— Макс, знаешь… тебе действительно лучше сейчас отправиться спать, а я… мне надо одеться… Холодно… и у меня нет… желания здесь замерзнуть…

Он перехватил мою руку, когда я почти открыла дверь. Другой рукой толкнул дверь обратно.

— Кстати о желаниях, куколка… ты мне кое-что задолжала, помнишь?.. Нет?

Лениво, без труда подтянул к себе, так что вынужденно приблизилась. Судя по игривому настрою, Макс твердо решил напоследок развлечься. Но для финального аккорда нужны были двое.

— Я не прощаю тебе этого долга… так что… сейчас мы с тобой… будем… целоваться…

Я слушала, и не понимала, что слышу. Будто столбняк нашел. А он уже навис, упершись ладонью в дверную коробку рядом с моим ухом. Давил. Стоял нетвердо, чуть покачиваясь, не отводя блестящих глаз. И снова запах алкоголя, он ударил в нос, под ребра, сбивая дыхание, потом окутал, будто коконом обернул, проникая во все поры, глубже, ниже… но еще… еще я теперь отчетливо различала тонкий, приторно-сладковатый запах — запах чужих женских духов от него…

Кажется, он был им пропитан. Везде. На его одежде, на руках, шее, в небрежно распахнутом воротнике рубашки, даже у него под кожей — этот чужеродный запах. Он забивал его собственный, вытесняя, владея, соперничал с ним. Должно быть, совсем недавно Макс точно так же зажимал другую девушку: Лану, тянущуюся к нему за новой порцией ласки… И говорил похожие слова, и даже смотрел похоже: самоуверенно, дерзко… так призывно…

Он надвигался грозовым фронтом, все ближе: еще немного, не увернусь… Я испытала дурноту. Выходя из-под гипноза его глаз, отчаянно задергалась, ужом извиваясь, лишь бы избавиться от его неразборчивых пальцев. Все это ненастоящее — ничего не стоящая дешевая подделка прямиком с блошиного рынка!

— Уйди. Отойди. Фу! Не могу. Ненавижу, — со всей силы толкнула в грудь, — ненавижу!

Зажмурилась крепко, но разве можно, закрыв глаза, избавиться от своих ощущений, от его присутствия, от этого незнакомого чужого женского запаха… как полумертвую бабочку за крылья, накрепко пригвоздивших меня к стене? Между сжатых ресниц просились слезы, и я сомкнула веки крепче, надеясь не выпустить наружу, не показать ему, насколько уязвлена. И почему меня это так зацепило?

Кажется, поначалу Макс немного растерялся, отодвинулся, для устойчивости продолжая опираться ладонями в стену, не вполне понимая, как устранить неожиданное препятствие, словно не знал, как действовать, если отказывают. Другого решения искать не захотел… или не в состоянии был. Пару раз усмехнувшись, легонько щелкнул меня по носу — не больно, в самый раз, чтобы мозги встали на место, взъерошил мои влажные волосы, как котенку загривок, дурачась:

— Ого, сколько эмоций, куколка. Нет? Ну, нет, так нет… Я разве настаиваю?

И все. Расслабленной гуляющей походкой отправился дальше по коридору. Как ни в чем не бывало. Забыв про меня. Слушала его удаляющиеся шаги, потом и смотрела. Наконец, за ним захлопнулась дверь, и все стихло.

Я осталась в пустом коридоре, один на один со своими мыслями, испытывая жгучее болезненное сожаление от того, что мгновение назад здесь не произошло.

Дни шли, мелькая цифрами на календаре и строчками в моих конспектах. Один, еще один исчерканный лист, перевернула — и снова… Так наступил и прошел холодный ветреный ноябрь. Я вынырнула из дождливой осени, даже не свалившись, как обычно, с банальной простудой.

А однажды под утро, наконец, на землю опустился первый снежок, за ночь выбелив унылый пейзаж до белоснежного скрипучего фаянца, добавив свежих красок уставшей природе. Не задержался, подтаял, безудержно расползаясь грязными сероватыми дырами на возвышенностях. Но после температура, подчиняясь времени года, уверенно поползла вниз, и пуховик из шкафа все же пришлось извлечь.

