Слойка, которую Вивес поставила перед контрактным, была в два раза больше.

Ухмыльнувшись, Теодора подмигнула контрактному: вот. Я же говорила!

— Я не хочу, — яростно зашипел парень, как только Вивес отошла на пару шагов. — Мне не нужно!

— И что же ты сделаешь? — Тео была сама благожелательность.

— Верну. Отнесу на кухню и попрошу обычную слойку. Как у вас.

— Тогда бедная женщина расстроится. Представь: она стоит у стола и выбирает самую лучшую слойку. Она так хочет, чтобы ты обрадовался угощению, чтобы оценил его… А ты просто отказываешься. По-моему, это очень обидно.

— Тогда… Тогда я… Отдам ее вам! Давайте поменяемся. Пусть у меня будет обычна слойка. Я попробую и скажу, что это безумно вкусно.

— Но я не съем такую огромную слойку. Для меня и обычная-то великовата. К тому же Вивес наверняка заметит, что мы обменялись тарелками.

Контрактный нахмурился, мучительно перебирая доступные варианты. Между бровями у него залегла глубокая морщина, губы упрямо сжались.

— Том, — дотронулась до его руки кончиками пальцев Теодора.

— Что?

— Просто съешь ее. Перестань маяться ерундой. Тебе сделали маленький подарок. Этот подарок тебе нравится. Ведь нравится же, правда? Ну так прими его, поблагодари милейшую госпожу Вивес — и все будут счастливы. Это слойка, а не ключ от мирового господства. Не создавай проблему там, где ее нет.

Том посмотрел на слойку. Посмотрел на Тео. Снова посмотрел на слойку. Тяжко вздохнул и запустил зубы в хрустящее, рассыпающееся на прозрачные лепестки тесто.

Грехопадение свершилось.

Лениво выковыривая пропитанные белым вином и сиропом персики, Теодора думала, что мир, в котором чувства чисты и бескорыстны — это, наверное, великолепно. Любовь, благородство и все такое. Но почему в этом мире какая-то вшивая слойка за два бакса — невероятно значительная вещь? Настолько значительная, что нужно всерьез раздумывать, достоин ли ты такого роскошного подарка. Мучиться, колебаться — а потом прийти к выводу, что все-таки недостоин.

Если именно так выглядит жизнь в бескорыстном и благородном мире — то нахрен такой мир.

Магия должна быть… ну… магической. Эльфы, вампиры, рыцари и прочие темные властелины. Не то чтобы Тео ожидала, что прямо на въезде в Кенси ей вручат кольцо и укажут пальцем в сторону Ородруина — но все-таки предполагала некоторую увлекательность происходящего. Некоторую, мать ее, романтичность.

Но реальность оказалась до крайности унылой. Теодора литрами варила успокоительные и противозачаточные, вязала обереги от бараньей вертячки и наговаривала амулеты от сглаза.

— Пречистый огонь, ну зачем, вот зачем им амулеты от сглаза? — причитала Теодора, отправив восвояси очередного покупателя. — Сглаз — это форма проклятия, его может наложить только маг. Единственный маг в городе — это я, и я никого не проклинала. Неужели эта истина настолько неочевидна?

— Ну так не делайте амулеты, — логично предлагал контрактный. — Зачем продавать то, что все равно не приносит пользы?

— С ума сошел? — вскинула брови Тео. — Эти амулеты приносят огромную пользу!

Она подбросила в воздух кошель, туго набитый медяками.

— Я имел в виду — людям не приносят, — смутился Том.

— И людям приносят. Если у них в жизни происходит какая-то дрянь, они совершенно точно знают, что проблема не в магии, а в их собственной глупости.

— Почему обязательно в глупости? — предсказуемо бросился на амбразуру Том. — Может, это умные люди.

— Были бы умные — амулеты бы не покупали.

Конечно, амулетами бизнес не исчерпывался. Тео призывала дожди — теплые, умеренные и обязательно не более двух часов продолжительностью. Желательно во вторник и в субботу, но ни в коем случае не в воскресенье, чтобы на посещение проповеди и последующий променад по городу не попадали. Тео ходила по фермам, заговаривая виноград от медянки, а скотину — от болячек и выкидышей, спускалась в подвалы, чтобы подновить холодильные пентаграммы, и развешивала по ветвям яблонь соломенных куколок, отгоняя злодейскую бабочку-серебрянку, которая «все плоды пожрет, а что не пожрет, то загадит».

