Не признаваться же, что в голове — натуральная каша. Сложно жить, когда на ту или иную ситуацию у тебя возникает два импульса. Вот иду я, проссавшись, назад в класс, да? А навстречу студент и преподаватель, мило беседуют, увлечены, так сказать, друг другом. Так вот у меня первый наработанный импульс сделать шаг в сторону, из вежливости уступая им дорогу, а второй, вступающий с ним в конфликт — столкнуться, а потом вызвать на дуэль. И жестоко убить, конечно же. Не потому, что крови хочется, а потому что нужно создать себе хорошую внушительную репутацию, которой пока нет. Воспитание «лорда» специфично. К примеру, когда красноволосая наезжала, его знания толкали меня сделать шаг вперед, схватить баронессу ладонью за рот, активировать Проявление Сильверхеймов, проморозив девушку насквозь. А затем оттащить получившуюся статую в мужской туалет, благо тот рядом, да и покрошить мелко в унитаз. Что там, килограмм 45–49? На пяток смывов. Твердая? Так еще одно использование Лимита — и человеческое тело буквально раскрошится в мелкий удобный порошок, отливающий красно-серебристым цветом…

Только вот я полон решимости взять весь этот бардак в свои руки. И жизнь тоже. Импульсы высокородного убийцы, которому, судя по отголоскам памяти, доносящимся до моего сознания, убить — это даже не раз плюнуть, а произвести вообще давно привычное действие вроде извлечения сигареты из пачки. Чтобы не ходить далеко за примером, так я готовился шагнуть навстречу нашему старосте, когда конфликт пошёл, но не затем, чтобы куртуазно выкатить яйца, а чтобы сподручнее было раздробить ему хлестким ударом горло, если он попробует атаковать…

Брр… Надо подышать свежим воздухом. А заодно придушить в себе импульс. Как называть еле уловимую, но настойчивую тень желания покурить? Блин, ведь бросил в тридцать лет! И до самого загиба ласт не тянуло!

Сев на лавочку во внутреннем дворе Академии, я прибегнул к древней мудрости советских военных — начал утомлять внутреннего солдата упражнениями на прокачку энергетики. Телу и разуму подобные инициативы очень не понравились, но взбешенный красноволосой стервозой, я был неумолим. Процесс запускался со скрипом, но под лютыми остервенелыми пинками человека, понимающего, что лучше делать нечто полезное, чем трепетать мыслью в неясном направлении.

— «Кейн, лорд поделился мыслью. Хочешь её услышать?», — неожиданно прорезалась даймон.

— «Хочу», — коротко отозвался я, сосредоточенно пытающийся стабилизировать разгоняющуюся ману.

— «Вопрос: какие высокородные переходят к нахрапу и шантажу сразу, минуя другие, более цивилизованные пути для получения нужного? Три категории: глупые, нищие и те, кто в отчаянии. На дуру девочка не была похожа».

— «Благодарю».

— «Пользуйся нашей добротой, смертный!»

Сегодня у нас после большого перерыва был большой урок физподготовки. Мне, проваландавшемуся на скамейке, удалось на него слегка опоздать, так что наблюдал в итоге довольно забавную картину: барон Фурио Медичи горевал вместе с физруком, сухим жилистым дядькой по имени Захар Мендельсон. Оба этих благородных господина с лицами, полными вселенского разочарования, наблюдали за двумя табунами молодых аристократов, неловко толпящихся рядом с беговой дорожкой.

Одной из кучек «испуганных оленят» были представительницы прекрасного пола. Они это… стеснялись. Причиной стеснения был наряд в виде длинных свободных шорт по колени и довольно практичной льняной рубахи без ворота и с очень короткими рукавами. На ногах у девушек, как, впрочем, и у парней, красовались ботинки на толстой подошве и с высокой шнуровкой. Кстати, подошва была упругой. Единственным отличием в форме, которое наблюдалось между мальчиками и девочками было нечто темное у девочек под рубахами. Уловить, что именно, было невозможно, но я предположил, что это — плотный топик или нечто вроде него.

Видимо, по местным меркам это было катастрофическое обнажение.

