– Этих двоих привела Агнеса, – угрюмо сказал баронет, не отрываясь от интереснейшего – тощая рощица и пожухлая трава – вида за окном. – Ей и отвечать.

– Наша экономка, – пояснила баронесса все тем же мягко-любезным тоном. – Эрек, она могла не знать об их замысле. Нельзя обвинять без доказательств, а господина барона ненавидели многие.

Мальчишка хмыкнул, передернул плечами, но спорить с матерью не стал. За окнами стемнело, и Теодорус, вставив свечи в подсвечники, закрепленные на стенах кареты, поднес к ним лучину, запаленную от углей в жаровне.

– Мне, право, очень неловко, что мы доставляем вам столько неудобства, мессир Жафрез, – сказала баронесса, вдевая в иглу новую нить. – Если бы наша карета не сломалась, мы могли бы продолжить путь, не обременяя вас.

– О, какие неудобства? – любезно отозвался Теодорус. – Я счастлив, что могу оказать услугу прекрасной и отважной даме.

Еще один ненавидящий взгляд баронета… А мальчишка явно не любит, когда его матери оказывают внимание. Боится заполучить нового отчима?

– Вы слишком высокого мнения о моей отваге. Признаться, я до полусмерти испугалась этих мерзавцев.

То-то пальчики у тебя так размеренно мелькают над шитьем, укладывая стежок за стежком. А карете пришлось как следует помочь сломаться, чтобы у дражайшей баронессы не было возможности отказаться от гостеприимства.

– Понимаю, – кивнул Теодорус сочувственно. – Пережить такой ужас! Предательство супруга, страшную встречу с нечистью… А теперь еще и это! Свет Истинный хранит вас, баронесса. И вашу семью, без всякого сомнения.

– Да воссияет Благодать Его! – откликнулась женщина, ничуть не замедлив движений иглой. – А вы очень хорошо осведомлены о делах в наших краях, мессир. Должно быть, ваш брат рассказал вам?

– Да, Экарний пишет обо всем, что происходит в его владениях.

Теодорус откинулся на спинку сиденья, наблюдая за безмятежно вышивающей баронессой.

– Светлейший настоятель был чрезвычайно любезен, когда мы гостили в монастыре. Мне очень жаль, что из-за нас вы позже увидитесь с братом.

В свете свечей игла, порхающая над тканью, блестела, словно золотая, и Теодорус вспомнил притчу о деве, чья игла заржавела, пока нерадивая невеста ожидала знатного жениха. Госпожи Бринар это никоим образом не касалось, она бы точно встретила любую судьбу во всеоружии, пусть оружием и была обычная иголка.

– Ничего страшного, – уронил Теодорус. – Я напишу ему письмо. Уверен, Экарний, как добрый светолюбец, поймет, что я не мог поступить иначе.

– Разве вы не вернетесь назад из Стамасса?

Стежок за стежком… Теодорусу показалось, что игла несколько сбилась с хода, но, возможно, этого потребовал узор?

– Это будет зависеть не от меня. Его светлейшество архиепископ, который сейчас гостит в Стамассе, очень заинтересовался этим делом. Он глубоко сочувствует вашему горю. Попасть в сети колдуна и спастись из них такой страшной ценой – небывалый случай. Полагаю, и вам, и вашим детям нужна защита и помощь матери нашей Церкви.

– Мы всем сердцем уповаем на Церковь и светлую Благодать.

Игла на мгновение, не больше, застыла в воздухе и тут же вонзилась в ткань. Теодорус бросил пару быстрых взглядов на баронета с сестрой. Мальчишка так и смотрел в окно с выражением полного равнодушия на лице, но у него разве что уши торчком не стояли. Девчонка слушала внимательно, но вряд ли что-то понимала, красивые светлые глазки были полны недоумения.

– Да, всем сердцем, – повторила баронесса. – Вы полагаете, его светлейшество захочет встретиться с нами?

– Безусловно, – мягко подтвердил Теодорус. – Так что не стоит переживать о том, что вы доставляете мне какие-то заботы: приказ господина архиепископа превыше всего.

– О, тогда я совершенно счастлива. Энни, детка, перемотай мне эти нитки, они совсем запутались.

