Описанные антропоморфные стелы, очевидно, также связаны с погребальным культом, но ими, вероятно, некогда были отмечены не рядовые захоронения, а могилы племенных вождей или жрецов. Здесь имеет место воплощенное в камне обожествление соплеменников, чей образ мог способствовать благополучию живых людей.

На территории Дагестана, в его предгорьях и высокогорных районах найдено большое количество наскальных изображений. Все они приурочены к выходам скал с относительно ровными поверхностями, служившими для рисунков своеобразным полотном. В предгорьях их выбивали точечными ударами или процарапывали острым орудием, в горных районах наносили краской, преимущественно охрой разных оттенков — от желтого до красно-коричневого. Таковы гравировки, обнаруженные у селений Капчугай, Уйташ, Ленинкент, у г. Буйнакск, в бассейне р. Самур и других местах предгорного Дагестана (Марковин В.И., 1954, с. 324 и след.; 1958, с. 147–162; 1990, с. 85–88; Лавров Л.И., 1959, с. 175–180; Дибиров П.М., 1959, с. 223–225; Häusler А., 1963, s. 896, 897, taf. XVIII, XIX; Канивец В.И., Марковин В.И., 1977, с. 58, 59; Маммаев М.М., 1989, с. 81, 268, рис. 124).

Рисунки, сделанные красками (писаницы), и гравировки сейчас найдены в более, чем 40 пунктах Гунибского, Гумбетовского, Лакского, Кулинского, Дахадаевского и других районов Дагестана (Котович В.М., 1960, с. 92–95; 1971а, с. 97–98; 1974, с. 29 и след.; Исаков М.И., 1966, с. 24, 61, 64; Табл. 17, 18; Исрапилов М.И., 1991). Среди гравировок и писаниц могут быть выделены стилистически близкие рисунки, характеризующиеся линейно-контурной манерой изображения (табл. 105, 1–3). При всей своей схематичности они живо передают характер животных, позы всадников и пр. (Марковин В.И., 1954, с. 326, 327, рис. 2, 3; 1958, с. 148, 151, рис. 1, 5; Исаков М.И., 1961, с. 253, 254; История Дагестана, 1967, т. 1, с. 80; Кильчевская Э.В., 1968, с. 31, 32; Котович В.М., 1971б, с. 129, 130; 1974, с. 39–41, рис. 17, 18).

Можно думать, что все эти изображения, включая солярные сюжеты и отдельные знаки плодородия, наносились на скалы с целью магически способствовать успеху в реальной охоте, увеличению поголовья домашних и диких животных, с надеждой на помощь великого светила — солнца в земледелии и во всех житейских делах (Котович В.М., 1974, с. 41–45; 1980, с. 28–36; 1984, с. 11–20; 1986, с. 6–18; Марковин В.И., 1974, с. 55, 56; 1990, с. 85–89). Датировка упоминаемых наскальных рисунков эпохой бронзы аргументируется как сопоставлением их с древней вазовой живописью, так и отдельными находками того времени, сделанными возле них (Марковин В.И., 1954, с. 328, рис. 4а; 1958, с. 155, 158; 1990, с. 85–88; Häusler А., 1963, s. 897; Котович В.М., 1974, с. 39, 40).

Рассматривая отмеченные наскальные гравюры и живопись, следует отметить в них ритмичность, умение подчеркнуть наиболее характерное в экстерьере тех или иных животных и то чувство меры, которое придает древним изображениям исключительную художественность и законченность истинных произведений искусства (Марковин В.И., 1974, с. 55).

Декор керамической посуды с его скупой орнаментикой в виде отдельных налепов и прочерченного узора также в определенной степени указывает на его символико-магическое значение. Таковы выпуклые бычьи и бараньи рога (букрании), конусовидные налепы — соски и груди, с несомненностью связанные с надеждой на плодородие и изобилие. В этом отношении особенно интересны уже упоминавшиеся глиняные рельефы, найденные в Верхнегунибском поселении (табл. 88, 1, 2). На них, по мнению В.М. Котович, изображена пашня, по которой идет парная запряжка быков, осеняемая лучами солнца (концентрические окружности или спирали). Эта сцена, по ее мнению, свидетельствует о наличии в Дагестане эпохи бронзы аграрного культа (Котович В.М., 1965, с. 165, 166).

Не останавливаясь на мелких деталях, связанных с культами, следует заметить, что они плотной сетью опутывали жизнь древнего человека, регламентируя ее и устанавливая всевозможные запреты и обязательства. Сказанное, выходя за рамки нашего издания, хорошо документируется этнографическими наблюдениями, широко освещенными в соответствующих трудах (работы М.О. Косвена, Е.М. Шиллинга, Л.И. Лаврова, Л.С. Панек, С.Ш. Гаджиевой, Б.А. Калоева, М.О. Османова, А.Г. Булатовой, А.О. Булатова, Г.А. Сергеевой и др.).

