— Уходи, — сипло приказала, не открывая глаз. — Уйди отсюда. Макс.

Изо всех сил пытаясь сдержать приближающуюся истерику, кусала губы. Он мне не помогал.

— Я не могу.

— Тогда дай мне уйти.

Удалось, наконец, разлепить влажные ресницы. Макс стоял очень близко. В его глазах была боль. Но кроме — чернильное море нежности.

— Не дам. Не проси…

Поднял руку, нежно стирая следы слез с лица, рука заметно дрожала, движение вышло смазанным, и мокрой щеке стало очень неуютно. Хотелось шагнуть вперед, уничтожить дистанцию, уткнуться ему в воротник, тянуть носом, снова дышать им. Расслабиться. Упасть. Пусть даже придется разбиться о его острые камни. Я сама поразилась, откуда в моей голове такие чудовищные мысли.

— Не плачь. Я не хочу, чтобы тебе было больно. Никогда не хотел… Если я виноват… прости…

В ответ непослушно зарыдала, закрывая руками лицо.

— Зачем ты мучаешь меня? Просто уйди!

Снова взял в полон, прижал к стене, опустил подбородок на мою макушку, стоял неподвижно, давая мне силы выплакаться. А когда пленница устала, прошептал, опаляя горячим дыханием висок, вынимая душу.

— Я не буду тебе врать. Не хочу тебя обманывать… Я не знаю, что чувствую. Не понимаю, что мне делать. Ты для меня — есть, и это не изменится… но это все, что я могу пока тебе сказать. Я запутался. Я чертовски запутался… я… — глубокий, на разрыв диафрагмы, вздох. Слушала молча, с каким-то отстраненным чувством — чувством разбитости, отупения. Понимание придет ко мне только завтра, — на следующей неделе я отсюда съеду. Я уже нашел подходящую квартиру в городе… осталось утрясти формальности… Не могу и не хочу больше делать вид, что ничего не происходит. Не могу смотреть на тебя и не представлять, как я тебя раздеваю, как целую, как… Но… пока я сам в себе не разберусь, Ника… тебе лучше держаться от меня подальше… потому что в следующий раз я уже не остановлюсь… Надеюсь, я тебе не снюсь, потому что я… ночи уже просто ненавижу.

Спустя мгновение моя комната опустела. Как опустела моя душа. А чуть погодя хлопнула внизу входная дверь. Макс ушел, оставив мне только вакуумное одиночество — одиночество приговоренного к пожизненному заключению. А я ведь рассчитывала на расстрел.

Макс съехал ровно через неделю, как и обещал. До этого дня мы с ним больше не общались. Если кто-то из нас двоих входил в дверь, другой обязательно выходил через другую. После переезда к таким уловкам уже можно было не прибегать, и я вздохнула с облегчением.

Тетя ничего не понимала. Переживала, беспокоилась, сходила с ума. Наверное, подозревая, что дело нечисто, пыталась осторожно расспросить меня, но потерпела полное фиаско. Я отстранилась, зная, что раню ее, ушла в глухую оборону. Чувствовала за собой вину, ловила на себе дядины взгляды. Порой он странно смотрел на меня, казалось, и он о чем-то догадывается. Но дядя ничего не говорил, и со временем я успокоилась.

Для видимости ходила, как прежде, на занятия, посещала репетитора, встречалась с друзьями, Руслан остался в их числе. Жила обычной жизнью, но внутри… кажется, я выгорела изнутри, как трансформатор. В семнадцать лет чувствовала себя глубокой старухой: высохла, вылиняла… Снова похудела, старательно замазывая каждое утро кручинную синеву под глазами. А ночью срывалась вновь. Макс ушел. А с ним, кажется, ушел и смысл всей моей непрожитой жизни.

Больнее было от осознания. Он не искал меня. Не писал. Не звонил. Словно вычеркнул из жизни. Поставил точку. Избавился. Хотел уйти — вот и ушел, не оглянувшись. А я стою на шатком мостике. Мне не за что держаться. Некуда идти. Я больше не вижу конца пути, потому что дороги больше нет. Нет цели. Желтые кирпичи под ногами разрушаются, крошатся, откалываются, исчезая в бездне… Пусто без него. Где-то в поднебесье пыльной бурей зарождается разрушительный смерч.