Вот и что это: непроходимая глупость, святая наивность или тонкая игра? Теодорус поймал себя на том, что все сильнее хочет разгадать эту женщину, как хитроумную задачку по философии или схоластике. Возможно ли, чтобы она не понимала опасности своего положения? Надеется на защиту Инквизиториума? Экарний писал, что она каялась искренне, и мягкий приговор от одного из суровейших отцов-инквиреров – тому доказательство. А трения между хранящей дланью епископата и карающей дланью Инквизиториума простой паствы не касаются, так что Женевьева Бринар вполне может искренне радоваться покровительству самого архиепископа. Да, наверное, так и есть. Что ж, тем лучше. Понятно, что никуда она не денется на сносях, да еще с двумя детьми. Но дорога в обществе приятной собеседницы, искренне благодарной за спасение, куда лучше конвоирования трех пленников.

И все-таки почему Ворон рискнул жизнью, чтобы спасти ребенка Бринара?

Женевьеве казалось, что она муха, попавшая в паутину. И чем сильнее она дергается, пытаясь выпутаться, тем туже стягиваются клейкие нити. Покойный барон – чтоб ему упасть на самое дно преисподней, – страшный колдун, настоятель и инквизиторы, подручные Агнесы, а теперь еще и мессир секретарь со столь любезными манерами, что так и хочется накормить его лимоном вместо опостылевшего оранжада. Чтобы благостности поубавилось.

Мессир Жафрез, кажется, искренне считал ее глупенькой пустышкой, чему Женевьева была только рада. Она изо всех сил улыбалась и щебетала, всем видом показывая, как довольна и благодарна, а в голове билось только одно: «Бежать… Бежать, пока не поздно!» Только в дороге об этом и думать не стоило: в первый же вечер Жафрез предусмотрительно разделил их, оставив свою карету в распоряжение госпожи баронессы и ее очаровательной дочери, сам же отправился спать в другой экипаж, забрав с собой Эрека. Как они там поместились втроем с врачом, Женевьева представляла слабо, но куда больше неудобств ее беспокоило, что Эрек не выдержит, сказав что-нибудь совсем лишнее: архиепископского секретаря он терпеть не мог. И, похоже, пользовался у того взаимностью.

– Матушка, почему вы не рады обществу мессира секретаря?

Энни понадобилось два дня, чтобы прийти к собственным выводам, но Женевьева знала, что ее дочь отнюдь не глупа. Она просто очень долго переживает все в себе.

– Потому, милая, что мессир Жафрез нам вовсе не друг.

Ложась на скамью и укрываясь меховым покрывалом, Женевьева поморщилась от тянущей боли в пояснице. В последние дни ее почти не тошнило, хоть они и тряслись в карете, зато низ живота частенько сводило судорогой, а отеки запястий и лодыжек стали уже привычным злом.

– Но он спас нас и теперь везет в Стамасс, как мы и хотели. Что в этом плохого?

Раз почуяв неладное, Энни не успокаивалась, пока не убеждалась, что поняла все если не умом, то сердцем.

– Помнишь сказку про курицу, которая хотела прокатиться на лисе? Лиса-то ее несла в нужную сторону, только курица так и не добралась до ярмарки. Мессир Жафрез – брат настоятеля Экарния, а настоятелю нужны наш замок и земли. А его светлейшеству архиепископу нужны мы, и это еще хуже.

– Но почему? Ведь это же архиепископ, наместник Престола Света Истинного. Разве он может желать нам зла?

– Конечно не может, – ласково сказала Женевьева, любуясь, как Энни расплетает косу и проводит гребнем по золотящимся в отблесках жаровни волосам. – Но простым людям, таким как мы, следует держаться подальше от властителей мира сего. Иначе будет как с зернышком, которое жернова размололи, даже не заметив. Энни, дорогая, это дитя, которое я ношу, нужно многим, и, если мы хотим сохранить его, лучше…

Она запнулась, но дочь серьезно кивнула, распуская шнуровку на платье. Раздеться полностью в карете было бы слишком неудобно, поэтому спали они одетыми, утром и вечером для чистоты ухитряясь воспользоваться мокрыми полотенцами, которые приносил Эрек.

– Я поняла, матушка. Вы не хотите отдавать малыша, да? Ни Церкви, ни тому человеку…

– Да, лисичка, – облегченно выдохнула Женевьева. – Я не хочу отдавать его, как не отдала бы вас. И прошу тебя, будь с мессиром Жафрезом любезной, но очень-очень осторожной. Не разговаривай с ним без меня или Эрека, тем более что это непристойно. И если мессир что-то скажет тебе наедине – немедленно говори мне.