Ну ладно, интересно девки пляшут, а пацаны что? А те тоже стеснялись! Правда, не своего внешнего вида, а стоящего отдельно и злющего как тридцать три собаки Константина Азова! Ну да, ну да, тот со своим ростом и хрупким телосложением, с торчащими ногами и руками, в определенно большой ему рубахе и перепоясанный дополнительным поясом… он был похож на девочку больше, чем все эти драгунские кобылицы!

— Дайхард! — аж рявкнул бедный блондин, когда я к нему подошёл, — Сегодня идём в бордель! За мой счет!

— Гип-гип, ура! — радостно отреагировал я сообразно роли, от чего класс слегка сменил вектор своих настроений, начав уже ненавидеть меня по старой памяти. Ну а уж шутливо толкнуть злющего блондика в плечо кулаком сама карма велела.

Мендельсон, который отнюдь не был похож ни на иудея, ни на музыканта, наконец, решил прервать творящиеся разброд и шатание. Сухим, резким и звучным голосом он грамотно и точно определил уровень наблюдаемых им кадетов как полностью пробитое дно, а затем, громко посетовав на то, что пятилетний перерыв в преемственности обучения — трахаемое Сатаной зло, велел всем прекратить «мандить» и начать вести себя как полагается настоящим, хоть и будущим, военным. В частности — встать в две шеренги.

Наша форма, как описал Захар — есть облегченный вариант, который мы, скорее всего, надеваем в таком виде один раз, сейчас. Далее она будет дополнена наколенниками, налокотниками и написьниками для мужиков. Девушкам он щедро пообещал шлемы, а затем высказал горячее пожелание, чтобы они «сбрили нахер разноцветную паклю» с голов. Хмыкнув при виде тут же набычившихся дам, Мендельсон, кашлянув, объявил, что с этого мига их волосы становятся лично их половой проблемой. И, если он, Захар, увидит, что дивные кудри мешают детишкам выполнять боевую задачу, то наш элитный класс познакомится с такой непрофильной дисциплиной как стрижка сопротивляющейся женщины в полевых условиях.

Медичи ржал как конь, девушки бледнели и дрожали.

— Бегите! — тем временем выдал преподаватель физической подготовки, широким жестом указывая на стадионные круги, — Бегите, пока не скажу остановиться! Быстро-быстро! Друг другу не мешать!

— Бегом марш! — добавил откровенно веселящийся итальянец, окончательно принуждая молодежные массы к бегу.

Ну, то, что ни один из преподавателей не собирается говорить «стоп» — было понятно. Добрые дяди были настроены узнать наш уровень физического развития.

Он оказался отвратительным. Круг стадионный был длиной порядка полутора километров, так его, не запыхавшись, преодолели всего четверо. После еще половины круга, под строгие окрики обоих преподавателей, начался отвал студентов. Некоторые падали на траву в изнеможении, другие становились раком, хватая ртом воздух… обычная картина. Мендельсон, явно потеряв от такого зрелища душевное равновесие, заливисто матерился, рассказывая всем желающим и нежелающим о том, что ему подсунули полную некондицию и о том, что гораздо менее знатные студенты, проверяемые им ранее, показали куда лучшие результаты.

А я что? Бегал себе. Молодость Юджина, прошедшая в деревне, преимущественно состояла из бега, шалостей и физических упражнений. Старый гад Викардо совсем не заморачивался с дополнительным обучением парня, а, радуясь тому, что парень растет и учится почти самостоятельно, а его договор с гримуаром соблюдается, праздно бухал большую часть времени. А снедаемый скукой пацан творил свою джигурду, обрастая тугими и выносливыми мышцами. Пробежать 12–15 километров до особо рыбного пруда, а затем, с добычей, обратно, моему прототипу не стоило ничего.

Азов благодаря, видимо, своему смешному весу, осилил аж два с половиной круга, а затем, сменив колер кожи с благородно-белого на красный и вспотевший, шлепнулся на травку и притворился мертвым. Покачав головой, я покосился на сидящую на той же траве неподалеку баронессу, выглядящую ничем не лучше моего товарища, а затем поскакал дальше.

— Дайхард, отставить! Подойдите! — прозвучало после того, как я последним сделал полный круг.