— Добрый день, — вежливо поздоровалась Тео. И сделала книксен. Она даже не поняла, как это произошло. Просто левая нога сама собой пошла назад, колени подогнулись, а руки подхватили стекающие на пол складки юбки. Тело отработало заученную программу, а Тео наблюдала за ним, как пассажир — за маневрами водителя на переполненной трассе.

— Ну наконец-то, дорогая! — громогласно воскликнула бабушка Альбертина и поднялась со стула, раскрывая костлявые объятия. Теодора послушно подошла — и утонула в запахе лаванды и старческого плохо вымытого тела.

— Герберт?

Под пристальным взглядом старухи кузен все-таки поднялся и растянул губы в карамельно-сладкой улыбке.

— Теодора, сестра! Я счастлив, что ты настолько поправилась. Выглядишь неотразимо.

— О, благодарю, — польщенно потупилась Тео, пряча за смущением растерянность. Она понятия не имела, что делать дальше. Но старуха тыкнула узловатым пальцем на стул рядом с собой. Там уже стояла архитектурно выверенная стопка разновеликих тарелок, со всех сторон обложенная ножами, вилками и ложками. Тео покорно опустилась на свое место.

Кажется, некоторые вопросы получали некоторые ответы. Натужная любезность Герберта наверняка была связана с тем, что Тео сидела одесную старухи, а он — ближе к середине стола. Если бы он сам выбирал место — наверняка занял бы симметричный стул слева. Значит, это какие-то старые семейные иерархические игрища, и счет в этих игрищах явно не в пользу Герберта.

— Как ты себя чувствуешь? — рокочущим басом осведомилась Альбертина, пока служанка наполняла тарелку Тео тягучим сливочным супом.

— Спасибо, бабушка, намного лучше, — вежливо поблагодарила Тео, а ее рука между тем уверенно выбрала самую большую ложку справа. Все так же самостоятельно, без сознательного участия Теодоры, рука поднялась, зачерпнула суп и отправила его в рот, не пролив ни капли. Тео даже губы не испачкала.

И поза. Тео сидела прямо, едва прикасаясь предплечьями к краю стола… На мгновение Тео представила, как она выглядит со стороны — и подумала, что похожа на графиню Грэнтэм из «Аббатства Даунтон».

Интересно, можно нагаллюцинировать целый сериал?

Ошеломленная этой мыслью, Тео поперхнулась и закашлялась, чем заработала сочувствующий взгляд Мери и раздраженный — Герберта. Старуха даже головы не повернула, полностью сосредоточившись на содержимом собственной тарелки. Она методично вычерпывала ложкой суп, заливая его в рот с механическим равнодушием автомата.

Трапеза продолжалась в тишине, тяжелой и душной, как пыльные бархатные шторы. Все ели молча, сосредоточенно уставившись в тарелки. Через пять минут Тео почувствовала неловкость, через десять начала нервничать, а через пятнадцать приглушенно звяканье железа о фарфор превратилось в тревожный набат.

Наконец Альбертина Дюваль отложила вилку и нож. В то же мгновение прекратил есть и Герберт, чуть отодвинув от себя тарелку с остатками ростбифа. Поколебавшись, Тео последовала его примеру.

— Теодора, милая… — старуха потянулась к ней через стол, положила на руку искореженные артритом пальцы, жесткие и холодные, как корни дерева. — Возможно, мои слова прозвучат эгоистично, но я должна это сказать. Ты единственная нить, которая соединяет меня с Роджером. И я счастлива, что эта нить не оборвалась. Когда ты очнулась… это было… словно мой Роджер вернулся. Будь здорова, девочка моя. Живи — и за себя, и за него.

Еще раз стиснув Тео ладонь, Альбертина поднялась и, медленно шаркая, вышла из комнаты. Герберт проводил ее нечитаемым стеклянным взглядом.

Тео надеялась, что воспоминания постепенно проснутся. Или не постепенно. Она увидит фотографию, услышит знакомую песню — и ах, что со мной? Где я? О боже, я снова все помню!

Именно так и происходило в бесконечных сериалах, перед которым мать застывала вечерами, словно кролик перед удавом.

Перед бесконечно длинным удавом.

Но в реальной жизни память не торопилась возвращаться. Тео бродила по дому, как привидение, всматривалась в потемневшие от времени портреты, трогала статуэтки и восковые цветы, покрывающиеся пылью в высоких вазах… Ничего. Совершенно никакого результата. Ноль.

