В последнее время, исходя из возможной генетической неоднородности майкопской культуры, стали говорить о ее многокомпонентности и выделять предмайкопскую стадию ее развития, появились понятия «майкопская культурно-историческая общность» (Нечитайло А.Л., 1989а) и «майкопско-новосвободненская общность» (Кореневский С.Н., 1989; 1991; Пиотровский Ю.Ю., 1990; Резепкин А.Д., 1991а; Козаев П.К., 1992). Коснусь в данной связи доклада А.Д. Резепкина на прошедшем весной 1991 г. симпозиуме «Майкопский феномен в древней истории Кавказа и Восточной Европы». Говоря о майкопской культуре как многокомпонентном образовании, он выделил южную и северную группы компонентов этой культуры. В северную он объединил ранненовосвободненские комплексы и памятники среднестоговско-хвалынской общности (Резепкин А.Д., 1991а, с. 20). Целиком разделяя точку зрения на майкопскую культуру как культуру, сложившуюся под непосредственным влиянием части переднеазиатского населения, проникшего на Северный Кавказ, А.Д. Резепкин считает вместе с тем, что вклад степных энеолитических племен в ее формирование был не менее значительным. Майкопская культура, по его мнению, является продуктом всестороннего взаимодействия степных и передневосточных элементов (Резепкин А.Д., 1991б, с. 189).
Население Северного Кавказа, безусловно, поддерживало связи со степными племенами. Но значение этих связей на формирование майкопской культуры едва ли было столь существенным, как это представляется А.Д. Резепкину. Он, на наш взгляд, преувеличивает значение степного компонента и тем самым недооценивает в должной мере переднеазиатский вклад в развитие Майкопа. В данном вопросе, мне думается, более прав А.А. Нехаев, считающий, что формирование майкопской культуры «происходило на основе местных позднеэнеолитических племен с участием мощного восточного компонента, особенно северомесопотамского» (Нехаев А.А., 1990, с. 20). С этими позднеэнеолитическими племенами Северного Кавказа А.А. Нехаев связывает такие памятники, как поселения Свободное, Мешоко (нижний слой) и др.
Другой круг вопросов касается проблемы хронологизации майкопской культуры. Здесь следует подчеркнуть, что предложенное М.В. Андреевой на основании сравнительного анализа северокавказских и ряда ближневосточных древностей удревнение раннего Майкопа (конец IV тысячелетия до н. э.) оказалось правомерным (Андреева М.В., 1977). Так, в одной из последних обобщающих работ по ранней бронзе Северного Кавказа майкопская культура датирована временем от последней трети IV тысячелетия до н. э. до XXV в. до н. э. (Резепкин А.Д., 1989, с. 17). Правда, с этой датировкой резко контрастирует хронология, предложенная для Майкопа и Новосвободной В.А. Сафроновым — от XXV до XXIII в. до н. э. (Сафронов В.А., 1989, с. 235). Поразительна по своей неубедительности система обоснования отмеченных дат. Использовав археологические данные (материалы поселения Телль Хуэйра в Сирии), с одной стороны, и библейские сюжеты и персонажи — с другой, В.А. Сафронов пришел к «оригинальному» выводу: после разгрома Телль Хуйэры часть обитавших там арамейских племен мигрировала на Северный Кавказ и создала майкопскую культуру, и происходило это как раз в указанное время. Полная несостоятельность всех этих построений была убедительно показана В.И. Марковиным в его докладе на XV Крупновских чтениях (Марковин В.И., 1988), и особенно в недавней дискуссии по этнической принадлежности и другим вопросам майкопской культуры, развернувшейся на страницах журнала «Советская археология» (Марковин В.И., 1990а, с. 106–120), в которой принял участие также ряд авторов (Андреева М.В., 1990, с. 122–125; Кореневский С.Н., 1990в, с. 125–131; Сафронов В.А., 1990, с. 137–144; Чеченов И.М., 1990, с. 144–153; Марковин В.И., 1990б, с. 153–157)[34].
Наконец, последнюю группу вопросов составляет как раз проблема этнической интерпретации майкопской культуры. Около 20 лет назад, касаясь последней, мы констатировали, что вопрос о том, на каких языках говорили народы, жившие на Кавказе в III тысячелетии до н. э. и более раннее время, крайне сложен и остается нерешенным (Мунчаев Р.М., 1975, с. 412). Говоря об этнической принадлежности племен майкопской культуры, мы подчеркнули тогда же, что не располагаем сколько-нибудь надежными данными для ответа на вопрос, можно ли их связывать с хеттскими племенами, в частности с кашками, обитавшими в конце III или начале II тысячелетия до н. э. на северо-востоке Понта (Мунчаев Р.М., 1975, с. 413).
