Главное — очнулась!

— Тише, тише. Поплачь.

Её не пришлось долго уговаривать — Фрэн, всхлипнув, подалась вперёд и уткнулась носом в рубашку Дэйна. Чтобы секундой позже громко и отчаянно зареветь.

— Мне было так… больно…

— Я знаю.

— Я думала, это никогда не кончится…

— Знаю.

— Так грязно, противно, Дэйн!

— Уже всё позади.

Она на секунду оторвалась от его груди, чтобы заглянуть в глаза и, шмыгнув носом, тихо спросила:

— Ты не оставишь меня? Пожалуйста, скажи, что не оставишь!

Он рассмеялся, чувствуя себя так, словно заново родился.

— Конечно, не оставлю, Фрэн. Обещаю.

— Но я ведь теперь такая…

— Какая?

— Грязная…

Замерев на миг, Дэйнар нежно обхватил руками лицо девушки и, наклонившись чуть ниже, заглядывая ей в глаза, прошептал:

— Нет. Это они грязные, а ты — самая чистая на свете. Самая-самая, слышишь?

Фрэн кивнула и вновь расплакалась.

Примерно через полчаса она уснула. Здоровым, спокойным и совершенно немагическим сном. Сама, на руках у Дэйнара, и он аккуратно положил девушку обратно на постель и укрыл тёплым одеялом. А потом, не удержавшись, сделал так, чтобы она спала без снов. Пусть отдохнёт… от всего.

Когда оборотень вышел на улицу, наставник по-прежнему сидел на крыльце и курил.

— Она очнулась, — тихо сказал Дэйн, присаживаясь рядом.

— Я слышал, — так же тихо ответил Форс. — Как ты это сделал?

Он рассказал. И если бы на улице не было так темно, оборотень непременно заметил бы, какое искреннее изумление читается на лице наставника.

— Я просто очень хотел, чтобы Фрэн жила дальше. И жила нормально, а не как… растение. И подумал, что это поможет, — закончил Дэйн свой рассказ, словно оправдываясь.

Форс ничего не ответил. Молча загасил самокрутку, лишив их последнего источника света, бросил её в почти полную баночку для пепла и вздохнул.

— Знаешь, — сказал он спустя пять минут, поднимаясь с крыльца, — пойду-ка я спать. И тебе советую. Ложись на диване в гостиной, где Вейн обычно дрыхнет.

Дэйнар кивнул и поспешил в дом за наставником.

Примерно в это же время девушка, заснувшая в Арронтаре над учебником по языку орков, улыбнулась и, не открывая глаз, стерла с щеки медленно сползающую слезинку.

Лирин, как всегда, снился брат.

Утром весь город гудел, как растревоженный улей. Гольц и его банда пожаловались на Дэйнара старосте Нерейска ещё ночью, представив всё так, будто оборотень сам на них напал, но почтенный Сандал, зная характер сына, отправился к Форсу за разъяснениями только после рассвета. Узнав, как всё было на самом деле, староста быстро распорядился арестовать юношей, а после, собрав мастеров города на срочное совещание, напоминающее суд, приговорил их к публичной порке.

Преступления в Нерейске были явлением редким, поэтому приговоры именно так и выносились — на собраниях мастеров гильдий. Вообще-то Гольцу, Винсу и Шорну полагалась смертная казнь, но, узнав о «проклятии» Дэйнара, наказание решили смягчить.

Слухи распространились быстро, и на публичную порку пришёл посмотреть весь город. Никто ничего не говорил, ни единого слова, все просто молча, с мрачным удовлетворением, смотрели на то, как родители хлестают плёткой собственных детей. На таком наказании настоял Сандал, заявив во время собрания мастеров: «Я его породил, я его и пороть буду».

Крики Гольца, Винса и Шорна были слышны во всех концах города. И Дэйнар тем утром проснулся именно от них. Поморщился, сразу поняв, кто это так вопит, и создал непроницаемый для звуков воздушный щит — чтобы Фрэн не разбудили.

Трое насильников пожалели о содеянном уже спустя неделю. Каждый житель города считал себя обязанным если не врезать хорошенько встреченным на дороге парням, то хотя бы плюнуть под ноги, что тоже было не очень-то приятно. «Проклятие» Дэйнара радости не добавляло, тем более, что о нём знал весь город, и откровенно хихикал над приобретённым мужским бессилием сына старосты и его друзей.

