доме семьи Тоби в Чилтернских холмах.

Подошел Берти, чтобы потребовать Летти обратно. “Ну что ж! Забирай себе мою любимицу, забирай”, – фыркнул Тоби, и они принялись кружить вдвоем по вустерским садам. Приятелей Берти Летти приветствовала улыбками, от которых становились заметней ее ямочки на щеках, а с девушками, которых те где‐то подхватили на вечер, мило болтала. Каждый раз с первых же слов она замечала, каким сюрпризом для них оказывалась ее речь. При всяком новом знакомстве в ткани вечера возникала как бы прореха, почти сразу и незаметно залатанная невидимым швом прочно усвоенных манер.

– Вот тебе и частные закрытые школы! – закатил глаза Берти, когда Летти поделилась с ним этим своим впечатлением.

Но сама она не обижалась ничуть: в платье из темно-лиловой ткани, с перехваченной талией и пышной, как пена, юбкой, платье, которое со взволнованным удовольствием купил для нее Берти, она чувствовала себя в тот вечер абсолютно такой, как надо.

Пока Берти благовоспитанно докладывал, как идут дела в Фарли-холле, пожилому преподавателю, который знавал еще его деда, Летти, чуть развернувшись на каблуке, откинула голову и еще раз вокруг себя огляделась.

Почему ей не быть своей в таком месте, как это?

– Привет, Летиция, – прервал ее размышления Винс, старшекурсник с прилизанными сальными волосами и чрезмерно мясистым лицом, что старило его даже в двадцать один. – Ну как? Он уже сделал из тебя честную женщину?

– Свадьба через месяц, – кратко ответила она, вспомнив внезапно все резоны, по которым ей, как она опасалась, не вписаться в мир Берти. – А тебе теперь что предстоит?

– Вообще‐то Шотландия. Лето полагается проводить в семейном гнезде, да и сезон оленьей охоты не за горами. Ты охотишься, а, Летиция? – Он гротескно попыхтел трубкой.

– Вообще‐то я Летти, – она знала, что он это знает, – и могу сказать, что не прочь пристрелить зануду.

Появился Берти и плавно увел ее от пьяного старшекурсника.

– Его кличут Винс, потому что он совершенно невинсосим? – пробормотала она.

Приостановив, Берти положил руки на ее почти обнаженные плечи, прохладные теперь, когда ночь сгустилась.

– Что, так тебе отвратительно здесь, да, дорогая?

– Какой вздор. – Летти потянулась и легонько чмокнула его в губы. – Я прекрасно провожу время. Мне ужасно нравится грубить людям, которых ты так и так не выносишь.

– Да, и что‐то их многовато…

– Ну, это потому, что у тебя есть я, и уж мне‐то никто в подметки не годится, верно? Я сломала тебе жизнь, прости, любимый, потому что все прочие тебя только разочаруют.

Берти засиял улыбкой, любовно на нее глядя. У нее сердце взлетело от того, что уголок рта в улыбке у него слева чуть выше, чем справа, и как это ему удалось измять даже фалды… “Нескладеха моя любимая”, – подумала Летти.

– Не могу не признать, мисс Льюис, что, по сути, вы вполне верно оцениваете ситуацию.

Вот еще одно откровение: каким многоречивым становился он навеселе. Летти не смогла с собой совладать – несмотря на то, что вокруг слонялись его преподаватели и всякий мог их увидеть, она потянулась к нему и, чувствуя себя разгоряченной и живой, как никогда раньше, движимая знакомым желанием слиться с ним воедино, полноценно его поцеловала.

Берти захотелось развернуть ее и прижать спиной к дереву, как он делал в уединенных местах во время их долгих прогулок; ситуации это не спасало, но, когда он чувствовал под собой упругость ее тела, становилось хоть сколько‐то легче. Он никогда не признался бы в этом Летти, но считал несправедливым, что последние месяцы она много бранила его за недостаточное рвение к учебе, в то время как главная причина, мешавшая сосредоточиться на зубрежке перед выпускными экзаменами, заключалась в неуклонном помешательстве на том, что ему нельзя ею обладать.

Одно то, что Берти настоял на том, чтобы поступить в Вустер, а не последовал стопами отца и деда в Магдален, с точки зрения Гарольда было само по себе плохо; то, что он подрубил свои возможности, при выпуске получив посредственный балл 2:2, стало еще одним провалом[10]. Берти знал, что вину за это его отец возложил на Летти.

И, как он полагал, она‐таки была виновата, даже если не виновна ни в чем; как оказалось, учеба, которая и так изначально чрезмерного восторга не вызывала, по сравнению с Летти ошеломляюще скучна и никчемна. По сравнению с возможностью целовать ее и держать в объятьях, да, но также и по сравнению с разговорами с ней, с тем, как проявлял себя ее ум. Говорили они без умолку, темы выскакивали по касательной, а потом, по спирали, возвращались, и всегда у них было в избытке, о чем нужно поговорить, в то время, что им выпадало.