Правда, в то же самое время была опубликована работа Я.А. Федорова, посвященная определению места «майкопцев» в этнической истории Северного Кавказа (Федоров Я.А., 1975). По его мнению, не подкрепленному какими-либо убедительными данными, носители майкопской культуры являются предками адыгов[35].
С тех пор, к сожалению, никаких новых данных для решения этого вопроса не получено. Факт налицо — мы не имеем до сих пор на Кавказе ни одного памятника, в котором зафиксирован язык (или языки), на котором, возможно, говорило население Предкавказья в эпоху ранней бронзы. И тем не менее, по этому именно вопросу возникла целая дискуссия. Она была вызвана опубликованными заключениями по этнической атрибуции майкопской культуры, главным образом В.А. Сафронова и И.М. Мизиева.
И.М. Мизиев, основываясь на шумеро-балкаро-карачаевских языковых параллелях, полагает, что они могли зародиться в эпоху майкопской культуры, когда на Северном Кавказе жили мигрировавшие сюда переднеазиатские племена (Мизиев И.М., 1986, с. 16–34; 1990, с. 131–137). Получается, следовательно, что в III тысячелетии до н. э. на Северном Кавказе обитали тюркоязычные племена (предки балкарцев и карачаевцев) и носители шумерского языка — выходцы с Ближнего Востока. На самом деле, если шумеро-тюркские языковые соответствия действительно представляют реальный факт, то время, место и обстоятельства или процесс их возникновения требуют объяснения. И.М. Мизиев, будучи уверен в бесспорности шумеро-тюркских языковых параллелей, пытается таким образом объяснить их происхождение и приходит в конечном итоге к выводу о глубокой древности тюркского этноса на Северном Кавказе. Для подлинного доказательства того и другого, по моему убеждению, требуются новые дополнительные данные и более строгая и развернутая аргументация, чего у И.М. Мизиева пока нет.
Иную картину этнокультурного развития Северного Кавказа в эпоху ранней бронзы демонстрирует В.А. Сафронов, нередко в соавторстве с Н.А. Николаевой. Как указывалось выше, они считают Майкоп и Новосвободную разнокультурными комплексами, связанными своим происхождением с разными областями Старого Света. Если Майкоп, как им представляется, создан племенами, мигрировавшими на Северный Кавказ в XXIV–XXIII вв. до н. э. из района Телль Хуэйры в Сирии, то этническая принадлежность их как носителей майкопской культуры совершенно очевидна — это семиты, причем не вообще семиты, а западные семиты. Но в свете новой хронологии майкопской культуры, которой придерживаются сейчас многие исследователи, начало Майкопа определяется концом IV тысячелетия до н. э. В таком случае о семитах говорить не приходится. Речь может идти, прежде всего, о племенах урукской культуры, т. е., скорее всего, о шумерах. Но это никак не согласуется со схемой Николаевой-Сафронова. Определив без какого-либо серьезного обоснования дату Майкопа XXIV–XXIII вв. до н. э., указанные авторы сделали другое, ничем не аргументированное и потому ошибочное в своей основе заключение об этнической принадлежности майкопской культуры.
Культура же Новосвободной связана, по мнению Н.А. Николаевой и В.А. Сафронова, с культурами северо-западных областей, ее носители — индо-арийцы. Более того, сходство новосвободной и кубано-днепровской культур позволяет им сделать вывод о хеттско-палайской атрибуции Новосвободной (Сафронов В.А., 1989, с. 214). И далее мы узнаем, что в Прикубанье праиндийцы столкнулись с западносемитскими племенами майкопской культуры, от которых переняли «некоторые технические усовершенствования колесного транспорта» (Сафронов В.А., 1986, с. 216). Все, казалось бы, просто и ясно, если, конечно, не учитывать того, что вывод этот не подкреплен какими-либо археологическими материалами и прочими данными. При этом не стоит даже подчеркивать, что до сих пор в памятниках Майкопа (за одним исключением) свидетельств использования колесного транспорта не зафиксировано.