В памяти Тео по-прежнему была только Огаста.

Вариант номер один: Тео рехнулась. Окончательно и бесповоротно. Правда, где-то было написано, что психи не осознают собственной болезни — но кто сказал, что это универсальное правило? Может быть, она, Тео, — медицинский феномен.

Вариант номер два: Огаста совершенно реальна. И та, прежняя Тео — рано постаревшая, издерганная невротичка — тоже реальна. Была. В Огасте она влетела под гребаный грузовик, но попала не реанимацию и не морг, а сюда. В совершенной чужой мир, непонятный и незнакомый, да еще и в новое тело.

Может, именно так и выглядит посмертие? Ты просто закрываешь глаза в одном мире — и открываешь в другом. Нет ни ада, ни рая, только незнакомые лица вокруг. Вот потому-то новорожденные младенцы и орут. От ужаса и осознания.

Тео тоже очень хотелось заорать — громко, во всю глотку, со слезами и всхлипами, по-детски отчаянно и яростно. Кричать и требовать, чтобы далекий неведомый некто все отменил и исправил, чтобы сделал нормально, привычно, как было, а потом положил на плечи огромную теплую ладно. Все хорошо, Тео. Теперь все будет отлично.

Вот только отлично не будет. Неважно, какой вариант правильный — первый или второй. В любом случае Тео должна молчать — если не хочет закончить дни в местной дурке. А может, и что-нибудь похуже. Кузен Герберт улыбался старательно-сочувствующей улыбкой и задавал вопросы о прошлом. Много вопросов. Ты помнишь, как мы играли в саду у тети Эвы и вытоптали всю клумбу? А этот твой поклонник, с дурацкими бакенбардами… напомни, как его звали? Бабушка подарила тебе на Йоль такой замечательный подарок. А кстати, там были только перчатки или еще и гребень?

Тео беспомощно улыбалась и качала головой: ах, дорогой кузен, я так слаба, мысли путаются… Пока что это срабатывало, и Герберт послушно отступал, но вскоре снова заводил разговоры о чудесном, замечательном прошлом. Но Тео отлично понимала: еще неделя-другая и ссылаться на слабость будет совершенно неуместно. Придется отвечать — и тогда станет понятно, что ничего из перечисленного она не помнит.

Ранняя, еще до конца не проснувшаяся пчела озадаченно зависла перед скамейкой. Тео, вынырнув на секунду из раздумий, раздраженно отмахнулась. Пчела еще немного покружила, медленно, неуклюже развернулась и взяла курс на распускающиеся первоцветы. Мэри специально посадила Тео именно здесь, перед клумбой с гиацинтами и крокусами. Яркие, словно взрыв красок на картине абстракциониста, они рвалась вверх из холодной сырой земли. Тео виделось в этом какие-то… напутствие, что ли. Знак свыше. Если уж нежные, хрупкие цветы могут пробиться и выжить — ты тоже сможешь. Ты справишься, Тео. Обязательно справишься.

Изгвазданный, как половая тряпка, контрактный неспешно подкатил к клумбе тачку, наклонил ее и вывалил на землю здоровенную груду навоза. Мгновение — и Тео вскочила, зажимая руками нос.

Ну что же за человек-то такой… неудачный!

— Ты что творишь, идиот! — рявкнул, нависая над полудурком, неизвестно откуда вывернувшийся кузен. На его фоне рослого холеного Герберта контрактный казался совершенным заморышем. Тощий, замызганный, в обвисшей мешком одежде, он выглядел как выбракованный полуфабрикат человека.

— Спятил? Совсем не соображаешь? — продолжал разоряться Герберт. Контрактный, ссутулившись, тупо смотрел в землю и молчал.

— Ты зачем притащил сюда эту дрянь? Чтобы весь сад провонять?!

— Вы же сами сказали — удобрить клумбы. Срочно, — разродился наконец-то объяснением контрактный.

— И что?! Срочно — это не сию же минуту, остолоп. Неужели такие очевидные вещи нужно объяснять?! Видишь: госпожа Теодора на прогулку вышла, воздухом подышать. Ну так подожди немного, за пару часов цветы не завянут. А вечером займешься удобрением. Ну что за тупица! — коротко размахнувшись, Герберт отвесил контрактному хлесткую затрещину.