Что мне оставалось делать, кроме как проказничать? Не сразу, конечно, но после того, как у Власы Лийермейер запели огурцы, почему-то каждое такое же сумасшедшее событие сразу же записывалось на мой счёт. Устав тщетно оправдываться, я и начал возмещать злым языкам всю свою скорбь за невинно опороченное имя.

— Что ты опять натв… Оу… Кейн, малыш… — девичий голос, раздавшийся со второго этажа нашей избушки, оказался последней соломинкой, переломившей спину верблюду.

— Фели! — завыл я, лежащий на животе, протягивая руки по направлению к висящей в воздухе большой книге в стальном переплете, — Фелииии…!

— Ничего особенного не случилось, прима Краммер, — почти игриво пропел Солюс, любовно очищая очередное подранное яблоко, — Просто наш юный господин удостоился чести салюта по поводу своего отъезда. Я всего лишь немного помог местным с организацией этого события.

— Отъезда⁈ — охренел я, впервые услышав такие новости. Даже жгущая всю мою тыловую часть боль отступила.

— Да, милый, — Фели пролевитировала вниз, устраиваясь на столике, за которым сидел Солюс, — Тебе через час исполнится восемнадцать лет и… мы будем вынуждены как покинуть округ, так и расстаться с мастером Викардо.

— К моему глубочайшему удовлетворению, прима, — не преминул вставить ехидную ремарку Солюс.

— И об этом все знают, кроме меня! Как так-то⁈ — возопил я.

Действительно. Провести всю жизнь с человеком, явно меня недолюбливающим настолько, что о какой-либо привязанности говорить не стоит совершенно — это одно. Но чтобы мой собственный гримуар, часть меня, буквально, с которой мы не расстанемся всю эту жизнь… и чтобы он что-то скрывал⁈ Это за гранью добра и зла!

Перед моим носом оказалась тарелка розовых яблок тетушки Блем. Аккуратно порезанные, даже красиво разложенные. Из тех, что уцелели после солевой канонады. Частично. Соленые, наверное, капец какие. Может, этот гад их специально досолил, с него станется.

— Ваш праздничный ужин, сэр! — явно довольный собой до безобразия Солюс Викардо выпрямился, одёргивая сюртук, — А я вынужден вас покинуть. Здесь неподалеку проходит… празднование, на котором меня настоятельно попросили присутствовать!

— Напьешься, Солюс? — обреченно спросил я, пытаясь поддеть пальцами один кусочек яблока.

— Как последняя свинья, сэррр! — радостно заявил одноглазый. Правда, сразу не ушёл. Доставил себе удовольствие понаблюдать, как я с кислой миной давлюсь солеными яблоками, по которым, всё-таки, здорово напопадало, как морщусь от боли, как летает вокруг меня волшебная книга, вслух описывающая мне, насколько велики повреждения, нанесенные мстительными и не понимающими шуток деревенскими.

А я ем. Что ни говори, а отступать не привык. В плане были розовые яблоки тетушки Блем? Были. Пусть даже меня к этому подтолкнул одноглазый подлец, раскуривающий в помещении (сколько раз просил не курить дома!) свою старую потёртую трубку. Всё равно ем. Восемнадцать лет — они один раз в жизни. Нужно крепиться, даже если вся морда мокрая от слёз, а вся задняя часть до сих пор горит адским пламенем. Мужик решил — мужик сделал!

— О, я уже опаздываю! — хмыкает Солюс, тыча пальцем в часы, на которых без пяти минут двенадцать, — Прошу извинить, сэррр, что не могу остаться на праздник, но слово джентльмена дано, вы, как благородный, должны понять!

— Хватит тут капать ядом, — кривясь от соли внутри и снаружи, говорю я, — Катись чертям и там упейся! Нам с Фели и так будет хорошо. Когда-нибудь.

Старик неспешно уходит, прихрамывая, довольный как слон. Специально ведь тянул время, чтобы уйти перед самой-самой полночью. Сволочь. Остаемся вдвоем, я и мой гримуар, висящий перед диваном с раненным, но несломленным поедателем соленых розовых яблок.

— Фели, что завтра будет? — слабым голосом спрашиваю я книгу.