Будни тянулись однообразно, постыло, своим чередом. Я неизменно досыпала в теплом такси по дороге на учебу, выкрадывая лакомые кусочки тишины в пробках: водители всегда меня жалели, приглушая каждый свою музыку. Долгие одинокие вечера тратила на зубрежку, закрывшись в своей комнате, а если выдавалась неожиданная передышка — гуляла, расслабляясь, в городе с друзьями — старыми, а потом и новыми.

В университете теперь многие хотели дружить со мной, многие… когда узнали, что я имею определенное отношение… к Максу. И в этом был какой-то скрытый подтекст, всегда казалось — это из-за него, только из-за его популярности меня и замечают… все это потому, что — хочется мне или нет — являюсь неотъемлемой частью его закулисного быта. Уверена, мои подозрения были не беспочвенны, Макс даже в этом умудрился мне подгадить.

А сам Макс… А что Макс? Каждый — я и он — жили своей собственной жизнью, но если я старалась не вмешиваться в его, то Макс случая, чтобы нагло вторгнуться в мою, не упускал никогда. Наши отношения развивались, но не так, как мне бы хотелось. Порой приходило в голову неприятное сравнение: если поначалу Макс не знал, что со мной делать, то со временем я превратилась в него в кого-то вроде комнатной собачки — эдакого забавного маленького зверька, зубастого, но в то же время неопасного — питомца, которого он привык держать поблизости, на расстоянии вытянутой руки, поддразнивая, провоцируя, заводя, но не давая откусить весь палец, вспоминая о моем присутствии, когда желал развлечься.

Это меня обижало, я откровенно дулась на него. Но Макса мои детские обиды не трогали, ужимки только еще больше смешили, подначивали, добавляя хвороста в костер. И костер горел… Да, может, шутки его зачастую были острыми и колючими, но границ разумного Макс никогда не переходил. И тогда я перестала вести себя с ним, как ребенок. Резко изменив поведение, бросилась в другую крайность. Сменила тактику, изолируя свою гордость от него. Взамен ставших такими привычными перепалок… включила полный, по всем фронтам, игнор.

И вот, когда прошло достаточно времени, чтобы он усвоил урок, где-то к середине декабря, кажется, добилась своего — Макс тоже перестал меня замечать. Не знаю, что там произошло на самом деле, но между нами вдруг наступило неожиданное затишье, безмятежность, совсем как после сильной метели, и выросла надежная стена, раскидав по разным сторонам. Мне на моей было комфортно.

Неделю, а может, дольше, Макс совершенно не доставал меня. Не замечал, когда проходила мимо, не дразнил за завтраком или ужином, не подтрунивал, стремясь испортить настроение. В конце концов, больше не доводил до белого каления, используя излюбленный прием: не запирался надолго в ванной комнате именно тогда, когда я опаздывала в университет, заставляя битый час в нетерпении приплясывать под дверью, уговаривая его выйти. А когда выходил, оказывалось, что горячей воды в бойлере для меня совсем не осталось.

Тетя выдохнула с облегчением, заметно повеселела, не слыша наших склочных — на весь этаж — препирательств, и даже дядя перестал на него то и дело коситься да покрикивать, а я… я оступилась… посмела надеяться… решила: вот же оно, такое долгожданное перемирие между нами, священный нейтралитет, добрососедство, к которому привела моя блестящая политика самоизоляции.

Как оказалось, я поспешила принять желаемое за действительное… Слишком поспешила.

***

С замиранием сердца я глядела на себя в зеркало, не доверяя собственным глазам. А Маринка, и вправду, мастерица в искусстве нанесения макияжа. Длинные пушистые ресницы, хищным серым обведены глаза, подчеркнуты жирными стрелками, не чересчур, в самый раз: глаза стали больше, точно лазурь неба распахнулась. Тональный крем, тон в тон, смотрелся естественно, как и пухлый изгиб влажных от блеска бледно-розовых губ. Завитые светлые локоны спускались, изящно закругляясь у висков, делая образ ярче, юнее, и вместе с тем… порочней.

Я тряхнула головой, заставляя их в беспорядке рассыпаться по плечам. Мне нравилось мое отражение. Короткое платье с высоким поясом делало фигурку тонкой, как песочные часы, но высокие ботфорты прибавляли и роста, и солидности. И я с удивлением отметила, что, кажется, начинаю потихоньку превращаться в хорошенькую женщину. Крутилась и так, и эдак, вызывая восхищенные реплики девчонок, радуясь сама. Студенческая новогодняя вечеринка, куда мы намеревались сегодня пойти, определенно, станет для меня значимым событием…