Влияния южных соседей проникают в сферы материальной и духовной жизни закавказского общества. Процесс этот постепенный. Мы уже говорили, что из южных стран в Закавказье пришла «мода» расписывать сосуды, причем появилась она в наиболее ранней (кармирбердской) культуре эпохи средней бронзы и просуществовала вплоть до заката культур этого яркого периода; в Закавказье эта традиция отсутствовала. Влияние заметно и в мотивах орнаментации: на кармирбердской посуде мелькают элементы росписи сосудов древнего Мерсина, Тарусса, Богазкея, Кюльтепе, Алишара и др. Кармирбердская культура указывает и еще на одно направление связей; в погребениях могильника Верин Навер и Кармир Берд (Араратская долина) найдены ожерелья из стеклянных и фаянсовых бус, которые есть основания рассматривать как прямой импорт из Месопотамии, в частности из мастерской Ларсы.
В керамике севано-узерликской группы памятников связи заметны не менее отчетливо. Уже само наличие расписных сосудов является проявлением все той же южной традиции. В Лчашенском кургане бив аричском погребении 65 встречены двуручные сосуды (табл. 40, 4; 41, 13), являющиеся подражанием малоазийским образцам (Арешян Г.Е., 1973); эти сосуды встречаются и в погребениях триалетского круга (Воскеваз и др.). Кинжал же с рамочной рукоятью из аричского погребения 78 (так же, как и из Кизыл Ванка) следует рассматривать как изделие переднеазиатского импорта. Позднее эти кинжалы получили широкое распространение по всему Ближнему Востоку и Кавказу (Погребова М.Н., 1977, с. 34). С тем же культурным кругом связываются булавка и разъединитель бус из погребения 65 аричского могильника. Последние вместе с хурритскими печатями (Дьяконов И.М., 1963, с. 11) начиная с XVIII в. до. н. э. распространяются в тех же широких границах. Наконец, на юг уходят аналогии случайно найденным топорам из Ленинакана и Навура, которые прямо сопоставляются с топорами VI слоя Тепе Гавра, погребений Талыша и находок в таких анатолийских памятниках, как Кюльтепе, Ван, Сивас, Эрзерум (Мартиросян А.А., 1964, с. 61).
Особенно интенсивные связи прослеживаются по памятникам триалетской культуры. Достаточно обратиться к «царским» курганам, отмеченным обрядом кремации, который, как предполагают, повторяет ритуал погребений хеттских царей, ставший известным благодаря хеттским текстам (Куфтин Б.А., 1941, с. 100). Существует также точка зрения, что обряд кремации и в хеттском, и в южнокавказском обществах является результатом воздействия хурритской этнической среды (Меликишвили Г.А., 1965б, с. 21). Вместе с тем отдельные случаи кремации (Тквиави, Степанакерт, Хаченагет) имели место уже во второй половине III тысячелетия до н. э. (Макалатия С.И., 1943; Гуммель Я.И., 1948; Кушнарева К.Х., 1954, с. 168), хотя в ранних «царских» курганах Марткопи, Цнори и Бедени вождей не сжигали. По-видимому, начиная примерно с XVII в. до н. э. ритуал кремации становится достоянием высшей прослойки кавказского общества, стремящейся к подражанию царским обычаям южных соседей. Обряд помещения в гробницы колесниц — этот особый признак престижа, — возможно, также заимствован из ритуала погребений шумерских царей. С помощью погребального экипажа и других предметов особого назначения обеспечивались условия для перехода лиц высокого ранга в заупокойную жизнь.
Связи прослеживаются и в сфере металлопроизводства. Последними исследованиями этой отрасли ремесла в Малой Азии и на Южном Кавказе (Esin U., 1969; Абесадзе Ц.Н., 1974а, б; Геворкян А.Ц., 1980) устанавливаются следующие важнейшие факты.
1. Преобладание на Южном Кавказе в III тысячелетии до н. э. изделий из низконикелистой меди свидетельствует об эксплуатации местных сырьевых ресурсов в пределах Кавказа. В период же средней бронзы происходит переориентировка сырьевых источников, начинается активное использование высоконикелистых месторождений, расположенных вне региона; это значит, что налаживаются новые экономические связи. Вопрос, каким способом добывалось новое сырье — посылались ли на его добычу экспедиции, как это происходило с обсидианом (Renfrew С., Dixon I., Cann J., 1966; Кушнарева К.Х., 1974а), или транспортировались в Закавказье слитки металла, — остается открытым.
