Перед тем как въехать на пригорок, где стоит храм, я лезу в карман и половиню свой букетик. Неудачно выйдет, если Виннар попадет под чары фэйри. В драке тех, кто рядом, надо беречь как можно дольше, они прикрывают тебя собой.

Он берет у меня ломкие стебли, смотрит вопросительно.

– Спрячь под одежду, – говорю я. – Это земля Единого, но раз ты в него не веришь, вряд ли он тебе поможет. И держи меч поближе – это тоже холодное железо.

Он кивает, пряча траву и сухие ягоды за отворот куртки. Я рассовываю свою долю по перчаткам. А потом мы подъезжаем к церкви.

Каменная коробка в высоту больше, чем в ширину, от этого длинное строение кажется стройным спереди и тяжелым, приземистым сбоку. Островерхая крыша с крутыми скатами, стрельчатые узкие окна, забранные цветными витражами… Круглое окно над дверью обращено на восток, ловя первые лучи солнца. На крыше, как и положено, стрела в круге. Наконечник недавно золотили. И деревянную дверь с резьбой ставили заново: дерево светлое, не потемневшее от времени. Я смотрю на место, где придется работать, стараясь не упустить ни малейшей детали. Лишних знаний не бывает, не ведаешь, что и когда может пригодиться, – я помню.

Вокруг церкви ведьмиными метлами растопырили корявые голые ветви деревья. И ветви эти усыпаны темными пятнами. Большими, куда крупнее, чем в деревне. Вороны. Похоже, они со всей округи слетелись сюда, к церкви, перед которой застыло несколько людей. Священника нет… Может, я и зря ищу кладбищенского гуля в каждой тени, а инквизиторского пса – в любой шавке, но не понравился мне вчера местный святой отец. Очень уж у него взгляд был характерный, будто поверх прицела арбалета…

Прежде чем подойти к ним, Виннар тщательно вяжет поводья лошадей к ближайшему дереву. Я привязываю рядом Уголька. Он, конечно, и так никуда не уйдет, выучен, как умеют учить коней только эшмарцы, но всякое бывает. А распустить хитроумный узел – дело пары мгновений, только дернуть по-особому. Вспоминаю, как во сне распускал шнуровку на рубашке Керена – щеки обдает жаром. Знал же, что этот сон к неприятностям…

Люди перед церковью стоят тесно, кучкой, и, подойдя поближе, можно понять почему. Светловолосый тощий рыцаренок издалека так похож на Ури, что меня мороз по коже пробирает. Только Ури не носил легкого доспеха. Он вообще оружия не носил… И сколько еще я буду вздрагивать, заметив светлые волосы? Доспехи на юном хозяине здешних земель старые – как бы ни прадедушкины, – зато начищены так, что сияют ярче стрелы на церкви. Двое крепких мужиков, одетых по-простому, в меховые куртки и штаны, замерли по бокам. То ли прикрывают, то ли… удерживают? Ха! А ведь точно – лапищи на плечах рыцаря не зря. Неужели рвался подвиг совершать? Понятное дело, я бы в его возрасте тоже рвался. Непременно. Только я в его возрасте уже был у Керена. Сколько ему, семнадцать? И где его отец или кто постарше? Ладно, потом. Еще – низкий полноватый человек в темной длинной котте. Священник? Нет, стрелы на груди не видно. Да и многовато два священника на такую деревушку. Хотя храм у них немаленький, богатый храм. Но это не заслуга деревни, на постройку церквей дает деньги епархия. Местный люд разве что трудится на строительстве бесплатно, а лорду положено их кормить. И все довольны… Четверо, значит. Из всей деревни и близлежащего замка.

– Что, их всех дракон сожрал? – в ответ моим мыслям бормочет рядом Виннар.

Я молчу. Пусть сам говорит с рыцарем, а я еще ни разу в жизни не пожалел, что придержал вовремя язык. Пусть думают пока, что я тоже из людей северянина. И вот почему четверо стоят так близко: дело не только в том, что нужно удерживать рыцаря, на земле вокруг людей чем-то острым очерчен явно видный круг. И даже солью просыпан, хоть и едва заметно. А говорят, что народ забывает старых богов. Может, и забывает, да только до первой беды. Забудешь тут, если фэйри по церкви, как у себя дома, гуляют… Но лучше бы рябину посадили у ворот – вернее было бы.

