Тот студент, что сидел, развалясь и расставив широко ноги, снова взял слово.

– Он Ид – темная, животная сторона человеческой натуры, противовес Ариэлю как чистому Супер-эго.

– Благодарю вас, профессор Фрейд, – пробормотал доктор Спирпойнт. – Калибан безусловно представляет собой классический противовес Ариэлю, это придает пьесе ее структурную устойчивость. Но вряд ли я соглашусь с тем, что оба они входят в состав нашей человеческой сущности. Калибан, по сути, чудовище…

– Разве? Может, с ним чудовищно обошлись?

Доктор Спирпойнт перевел взгляд на Вайолет, вгляделся в нее. Как и все остальные в классе. Она залилась краской, а сердце заколотилось так, словно в грудной клетке кто‐то бил в барабан.

– Продолжайте, пожалуйста… мисс Льюис, не так ли? Я еще не слышал ни одного вашего… разбора.

Вайолет одернула свою бирюзовую тунику. Все деньги, полученные в подарок на Рождество, она потратила на одежду, подкрепила свое переосмысление высокими сапогами и подолами покороче, и теперь была смущена тем, что выставила всем напоказ свои бледные бедра.

– Ну, Калибан прекрасно жил на своем острове – это ведь был его остров! – пока его не поработили. А теперь все так плохо, что счастье у него только в мечтах: “и плачу я о том, что я проснулся”. Он… он как низший класс, забитый до уровня животных, до того, что способен желать только освобождения. И возможности отомстить.

Вайолет подняла глаза и поймала хищный взгляд парня, который наклонился вперед, упершись локтями в колени, и улыбался.

– Эффектная теория, мисс Льюис, – улыбнулся чуть снисходительно доктор Спирпойнт. – Но, боюсь, что неверная. Злодеи Шекспира часто красноречивы; это не значит, что нам следует отождествлять себя с ними. И Просперо говорит нам, что он пытался выучить Калибана, но тот просвещению не поддался.

– А что еще он может сказать? Ему ведь нужно, чтобы тот колол дрова и приносил воду! – В классе раздался смех, и Вайолет приободрилась. – Да и в любом случае, если его играет хороший актер, конечно, мы будем ему сочувствовать!

– А, так вы видели постановку, где вас тронул какой‐то актер, верно? Что ж, позвольте мне сказать вам, и на самом деле это касается всех, что театральные постановки – легкий способ разобраться с Шекспиром, но заменить текст они не могут. Как насчет того, чтобы рассмотреть язык, который сам Шекспир выбрал, а не те эмоции, которые вызвал актер?

Вайолет только что не затрясло. Вот же болван. Может, они все болваны. Вот что, она напишет эссе о “Буре”, где разложит все так убедительно и без всяких эмоций, что ему придется поставить ей высокую оценку. И выступать будет всякий раз, когда у нее мелькнет хоть какая‐то мысль. Потому что, если уж эта “неверна”, то в любом случае нет ничего железно правильного или неправильного.

– Неплохая теория, умница, – нагнал ее у двери тот парень, что смотрел на нее, улыбаясь. Вайолет снова одернула платье.

– Правда? Спасибо. Но он не слишком заинтересовался…

– Да ну, он просто отстой. Не обращай на него внимания. – Парень посмотрел в пол, затем на нее, и она видела, что это наигранная неуверенность. – Как насчет выпить кофе?

– С удовольствием. – Отозвалась она слишком быстро; это было ужасно.

– Кстати, я Макс.

Провел рукой по копне черных волос и улыбнулся. Коренастый, широкоплечий, с крупными ладонями, он тяготел к энергичным жестам, убирающим лишнее с пути. До кофейни в студсоюзе было недалеко, но по дороге Макса раз пять останавливали переброситься словом весьма занимательные на вид люди.

– Извини, – сказал он вроде серьезно, но с непроницаемой усмешкой после того, как одна вырви глаз рыжая, толкуя о сборе средств для фонда “Свобода от голода”, пялилась на него, ни разу не глянув на Вайолет.

Вайолет изобразила застенчивость. Про себя она планировала уже, как его удержать. Он станет пропуском.