Для меня все закончилось плохо. За пару дней до дня рождения пропустила универ — слегла, как спелый скошенный злак в постель с повышенной температурой. Все тело лихорадило, меня встряхивало, как на полке плацкартного вагона, воспаленные губы пекло, конечности, напротив, словно покрылись корочкой льда. Сосуды толкали дурную кровь, быстро распространяя инфекцию по организму.

Решив просто отлежаться, никому ничего не сказала. Это было первой ошибкой. Вскоре начала бредить. Хотела видеть Макса. Боялась его увидеть. Но Макса не было. Совсем не было. Кто-то из прислуги неосторожно проговорился: Макс с друзьями отправился на Ибицу, до конца месяца в страну он точно не вернется… Услышать это было второй ошибкой. Он, как обычно, развлекался… на этот раз под гостеприимным солнцем Испании, в окружении ослепительных загорелых красоток, готовый позабыть обо мне навсегда. Мне было тошно об одной мысли об этом его окружении.

К утру температура, несмотря на жаропонижающие, подскочила еще выше. Стоило что-нибудь проглотить через силу, меня рвало. Тетя начала паниковать, дядя хмурился тучей, градусник зашкаливало. Снова вызвали скорую. Дежурный врач ничем мне не помог. Спешно снарядили водителя за платным. Потом — за очень дорогим платным.

День совершеннолетия мне совсем не запомнился: болезнь прогрессировала. Диагноз был поставлен, препараты — выписаны. Тетя неизбывно сидела рядом со мной, словно у нее не было других дел. Днями… ночами… выплывая временами из фантасмагорического плена недуга, я ее замечала. Должно быть, она все слышала. Наверное, слышала, как я звала Макса, как называла его в своих мечтах, о чем мечтала в грезах… А может, мое горло за все эти дни не издало ни звука.

На шестые сутки после начала болезни меня подключили к аппаратам жизнеобеспечения, сама я не справлялась. Стационар отмели сразу, наняв опытную сиделку. Да, я не хотела жить. Зачем? Ведь Макс не возвращался. Максу на меня плевать. А я устала. Устала бороться с ветряными мельницами. Комната превратилась в аппаратную космического корабля… мерцали приборы… пищали… и каждую минуту можно было ожидать столкновения со смертоносным метеоритом… или астероидом, который поставит точку на моем существовании. Неважно, когда это случится. Я равнодушно затихла. Успокоилась. Угомонилась. Смирилась. Опустилась на дно, там и лежала, покачиваясь, в ожидании неизбежного конца…

— Ника?! Ни-ка! НИКА!!!

Я резко распахнула глаза, разом придя в себя. Возвращение было болезненным. Даже это маленькое движение далось с огромным трудом, потому что глаза снова закрылись. Противно кружилась голова. Конечно, мне все это привиделось. Макса не может здесь быть. Мне просто приснился этот родной голос. Просто приснился. Сейчас я снова вернусь в тот сон, чтобы побыть с ним еще чуть-чуть, и тогда муть на душе успокоится… осядет…

Меня снова встряхнули, безжалостно вырывая из сказочного царства грез.

— Посмотри на меня! Пожалуйста, посмотри! Хотя бы раз! Сделай усилие, ну, я прошу тебя… Ника?!

И я, наконец, слегка приоткрыла веки. Уже более осмысленно. По-моему, это все-таки Макс. Вроде бы… Или я принимаю желаемое за действительное… Нет, это Макс: он склонился ко мне, смотрит на меня. Пришел, чтобы пожалеть, облегчить уход, попрощаться. Я великодушно накрыла его руку своей. Он сказал на выдохе:

— Наконец-то…

А я прошелестела:

— Прощай.

Еще успела увидеть его расширившиеся зрачки, в которых быстро, как злокачественная опухоль, разрасталась паника… и все погрузилось во мрак.

***

Было несколько осознанных кусков, мимо которых я падала, восходя на радужный мост, а может быть, с него бесконечно соскальзывая.

Макс обрывает провода, что меня держат, выдергивает из вены иглу, освобождает меня от пут. Паутина разорвана, и паук недоволен. Взволнованный голос тети, которую немедленно за руку приводит сиделка. Они кричат на него, ругаются, пытаются остановить. Куда им… Дяди нет дома, иначе он бы тоже кричал. Но Максу помешать невозможно. Только не моему Максу. Мы с ним — в матрице, а прилагаемые декорации — просто сбой в системе…