Неожиданный успех получил охранный ритуал. Натта растрезвонила по всему городу, какое невероятное наслаждение приносит жизнь без мух, комаров и мышей. Она была так убедительна, что очередь на ритуал выстроилась на месяц вперед.

Приятно, конечно, — но все равно чудовищно банально. Тео была разочарована. Тео скучала.

В отличие от Тома, который наслаждался жизнью вовсю. Он постоянно сновал по двору, взъерошенный, озабоченный и на удивление довольный. Пилил, строгал, копал и выкорчевывал, высекая из неряшливых зарослей нормальный сад, как Микеланджело — статую из мрамора. Том починил сарай, сделал лестницу, заменил расколотую черепицу на крыше и поставил новый забор. Поначалу Теодору смущал этот противоестественный трудовой запал. Она чувствовала себя эксплуататором-угнетателем, рабовладельцем, загоняющим несчастного негра на плантацию за миску похлебки. Но Том на переработки не жаловался, был весел и энергичен и даже начал напевать за работой, обнаружив неяркий, но очень приятный голос.

И Тео решила не влезать. Нравится человеку убиваться в зарослях бурьяна — пусть убивается. У каждого свой способ развлекаться — и лучше размахивать лопатой, чем плесневеть на диване со стаканом виски в руке.

Тем более что в этом что-то действительно было. Проступающий из хаоса сад не был похож на геометрически-правильные клумбы в центральном парке Огасты.

Освобожденные от сорняков кусты роз росли как попало, растекались по земле или тянулись вверх неуклюжими, искореженными ветвями. Куст сирени у забора не был похож на прямоугольник или конус, он растопыривался во все стороны зелеными мохнатыми лапами, над которыми нежно отсвечивали опалово-лиловые факелы соцветий.

Между жизнерадостной неразберихой растительности тянулись тонкие белые нити засыпанных морской галькой дорожек. Том выцарапал ушедшие в грунт бордюрные камни и установил их заново, пресекая территориальную экспансию мелких белых цветочков, которые расползались по саду, как испанцы по Доколумбовой Америке. И приблизительно с теми же последствиями.

— Может, вообще выполоть? — Том прищурила на клумбы, как полководец — на выстроенные перед битвой войска. Он стоял, облокотившись на ветхие перила веранды, и задумчиво прихлебывал свежезаваренный кофе. Сидящая в кресле-качалке Теодора лениво оглядела сверкающий каплями утренней росы сад.

— Не знаю. По-моему, получается очень мило.

— Так эта дрянь все сожрет. Корни расползаются во все стороны.

— А если ограничить? — неуверенно предложила Тео.

— Что ограничить?

— Корни.

— Да как же их ограничишь-то? — вскинул светлые брови Том. — Корни ведь в земле — их не обрежешь, как ветки.

— Вкопать что-нибудь. Как бордюр, — Тео изобразила правой рукой ползучее проникновение корней и тут же пресекла его решительным взмахом левой. — Вроде такого.

— Ну… — поскреб в лохматом затылке Том. — Не знаю. Может быть. Никогда так не делал, но попробовать можно.

— И розу вон там посадить, — ткнула пальцем в дальний угол клумбы Тео. Мысль была неожиданная, но вроде бы удачная. — Такую высокую, длинную. Как перед трактиром красильщиков.

— Плетучку? — задумавшись, Том склонила голову на бок. — Ну… Можно. Вроде ничего так получится, особенно если я вон те кусты боярышника выкорчую.

— Тогда там пусто будет, — с сожалением вздохнула Тео. Боярышник расплескался над клумбой белым морем колышущихся цветов, над которыми с деловитым гудением сновали пчелы.

— Кусты розу уже к осени задавят. Если садить, то боярышник точно придется убрать. Можно вместо него что-нибудь нормальное воткнуть, чтобы не расползалось в стороны. Самшит, например, — он прирастает по дюйму в год.

— Ты в этом разбираешься? — удивилась Тео.

— Ну да. Я же за городом вырос, в предместье. У нас и сад был, и огородик. Мама планы составляла, рассадой занималась, а я лопатой махал.