Баркхаузен вовсю наслаждался своим коротким счастьем, ведь оно вправду было коротким. И продлится не до Мюнхена, даже не до Лейпцига, как он сперва опасался, а только до Лихтерфельде. Потому что скорый поезд делал в Берлине еще одну остановку — в Лихтерфельде. Вот где в расчеты Хеты Хеберле закралась ошибка: чтобы получить в Мюнхене деньги, совсем не обязательно ехать туда немедленно. Можно и попозже, закончив неотложные дела в Берлине. А сейчас самое неотложное дело — доложить Эшериху про Энно и получить пять сотен марок. Кстати, ехать в Мюнхен, глядишь, вообще не понадобится, достаточно написать в почтовое ведомство, чтобы они переслали деньги получателю в Берлин. Словом, о незамедлительной поездке в Мюнхен речи нет.

И Эмиль Баркхаузен — не без легкого сожаления — сошел с поезда в Лихтерфельде. После короткой оживленной дискуссии с начальником станции, который не хотел понять, что в поезде, на перегоне между Ангальтским вокзалом и Лихтерфельде, можно передумать и отказаться от поездки в Мюнхен. Баркхаузен вообще вызывал у начальника очень большие подозрения.

Однако Баркхаузен непоколебимо стоял на своем:

— Позвоните в гестапо, комиссару Эшериху, и увидите, кто из нас прав, господин начальник станции! Только вот потом неприятностей не оберетесь! Я ведь на службе!

В конце концов краснофуражечник пожал плечами, махнул рукой и распорядился вернуть Баркхаузену деньги за билет. Ему-то какая разница, теперь всякое бывает, может, и такие подозрительные типы на гестапо работают. Тем хуже!

А Эмиль Баркхаузен отправился на поиски сына.

Но у зоомагазина Хеты Хеберле он его не нашел, хотя магазин был открыт, покупатели входили и выходили. Схоронившись за афишной тумбой, не сводя глаз с дверей магазина, Баркхаузен прикидывал, что могло случиться. Куно-Дитер оставил свой пост просто от скуки? Или Энно ушел — может, опять в «Очередной забег»? Или этот хлюпик вообще слинял и хозяйка трудится в одиночку?

Эмиль Баркхаузен уже подумывал, не набраться ли наглости, не войти ли в магазин к перехитренной Хеберле и не призвать ли ее к ответу, когда с ним заговорил мальчонка лет девяти:

— Дядь, ты, часом, не папаша Куно?

— Ну да. А в чем дело?

— Гони марку!

— С какой стати?

— А то фиг скажу, что знаю!

Баркхаузен хотел сцапать мальчишку за плечо:

— Сперва товар, потом денежки!

Но мальчишка оказался проворнее, ловко прошмыгнул у него под мышкой и крикнул:

— Ах так! Ну и сиди со своей маркой! — И он вновь присоединился к ребятне, которая шумно играла на мостовой прямо перед магазином.

Баркхаузен не мог пойти следом, все-таки лучше, чтоб его там не видели. И принялся звать мальчишку, свистеть, одновременно проклиная и его, и собственную, совершенно здесь неуместную скаредность. Но мальчишка не спешил поддаться на его призывы и приманки; лишь через добрых четверть часа он снова приблизился к Баркхаузену, из осторожности остановился на некотором расстоянии от злющего мужика и нахально объявил:

— Теперь с тебя две марки!

У Баркхаузена руки чесались сцапать шкета и всыпать ему по первое число, но куда деваться? Его взяла — вдогонку не побежишь.

— Ладно, дам тебе марку! — мрачно сказал он.

— Не-а! Две!

— Ладно, две!

Баркхаузен вытащил из кармана горсть купюр, нашел двухмарковую, остальные сунул обратно в карман, а эту протянул мальчишке.

Тот помотал головой.

— Знаю-знаю, дяденька! Я возьму деньги, а ты враз меня сцапаешь. Не, клади деньгу на мостовую!

Мрачно, не говоря ни слова, Баркхаузен положил купюру на мостовую, выпрямился и отступил на шаг.

— Ну?

Мальчишка осторожно, не спуская глаз с Баркхаузена, подобрался к деньгам. Когда он наклонился, Баркхаузен едва поборол соблазн схватить мелкого стервеца и вздуть как следует. Вполне мог бы схватить, но поборол соблазн, а то ведь, глядишь, вообще ничего не расскажет, только разорется так, что вся улица сбежится.

— Ну? — повторил он, на сей раз с угрозой.

