– Тяжелы печати на твоей душе, ведун, – издевательски звенит битый хрусталь, ломкий, острый, прозрачный хрусталь… – Но ты же сам хотел снять их, верно? Я могу. Правда, вместе с кровью, но ты же так долго молил о смерти. Звал ее, просил освободить… Что ж теперь отказываешь ей?

«Не ей, а тебе», – вертится на языке, но я не трачу сил на разговоры. Печати? Значит, она видит их. И что? Как это можно использовать? Отец отдал мою жизнь Керену, но, когда в опустевший замок ломились церковники, он заключил еще один договор – на мое посмертие. Никогда Воронье Гнездо не станет добычей Бринаров, а я – все равно отрезанный ломоть, брошенный адским псам. Тебе не взять мою душу, госпожа диких яблонь, но я и тело отдавать не собираюсь.

– Отказываю, – шепчу я все-таки, собирая уплывающую куда-то силу. – Хорошо поешь, детка, но до нее тебе далеко. Госпожа Смерть поет слаще, я слышал не раз…

Перчатка на моей руке тлеет, потом рассыпается сухим прахом – это выделанная телячья кожа-то! В окровавленной ладони сухие стебельки бессмертника, хрупкие соцветия рассыпаются тонкой пылью, лезут в ноздри и горло… но от этой горькой пыли легче дышать, и в глазах уже не так темнеет, а невидимые клыки отпускают запястья.

– Хорошо поешь, – повторяю я. – Теперь послушай мою песню. Убей меня – и никогда не вернешься к своим лесным яблоням. Ты, связавшая себя клятвой с человеческим отродьем, не узнав даже его имени… Как это было, Дева? Он украл твое сердце песней? Поймал, словно птицу ладонью, в хмельных огнях Бельтайна, когда фэйри ходят среди людей? Как могла ты, Темная Госпожа…

– Замолчи!!! – пронзительно кричит она.

Витражи наверху осыпаются разноцветным дождем на пол церкви и склоненные головы, а в проемы окон врывается ледяной ветер.

– Хотел бы я глянуть на него, – усмехаюсь я, чувствуя, как теплая струйка крови течет по губам. – На того, кто растоптал твое сердце, как кислое дикое яблочко, попавшее под сапог.

Люди у стены, что ближе ко мне, мягко оседают на пол: не падают, остаются сидеть, просто совсем иначе опускаются плечи, расплывается лицо, обмякает тело… Но я не собирался спасать всех. Эти и так слишком далеко ушли по темной дороге, если поддались первыми. Зато Изоль, серая мышка Изоль уже почти у выхода…

– Ты пришел за своими людьми, человек с севера, – говорит вдруг ланон ши почти спокойно, глядя мимо меня. – Так увидишь их смерть.

– Тварь! – рычит сзади Виннар. – Спустись вниз, на тебя у меня хватит крови.

Длинный охотничий нож летит вверх – хорош замах у северянина, аж завидно! – почти касается белого облачка платья… Застывает в хрупких пальчиках, подрагивая. Ланон ши держит его за роговую рукоятку, брезгливо морщится от близости железа, но не бросает, ждет чего-то. В одной руке – нож, в другой – дудочка. Вот, еще немного, наклонись вперед… Выбивая последние стеклянные лоскуты, с тугим ударом ветра влетают под купол черные комки перьев и мрака. Вскрик! Острые когти, мощные клювы – в лицо! В руки! Есть! Летит вниз серебряная искорка, падает на пол у подножия алтаря, и тут же, будто в насмешку, раздается от двери срывающийся на фальцет голос рыцаренка:

– Изоль!

– Болва-а-ан, – выдыхает Виннар, и прибавить тут нечего.

Я бы все равно не успел. Легко скользит вниз бело-розовый лепесток яблони, но быстро – я и шевельнуться не успеваю, как она уже стоит внизу, крутя в руках свою дудочку. А из-под купола падают, кружась, осыпая нас черным снегом, клочья перьев – и сердце давит глухая тоска. В нем, в сердце, прочно сидит острый крючок, потяни – и пойду на край света, поползу, ломая ногти и кусая губы… Я не твоя добыча, Темная Дева, но и мне не сорваться с крючка.

– Изоль! Изо-оль…

Юный дурачок нашел свою невесту. И плевать ему, что дверь церкви глухо и тяжело хлопает за его спиной, а в глазах ланон ши, стоящей всего-то шагах в пяти от меня, разгорается такая сумасшедшая радость, что мне – мне! – жутко на это смотреть.