– Господа вольные клинки! Помогите! Ради Света Истинного! – взрывается отчаянием и надеждой рыцаренок, едва мы подходим. Куда и надменность из взгляда подевалась? Глаза покраснели, словно парень плакал, губы дрожат. Но пытается держаться.

– Помогите, прошу, – повторяет он, переводя взгляд с меня на Виннара и пытаясь определить, кто из нас старший. Виннар, глянув на меня, делает шаг назад. Маленький такой шажок – но всем сразу все становится ясно. Вот же хитрозадый медведь аугдольвский! Впрочем… он прав. Он тут на чужой земле, а я знаю, о чем спрашивать.

– Что случилось, мессир? – спрашиваю я. – Мальчик из вашей деревни бормотал что-то о фэйри, но мы, признаться, ничего не поняли.

– Фэйри, – судорожно кивает рыцаренок, едва ли замечая, что руки с его плеч исчезли.

Понятно, пока он разговаривает с нами – никуда не кинется, а позориться хозяину замка перед наемниками не по чину. Интересно, Виннар заметил, что пару здоровяков перед этим тихонько подергал за рукава человек в котте?

– Злобное нечестивое чудовище! Она зачаровала людей и заперла их в церкви, угрожая смертью. Выпустила только одного, чтоб дать мне весть! Да Миль-дурачок сбежал. В церкви моя невеста! Господа наемники, я щедро заплачу! Верните мне Изоль!

– Этот человек, которого выпустила фэйри, где он?

Рыцаренок хлопает ресницами, потом растерянно смотрит на человека в котте:

– Дядюшка?

Ах, так это дядюшка… Буду знать. Интересно, кто у них казной распоряжается? И что значит – щедро? Впрочем, женихи обычно не скупятся. Это мужья порой готовы приплатить, чтоб спасение не удалось.

– Боюсь, господа, – мнется дядюшка, – что с этим добрым человеком говорить бесполезно. Он лишился рассудка… Но если хотите, то вон он! У дерева.

Действительно, чуть поодаль, шагах в двадцати, неопрятной грудой скорчился какой-то человек. По виду – обыкновенная деревенщина, ровесник нашего рыцаря. Остановившийся взгляд, струйка слюны из полуоткрытого рта, колени поджаты к животу, а руки – к груди и сжаты в кулаки, как у младенца в утробе. Вряд ли он передавал сказанное фэйри в таком состоянии. Приседаю на корточки, загораживая его спиной от местных и Виннара.

– Эй… эй, парень! Ты меня слышишь?

На ладонь, проведенную перед глазами, он внимания не обращает, на щелчок пальцами – тоже. Вытащив из кармана гвоздь, колю его в запястье. Ничего. Значит, придется всерьез. Повернув лицо безумца к себе, всматриваюсь в пустые глаза, постепенно соскальзывая все глубже в мутную тьму чужого сознания. Ничего! Накладывая чары подчинения, фэйри выжгла его суть, чтобы было проще чаровать, сделав безупречное орудие для одного поручения. Рассказал что велено – и сломался. Я уже видел такое. Керен показал мне, как это делается, а потом убил несчастного. Но он же говорил, что единожды записанное в разуме стереть почти невозможно. Парень наверняка помнит все, что мне нужно, только знание это так глубоко, что не достать. Мне уж точно не достать. Вот Керен смог бы. Наверное, он даже смог бы вылечить парня, если б захотел всерьез. А я могу только вот так…

Положив ладонь на шею несчастного, я нажимаю нужную точку, перекрывая артерию, и жду. Он не сопротивляется. Под моими пальцами стучит все медленнее, потом сердце встает… И как только серебряная нить, связывающая его душу с телом, рвется, я вливаю через пальцы свою силу в мертвый мозг, выворачиваю его наизнанку, как вор – хозяйский сундук в поисках добычи. Копаюсь в ворохе воспоминаний, терпеливо и быстро просматривая нехитрую жизнь. Тяжелая работа, драки после гулянок, какая-то рыжая девчонка на сеновале… Мертвые не могут утаить ничего. Вот! Огромные нечеловеческие глаза цвета весенней листвы. Она подошла совсем близко. Приподняла его подбородок носком серебристой туфельки. Улыбнулась полными алыми губками. И голос у нее оказался такой же серебряный: «Приведите мне моего возлюбленного. Того, кто клялся мне и предал клятвы. Того, кто украл мое сердце и втоптал его в грязь. Приведите моего возлюбленного – или они умрут. Все умрут. Медленно и страшно буду я убивать их, пока не получу того, кого вы забрали».