— А? — та определенно погружена в мысли, отвечая рассеянно, — Да ничего особого, Юджи. Просто съездим в один город, там подпишешь пару бумаг, тебе выдадут кристалл взрослого, запишут в книги… поживем немного, дождемся ответа из Парижа. Тебе должны увеличить содержание раз, эдак, в двадцать, и выделить особняк. Где-нибудь. А там будем жить дальше…

— Раз в двадцать⁈ — подпрыгиваю на месте я, тут же издавая стон боли, — Это же…!

— Юджи, не отвлекай меня, — внезапно холодно говорит моя единственная верная подруга и спутница жизни, — Не сейчас. Помолчи.

Пораженно молчу. На часах почти двенадцать, но это внезапно становится полной фигней. Что с ней⁈ Фелиция всегда была на моей стороне, она, можно сказать, была для меня хоть каким-то заменителем нормальной семьи! Я, конечно, часто задумываюсь, откуда я знаю или чувствую, какой должна быть нормальная семья или, к примеру, что Солюс Викардо всегда меня не мог терпеть, но… гримуар? Мой гримуар⁈ Отдает мне указания⁈

Сейчас⁈ С тем же успехом пистолет мог бы отказаться стрелять, а нож резать хлеб!

— Чт… — слова застревают у меня на языке, когда часы бьют полночь. С первым же их ударом обложка моей книги вспыхивает языками черного и фиолетового пламени. Точно таким же, сразу, буквально через секунду, загораются многочисленные колдовские знаки на стенах, паркете и даже потолке нашего дома! Везде! Что это⁈

— Сим объявляю! — громко и звучно проговаривает висящий в воздухе гримуар, — О закрытии малого контракта между мной, гримуаром Горизонта Тысячи Бед и…

Она произносит имя, которое я не могу услышать, понять, разобрать хотя бы слово. Этот набор звуков, он очень странный, он зовёт меня, он и есть я. Изо рта вываливается кусок просоленного розового яблока, но это последнее, что я чувствую перед тем, как всё вокруг, и моё сознание тоже, поглощает взбурлившая тьма, набросившаяся на меня из знаков. Нечто огромное, всезнающее, холодное и абсолютно безжалостное надвигается на меня оттуда, поглощая, как пасть кита поглощает безмятежную икринку криля.

Это длится секунду, а может быть, целую вечность. Скорее первое, нежели второе, так как я прихожу в сознание быстрее, чем выпавший изо рта кусок достигает пола.

Жизнь. Жизнь странного и не очень умного мальчика, все его восемнадцать лет проносятся у меня перед глазами. Неправильный ребёнок, неправильное взросление, паче того — неправильное восприятие. В разуме Юджина Соларуса были лакуны, заполненные знаниями, которые он не должен был иметь в силу возраста. Он с самых ранних лет понимал подоплеку слов и настроений окружающих на уровне, совершенно недостижимом для детей. Мог разрабатывать планы и схемы, очевидные для взрослого, но недоступные для юнцов. Умел работать со своим временем и вычленять из разговоров окружающих интересующие его детали…

…и ему было скучно. Душно жить день за днём в небольшом доме, с человеком, который относится к нему как к тюремщику и сам пытается вести себя также. Скучно общаться с книгой, обожающей болтать о пустяках, но никогда не раскрывавшей тайн ни своего прошлого, ни знаний, содержащихся в ней. Деревенские, воспринимающие Соларуса Юджина как бедного (а значит, бесполезного) аристократа, дистанцировались от ребенка. Все, за исключением детей и подростков, постоянно подбиваемых им на шалости и проказы.

Но. Он воспринимал это нормальным. Он жил, получая от жизни максимум, несмотря на общую обструкцию и сплошные недоговорки среди самых близких ему… существ. А что сейчас? И… почему он? Он — это я?

Я — это он?

Странно. Получать от жизни… максимум? Какая нелепица. Скучающий деревенский олух, ворующий ради развлечения, устраивающий каверзы и спящий со сколькими женщинами…? Хм. С пятью. Да так, что они друг о друге не знают. Ну хоть что-то, пусть и мелочи.

Встаю с дивана. Потягиваюсь, ощущая дискомфорт в плечах и ниже. Легкий зуд, который воспринимался минутой назад как жгучая боль, которую едва можно терпеть. Никакой закалки. Отвратительно. Мизер знаний, манер, такта, умений. Совсем не то, на что я рассчитывал, заключая контракт с… ах да.

Гнев накатывает ледяной всесокрушающей волной, когда я вижу молчаливо висящую посреди комнаты книгу в железном переплете, на котором умирают языки черного и фиолетового пламени. Всё из-за неё. Она во всём виновата.