Археологи-кавказоведы культуру энеолита и бронзы Северо-Восточного Кавказа условно, для удобства, называют иногда культурой «обмазанной керамики». Прослеживая ее появление по меньшей мере с IV тысячелетия до н. э., они соотносят такую же керамику с носителями восточнокавказского (дагестано-вайнахского) проязыка местного, аборигенного населения (История Дагестана, 1967, т. 1, с. 84, 85). Таким образом, описанный нами материал при всей спорности некоторых высказанных здесь суждений можно почти полностью связывать с культурой местных, коренных народов — дагестанцев, чеченцев и ингушей. Дальнейшие археологические исследования в пределах Северо-Восточного Кавказа углубляют наши знания о столь далеком времени в их истории, каким является эпоха бронзы.

Эпоха поздней бронзы Северо-Восточного Кавказа изучена менее полно, чем предшествующий период. Обычно памятники того времени в литературе объединены под названием «каякентско-харачоевская культура». Термин этот впервые предложил Е.И. Крупнов в 1940 г. (Крупнов Е.И., 1940, с. 14). Он связан с названиями двух селений — дагестанского Каякент и чеченского Харачой (Хорочой)[67], в окрестностях которых исследовались весьма характерные памятники культуры.

Первый из них — могильник у ст. Каякент (неподалеку от одноименного селения) был обнаружен в 1898 г., когда здесь прокладывали железнодорожную линию, и изучался В.И. Долбежевым. Ему удалось раскрыть 34 захоронения в каменных ящиках (Долбежев В.И., 1898, с. 76 и след.; ОАК за 1898 г., с. 141–162). Второй могильник у сел. Харачой изучал в 1937 г. А.П. Круглов. Им было раскопано 50 погребений (Круглов А.П., 1949, с. 111–128). Материалы этих некрополей явились эталонами для последующего изучения культуры. Если В.И. Долбежев дал лишь первую характеристику сделанных им находок, даже не пытаясь их датировать (ОАК за 1898 г., с. 157–162), то А.П. Круглов ставил определенные задачи — установление абсолютной хронологии харачоевского и подобного ему могильников, «определение их места в кругу иных памятников Северного Кавказа и Закавказья» (Круглов А.П., 1946, с. 111, 112). Он неоднократно вплоть до 1942 г. обращался к добытым им материалам, пытаясь проследить единую линию развития в местных древностях на протяжении III–I тысячелетий до н. э. (Кушнарева К.Х., 1958, с. 14). Однако история изучения каякентско-харачоевской культуры не ограничивается только лишь сказанным. Она сложна, и полного ее историографического обзора не имеется (Марковин В.И., 1969а, с. 10–14; Котович В.Г., 1978б, с. 46–50).

До того, как был открыт Каякентский могильник, и позже, почти до 1932 г., никто серьезно не занимался изучением аналогичных памятников (Мунчаев Р.М., 1954, с. 7–20). Каякентский могильник стоял тогда «совершенно изолированно среди других памятников Кавказа» (Круглов А.П., Артамонов М.И., 1938, с. 6). Австрийский ученый Ф. Ганчар считал даже, что он относится к эпохе меди (Das kupferzeitliche Stadium) и синхронен майкопско-новосвободненским древностям, принимая при этом каякентские каменные ящики за дольмены (Hančar F., 1937, s. 242, 280, 284, abb. 24). Но А.А. Иессеном были предприняты разведочные работы в Дагестане, которые позволили, по словам Р.М. Мунчаева, впервые представить «относительную датировку открытых здесь памятников и их первую историко-культурную характеристику» (Мунчаев Р.М., 1954, с. 22). Тогда А.А. Иессеном были зафиксированы отдельные могильники с каменными ящиками у селений Новый Чиркей, Ишкарты, Турчи (Иессен А.А., 1935а, с. 33–36). Так территория Дагестана начала заполняться древностями, близкими Каякенту. С открытием Харачоевского могильника встал вопрос о той культуре, которую представляют он и аналогичные ему памятники (Берикей, Дарго, Белгатой и др.). А.П. Круглов, изучив их специфические особенности и сопоставив с могильником у сел. Каякент, писал: «Памятники Северо-Восточного Кавказа начала I тысячелетия до н. э. могут быть выделены в самостоятельную культуру, которая может быть названа хорочоевской по селению, у которого расположен наиболее изученный могильник». По его мнению, носители выделенной им культуры отставали в развитии от своих северных и южных соседей (Круглов А.П., 1946, с. 133, 134)[68], хотя он же считал возможным говорить о синхронности этой культуры кобанским древностям (Круглов А.П., 1946, с. 133). Однако А.А. Иессен придерживался иной точки зрения, считая, что «памятники типа Хорочоя и Кая-Кента» не находят «точек соприкосновения с кобанскими могильниками» (Иессен А.А., 1935б, с. 152, 153). Лишь в полном издании труда А.П. Круглова редакцией были внесены термины «каякентско-хорочоевская культура» и «могильники каякентско-хорочоевского типа». Там же памятники культуры датируются IX–VIII вв. до н. э., выступая, таким образом, в определенной степени синхронными кобанским древностям (Круглов А.П., 1958, с. 92, 93). В этой работе заметно стремление автора к выделению двух групп памятников, характерных для восточных и западных районов Северо-Восточного Кавказа (Круглов А.П., 1958, с. 66).