Мальчишка ответил:

— Я, понятно, мог бы щас, как последний гад, сызнова потребовать деньжат, еще и еще. Но я не такой. Знаю, ты вот только что опять хотел меня сцапать, но я, я не такой гад! — Продемонстрировав таким образом свое моральное превосходство над Баркхаузеном, шкет быстро добавил: — Ступай домой и жди вестей от Куно! — И был таков.

Битых два часа, пока Баркхаузен поневоле торчал в своей полуподвальной квартире и дожидался весточки от Куно, не охладили его гнев, наоборот, он разозлился еще сильнее. Ребятишки галдели, Отти мешалась под ногами и не скупилась на колкие замечания насчет ленивых сволочей, которые день-деньской сидят сложа руки да смолят сигареты, а жена хоть пуп себе надорви.

Он мог бы вытащить десятку, а то и пятьдесят марок и тем самым превратить Оттино скверное настроение в безоблачное, но не стал. Не хотел опять разбазаривать деньги, ведь давеча уже две марки выложил за идиотское сообщение, до которого и сам вполне мог бы додуматься. В нем кипела злость на Куно-Дитера — напустил на него этого мелкого стервеца да наверняка еще и напортачил! Куно-Дитер, твердо решил Баркхаузен, получит трепку, от которой увильнул тот соплячонок.

И вот в дверь постучали, но вместо долгожданного Куно-Дитера у порога стоял некто в штатском, явно бывший унтер-офицер.

— Вы Баркхаузен?

— Да, а что?

— Вам надлежит явиться к комиссару Эшериху. Собирайтесь, я вас сопровожу.

— Не могу я сейчас, — возразил Баркхаузен, — курьера жду. Передайте комиссару, что рыбешка на крючке.

— Мне велено доставить вас к комиссару, — упрямо повторил бывший унтер.

— Не сейчас! Не дам я все дело испортить! Обойдусь без вашего брата! — Баркхаузен был в ярости, но взял себя в руки. — Скажите господину комиссару, птичка поймана, и я еще сегодня к нему загляну!

— Не тяните время, идемте! — опять повторил тот.

— Наизусть, поди, затвердили, других слов не знаете, кроме этого «идемте»? — со злостью вскричал Баркхаузен. — Никак не раскумекаешь, о чем я толкую? Знай талдычишь «идемте»! Говорю тебе: я жду курьера и должен сидеть тут, иначе зайчишка удерет из силка! Неужто не доходит? — Слегка запыхавшись, он посмотрел на пришельца. Потом ворчливо добавил: — Зайчишку-то я для комиссара изловил, понятно?

Бывший унтер, глазом не моргнув, ответил:

— Мне про все это неизвестно. Комиссар приказал: Фриче, доставь мне Баркхаузена. Стало быть, пройдемте!

— Н-да, — сказал Баркхаузен, — совсем тупой. Я остаюсь… или ты меня арестуешь? — По физиономии унтера он видел, что арестовать его тот не мог, а потому гаркнул: — Давай вали отсюда! — и захлопнул дверь у него перед носом.

Три минуты спустя он увидал, как старый унтер несолоно хлебавши идет прочь по двору.

Но едва он исчез в подворотне, ведущей на улицу, как на Баркхаузена навалился страх перед последствиями, какие может возыметь его бесцеремонное обращение с посланцем всесильного комиссара. А виной всему злость на Куно-Дитера. Обнаглел мальчишка, заставляет отца ждать час за часом, чего доброго, до поздней ночи. Всюду, на каждом углу, полным-полно огольцов, можно ведь послать весточку! Ох и покажет он этому Куно, что думает о его поведении, этакие шуточки нельзя оставлять без наказания!

Фантазия у Баркхаузена разыгралась вовсю, он и так и этак прикидывал, как отделает мальчишку. Прямо воочию видел, как лупцует подростка, и на губах у него играла улыбка, не предвещавшая, однако, смены гнева на милость… Он слышал, как Куно орет, ладонью зажимал орущий рот, а другой рукой все бил, бил, и в конце концов мальчишка, дрожа всем телом, уже только скулил…

Баркхаузен без устали рисовал себе подобные картины и, растянувшись на диване, стонал от наслаждения.

И когда в дверь постучал посланец Куно-Дитера, почувствовал едва ли не досаду.

— Чего тебе? — коротко бросил он.

— Я отведу вас к Куно.

На сей раз посланцем был большой парень, лет четырнадцати-пятнадцати, в форме гитлерюгенда.