Но всё это совершенно не волновало оборотня. Он вообще мало думал о Гольце, Шорне и Винсе… только о Фрэн, чьё состояние крайне беспокоило и юного мага Разума, и его наставника.

Нет, с ней всё было нормально. Но только на первый взгляд. Появились некоторые странности в поведении, которые ни Дэйнар, ни Форс не могли объяснить.

Фрэн перестала носить обувь, аргументируя это тем, что она ей мешает. Могла подолгу сидеть во дворе или у окна и смотреть на звёзды. Ела мало и неохотно, зато спала хорошо и спокойно.

Но самое главное — она совершенно не желала отходить от Дэйнара ни на шаг. Форс смеялся, говорил, что у воспитанника появился хвостик, вот только в глазах мага светилась тревога.

Фрэн ходила за Дэйном по пятам, он еле уговаривал девушку отпустить его на работу в больницу, и спасало только то, что Фрэн теперь очень много спала. И когда рядом не было Дэйнара, она просто ложилась спать. Зато стоило оборотню прийти…

Нет, общество девушки не тяготило его. Просто такое поведение не казалось Дэйну нормальным, вот только как это исправить, юноша не знал.

Фрэн теперь жила у них с Форсом. Оборотень за неделю сделал для девушки небольшую пристройку, а старый дом Лирда начал потихоньку восстанавливать, надеясь, что когда-нибудь она — или они? — всё-таки смогут туда переехать.

Если Дэйнара не было рядом и Фрэн не спала, она впадала в настоящую панику. Садилась на землю, обнимала руками колени и начинала раскачиваться туда-сюда. При этом взгляд у неё становился абсолютно бессмысленным. Форс пробовал говорить с Фрэн, но всё оказалось бесполезно — до прихода Дэйна девушка не выходила из своеобразного ступора.

Помогла, как это ни удивительно, Чара. Однажды аксал села рядом с девушкой и начала тыкаться носом в её ноги, руки, щёку, вылизывать лицо… Поначалу Фрэн никак не реагировала, потом стала отмахиваться, морщиться, отворачиваться. А спустя пару недель вдруг завизжала:

— Чара, перестань!!

Услышав этот вопль, Форс так обрадовался, что нечаянно запорол зелье, которое готовил на продажу. В другой день маг бы страшно расстроился, но сейчас лишь улыбнулся и кивнул.

Справимся. Переживём. Переболеем.

Правильно говорят — беда не приходит одна.

Это случилось через три недели после того, как Дэйнар совершил невозможное, вытащив Фрэн из цепких ручек Дариды.

Он весь день работал в больнице, но домой возвращался с хорошими новостями — мастер Гордур дал ему два выходных дня. И Дэйн уже предвкушал, как вечером скажет Фрэн, что они смогут провести вместе двое суток.

На Нерейск опускались сумерки, принося вечернюю прохладу, которая быстро сменялась холодом. Приближалась осень; ветер становился крепче и злее, колол невидимыми иголочками, выл в промежутках между домами. Погода изменилась очень резко, из мягкой и приветливой став суровой и почти жестокой.

Фрэн сидела на крыльце своей пристройки. Дэйнар с трудом различил её силуэт в неярком свете, льющемся из окон дома Форса. У ног девушки лежала Чара.

— Что-то случилось, хвостик? — тихо спросил Дэйн. Он иногда называл так Фрэн в шутку — ей нравилось.

Но в этот раз девушка не улыбнулась, только чуть приподняла голову, чтобы взглянуть оборотню в глаза.

Наверное, если бы не нечеловеческое зрение Дэйнара, он бы никогда не заметил горькой тоски, притаившейся во взгляде Фрэн. Но он заметил.

— Ты не чувствуешь? — прошептала она, почти не размыкая губ.

Дэйн нахмурился.

Что именно он должен почувствовать? Он уже почти открыл рот, чтобы спросить об этом, как…

Сначала Дэйнар увидел руку, которую Фрэн прижимала к животу. Потом уловил запах… тонкий запах кислого молока. Так пахли все те, кто… кто…

А затем он почувствовал чужой разум. Он прощупывался с трудом, но прощупывался… Как биение крошечного сердечка — крошечный разум пока нерожденного малыша.

Да, кислое молоко… Так пахли все беременные женщины — независимо от расы и возраста.