– Так-так-так, – отбивает носок туфельки по каменному полу. – И впрямь радостный день…

«Фьюить-фью-фьюи», – отзывается флейта в ее пальчиках, не смущаясь тем, что не поднесена к губам. Склоненная набок головка, две серебряные косы вьются по плечам, тонкая, легкая девочка глядит на рыцаря, обнимающего девушку в голубом. И плечи этой девушки дрожат, пока она прячет лицо на груди рыцаря.

– Радостна встреча сердец, что долго тянулись друг к другу, – то ли высвистывает флейта, то ли звучит нараспев нежный девичий голосок. – Если же встреча нежданна, то радостна будет вдвойне… Обернись, посмотри на меня, возлюбленный мой…

Кольстан… Это все-таки Кольстан! Я выдыхаю, выталкиваю из легких ставший густым и тягучим воздух, хрипло шепчу:

– Виннар, где второй?

– За алтарем, – отзывается северянин. – Так это все же он? Сопляк?

– Похоже… Ай да девочка… Мышка-Изоль!

Рыцаренок медленно поднимает голову от потерянной и обретенной невесты, в ясных голубых глазах плещется чистое, незамутненное удивление.

– Возлюбленный? Ваш? – И тут же поправляется, краснея от возмущения. – Твой? Да как ты смеешь, богомерзкая нечисть?! Я не знаю тебя, клянусь Единым!

Одно радует: в руках у этого дурня обнаженный меч. Тот самый, благословленный епископом и, что сейчас важнее, железный. Может, и обойдется?

– Нечисть? – ломким, непонимающим голосом переспрашивает ланон ши. – Не-чисть…

«Фьюить-фюить-фью», – высвистывает сама по себе флейта. Вороны, усевшиеся было на алтаре, заполошно взмывают в воздух и мечутся по церкви, прежде чем вылететь наружу с последними осколками стекла. Как я их понимаю – сам бы сейчас рванул куда-нибудь подальше.

Виннар неожиданно тихо для такой громадины шагает вперед, еще раз и еще, пробираясь к алтарю… А воздух церкви заполняют, кружась теплой душистой метелью, лепестки.

– Я – нечисть? – слышу сквозь нарастающую белую круговерть. – Я?!

«Он не сказал ей своего имени, – четко и ясно думаю я, пока пальцы плетут ловчую сеть заклятия. – Иначе она давным-давно призвала бы его, потянув за крючок. Но какова серая мышка!»

Мышка Изоль стоит, обернувшись к нам лицом, опираясь спиной на неширокую, но гордо выпяченную грудь мессира Кольстана. И вправду не красавица: тоненькая, блекло-светленькая, с худеньким остроносым личиком… А ведь они похожи! Только ланон ши – нежный бутон, а эта – невзрачный сорнячок. Умненький сорнячок, цепкий, вон как сверкают серые глазки. И на личике ни тени страха… Что там Виннар тянет? Я бросаю единственный взгляд к алтарю, не глядя на свои руки – два паука, вяжущих сеть из чужой смерти и ужаса. И того и другого здесь хватает, но чаровать тяжело, нити скользят, как живые, выворачиваются из пальцев, каждое движение надо повторять по несколько раз…

– Так ты не знаешь меня? – с тихой нежностью говорит ланон ши. – Ты, наверное, знаешь только ту, что сейчас стоит рядом? Тогда я спрошу ее. Скажи, девочка, сладка ли краденая любовь?

– Тебе виднее, – ясно и четко отзывается Изоль. – Разве не ты приворожила мессира рыцаря, опутав подлыми чарами?

Умница, не зовет его по имени. Виннар выходит из-за алтаря, лицо застыло так, что я все понимаю без слов. Жаль. Но на одного меньше вытаскивать, если что. Рори сидит в стороне, он слишком близко к Темной Деве, в руках у северянина блестит еще один нож. Нет, слишком опасно, и Виннар понимает это сам, колеблется – и упускает момент. Ланон ши скользит вперед, еще ближе к рыцарю с ведьмочкой – и сидящему у стены Рори.

– Ча-ра-ми, – нараспев повторяет ланон ши. – О, насчет чар тебе виднее, конечно…

Мы тут явно лишние. Виннар боком подбирается к Рори, шумя не больше, чем крадущийся кот. У меня в ладони дрожит заклятие – нехорошее заклятие, сплетенное не наспех, старательно, и все-таки словно клубок тонких змей пытаюсь удержать, а они вырываются, ползут между пальцами, каждая в свою сторону, и вот-вот ужалят меня же.

– Значит, это я его зачаровала, да? Тогда скажи мне, девочка, – голос ланон ши так сладок и мил, что меня снова пробирает мороз, – почему он помнит тебя, а не меня? Расскажи нам про подлые чары, дитя… Стой на месте, воин, – проклятье, это уже Виннару! – Стой на месте или смотри, как он умирает.