2. Как известно, в III тысячелетии до н. э. южнокавказские металлические изделия изготовлялись из мышьяковистой меди, в то время как в Анатолии уже преобладали изделия из классической оловянистой бронзы. Логично думать, что технологическая традиция изготовления последних в конце III тысячелетия до н. э. проникает в Закавказье из Анатолии. Таким образом, связи осуществлялись как по линии эксплуатации удаленных месторождений (А.Ц. Геворкян предполагает, что оловянистые рудные месторождения находились на территории Передней Азии), так и по линии обмена опытом и заимствований рецептуры более эффективных сплавов.
Парадные втульчатые наконечники копий, известные из серии погребений (Аруч, Азнабюрт, Триалети, Кировакан, Месхети — табл. 25, 22; 26, 4; 27, 5), находят прямые аналогии в Сирии (Рас-Шамра I), где они датируются XVII–XV вв. до н. э. (Schaeffer С., 1943). Их рассматривают и как предметы сирийского импорта (Мартиросян А.А., 1964, с. 64), и как продукцию местных мастеров, заимствовавших формы у сирийских металлургов (Джапаридзе О.М., 1969, с. 162). Узкие «рапиры», найденные в комплексах (Самтавро, Маисян, Лило — табл. 21, 8) и случайно (Воротна Берд, Дзора-ГЭС, Ноемберян, Качаган, Ангехакот — табл. 27, 1–4), связываются с крито-микенским оружием; очевидно, первые образцы попали на Кавказ из Эгейского мира. Возможно, что в дальнейшем наладилось их местное производство, о чем говорит большое сходство некоторых южнокавказских «рапир». Влияние юга испытали и архаичные проушные топоры, самый ранний экземпляр которых в Закавказье найден в Ленинакане, а самый поздний — в Кировакане (табл. 27, 11, 23). Между ними стоят случайные находки из Грма-Геле, Бодорна, Гумбати, Навура (табл. 27, 24, 25). Эти топоры имеют прямые параллели в топорах VI слоя Тепе Гавра, V слоя Телл-Билла, анатолийского Кюльтепе и др.). Перечисленные памятники очерчивают широкий круг их бытования.
Ювелирные изделия из «царских» курганов уникальны. Они не имеют прямых аналогов в памятниках Переднего Востока и, по мнению большинства специалистов, являются продукцией местных мастеров, имевших уже в своем распоряжении высокую технологическую базу. Весьма интересно, что, начиная со второй половины III тысячелетия до н. э. Кавказ входит в тот ареал, где существовал круг терминов, обозначающих как чистое золото, так и золото с различными примесями (Дедабришвили Ш.Ш., 1979, с. 66). Вместе с тем ряд предметов испытал на себе влияние различного рода стилей, бытовавших в южных цивилизациях. До сих пор вызывает споры знаменитый серебряный кубок из XVII триалетского кургана с изображением ритуальной сцены (табл. 26, 17). Наряду с утверждением, что это местное изделие, существует и другая точка зрения — строгая ритмичность фигур процессии, костюмы фантастических персонажей, их зооморфные маски позволяют связать этот кубок с искусством хеттско-малоазийского круга, проявляющимся, в частности, в рельефах Язили-Кая и Зенджирли (Меликишвили Г.А., 1965а; 1965б, с. 20). Влияние хеттского искусства ощущается также в манере передачи геральдических львов на золотых триалетских штандартах и чаще из Кировакана (табл. 26, 14; 27, 7), хотя форма последней точно копирует глиняные сосуды, особенно распространенные в памятниках севано-узерликской культуры. Как результат воздействия хеттского стиля следует воспринимать два гладких серебряных кубка из того же кироваканского кургана (табл. 27, 9, 13); их высоко поднятые ручки прекрасно связываются с деталями малоазийской керамики. Наконец, кубки цилиндрической формы имеют прямые аналогии в «хеттской» посуде такого памятника, как Аладжа Уюк. Есть точка зрения, что эти предметы могли быть и привозными (Арешян Г.Е., 1973, с. 45).