И он стал. К Пасхе Вайолет стала его девушкой, пустила Макса в свою постель в первую ночь после того, как они съехались с каникул на летний семестр. Откровения, которое ей предвещали, не случилось. Но облако общей неопределенности рассеялось, вот это и впрямь было важно. И ролью она обзавелась: девушка Макса.

Так что, вернувшись к занятиям в начале второго курса, она ощутила себя вполне на своем месте, как будто завоевала право на то, чтобы там быть. И если Вайолет вдруг не хотелось высказываться, и такое случалось часто: вокруг полно было тех, кто вроде бы знал обо всем важном намного больше нее, – это не имело значения. И Макс, конечно же, мог высказаться за них обоих.

– Весь вопрос в воспитании…

Голоса мужчин сделались громче, когда она принесла чайник и снова уселась.

– Ну, это дело темное, чувак!

– А, это проблема, но к тому же считать так удобно, когда общество коррумпировано.

– Да… продолжай…

– Правда, удобно, разве не так, если уж природа сама создает некоторых глупыми или бедными или менее… менее способными к достижению – что там ни значит “достижение”, это другой вопрос, – но я о том, что не нужно работать над тем, чтобы выровнять игровое поле, если вину мы можем свалить на природу, – запинаясь, глотая слова, торопился тот, что с кудрями, Джонни.

– А о чем мы вообще здесь говорим? Поконкретней. Приведи-ка примеры.

Макс любил задавать вопросы: требовать, чтобы его убедили, и бросаться камешками в процессе спора.

– Ладно, вот грубый пример. Возьмем расу: ну, мы знаем, что в современной Британии раса может быть фактором прогноза, как кто‐то преуспеет в образовании, сколько он будет зарабатывать, как долго проживет и так далее. Разумеется, нам известно, что это не связано с природой – это не закодировано внутри… в чьей‐нибудь ДНК. Речь о возможностях и… и о предрассудках…

Макс преувеличенно серьезно кивнул, но Вайолет не могла не задаться вопросом, знал ли он – или вот этот Джонни – вообще хоть кого‐нибудь, кто не белый.

– Так что же, предубеждение – это то же, что “воспитание”? – медленно выговорил Макс, в самом деле обдумывая вопрос. – Тоже фактор формирования личности?

– Отчасти так оно и есть, да. Это важное слово для обозначения темной стороны того, что ты получаешь от общества, а не только от своих родителей. – Лощеный парень – как его, Эл? – высказывался ровнее, спокойней, чем его легко возбудимый друг.

– Роль родителей вообще сильно преувеличена, – снова вступил Джонни. – То есть это важно, конечно, но то, каким тебя учат быть, не определяет того, как сложится твоя жизнь, какой вес ты приобретешь в обществе…

– Тут и лежит проблема! Секу, о чем ты. – Макс глубокомысленно кивнул.

– Это касается и классов и… и женщин тоже.

Вайолет заметила, как Джен повернула на это голову. На своем курсе она была одной из четырех женщин, изучавших биологию, а мужчин у них числилось восемь с лишним десятков; к теоретическим построениям представителей сильного пола Джен было не привыкать.

– Итак, мужчины и женщины биологически различаются, да? – продолжил Джонни. – Но к чему сводятся различия в их поведении и восприятии – к биологии или к ожиданиям, которые общество возлагает на них с момента рождения? Предрасположены мы различаться своим поведением, охотники-собиратели и хранительницы домашнего очага? Или это все чушь собачья? – Череда вопросов сопровождалась бурной жестикуляцией.

– На мой взгляд, это, конечно, природа, – начал Макс, принимаясь легонько поглаживать Вайолет пониже спины, и она подивилась, как продуманно выбран для этого момент. – Очевидно, что цвет кожи – это пигмент всего лишь, но женские тела на самом деле устроены по‐другому, для других задач.

– Ага! Их тела – ладно, но их мозг?

– Ну, тоже! Это природа устроила так, что желания женщин поддержаны их биологией. Им хочется играть в куклы, потому что в них вложена необходимость выхаживать малышей. – Джен резко встала, словно ей претит это слышать, и Макс вскинул руки, защищаясь шутливо. – Я же не говорю, что они не могут стать астрофизиками или управлять банком! Могут! Просто, возможно, меньше вероятность, что они этого захотят, потому что в какой‐то момент в планы вмешается желание построить семью, верно?