— Подобное ритуальное лечение применяют лишь для особо избранных господ, в знак особого уважения… — с напором возразил Скаах ан Хар, улыбаясь еще доброжелательнее, так что его бледные десны оголились, а круглое лицо покрылось ниточками тонких морщинок.

— Мы безмерно благодарны вам, Владыка Тайного, — вступил в разговор принц, — и безмерно обязаны. Но, и я, и мой брат пока ничем не заслужили того «особого уважения», ради которого требуются человеческие жизни… И потому, я настаиваю, минрэй…

— Как вам будет угодно, — оборвал его Жрец, погасив улыбку. — Ваше высочество, Ваша светлость, — Скаах ан Хар небрежно поклонился, и направился к своей свите.

Теперь, когда боль утихла, Ларс смог, наконец, включиться в анализ всего происходящего, — слишком много вопросов распирало голову, и отмахиваться от них не стоило. Они оказались в чужой стране, о которой рассказывали и писали в Энрадде много всего разного, однако по факту знали очень мало. И, кроме того, намерения правителей Лаара, как и Жреческого Ордена по отношению к ним оставались неизвестными.

— Гуннар, может, я «шибко мнительный», как выражается наш старый садовник, но я не могу избавиться от ощущения, что они… что они заранее знали о нашем прибытии в Лаар… Как это возможно?

— Соглашусь, — едва кивнул принц. — Пусть ты и правда шибко мнительный, пусть у них было время заметить дирижабль и подготовить причальную команду, но… то, что на выходе нас уже ждала целая делегация встречающих говорит о том, что советник и Жрец со свитой прибыли на авиаполе заранее…

— В том то и дело — как их успели так быстро предупредить…

Гуннар пытался почесать висок, закрытый бинтами. — Получается, король отправил делегацию, уже зная, что…

— Что на борту воздушного судна Энрадда находится наследник императора, — закончил его мысль Ларс, поднимаясь с кресла.

Они укрылись в неглубокой сухой пещерке, одной из множества, скрытых в скальных складках возле Черного зуба. Казалось, давным-давно, они удили здесь рыбу под оглушительный лай Самсона. Океан засыпал. Волны с ленивым шелестом лизали белевший в сумерках серебристый песок. Ветер ослаб до мягкого бриза. А Бренна трясло от холода, пробравшего до нутра, пока он плыл. Согреться не удалось даже после нескольких больших глотков синюхи, которую притащил предусмотрительный Дуги. И жар костерка, куда он подбрасывал ветки боярышника, будто едва касался кожи, ничуть не грея…

Но это все было неважно.

Пошарив за пазухой, Дуги взял холодную ладонь Бренна и вложил в нее… старый моряцкий свисток. Он вспыхнул начищенной медью в свете пламени, заигравшего золотыми отливами на рыжем металле. — Вот, держи, брат! Соскучился, небось…

Бренн вздрогнул от встречи с любимой детской вещью и от того, как назвал его приятель. Брат. Прежде Дуги никогда так к нему не обращался… Он вдруг понял, что только сейчас по-настоящему может дышать полной грудью. А ведь на Скотном дворе он вдыхал тот же самый воздух… на том же самом побережье. Вдыхал, но ощущал лишь затхлую вонь подземелий, мочи, крови и животного страха, напрочь вытеснившую прежние запахи… И только теперь, когда, дрожа от холода и полузакрыв глаза, Бренн слушал голос Дуги, сливавшийся с шорохом волн и ворчанием костра, он, наконец, ощутил его — запах свободы, такой знакомый, и такой новый.

Запах свободы властно и резко врывался в грудь вместе с прохладным соленым ветром открытого моря. И вкус его ощущался даже на языке. И сейчас, безлунной ночью, он был насыщен жаром дневного солнца и горечью диких трав. А еще в него тонкой струйкой вплетался позабытый запах, исходящий от Дуги — теплого дома, дымного железа и сладких булок. Этот аромат пропитывал каждый день его прежней жизни, беззаботной и светлой… До того дня, когда он убил гнусавого Джока. — А Морай… он где? — сумел выдавить из себя Бренн. — Ты ведь один в Казаросса был?

Дуги помрачнел: — Честно сказать, лучше б вообще туда не ходил, а прямиком сюда двинул… тебя дожидаться. Пока ты на арене скакал, да с гадом рукастым бился, я чуть в штаны не накидал… Хорошо, что мастер дома остался, тем более, что он ни разу ни одной Игры не видел… а тут… столько дерьма сразу, и среди всего этого дерьма — ты, и не помочь тебе ничем… Не ровен час, схудилось ему бы…

Бренн кивнул, полностью соглашаясь с доводами приятеля. Мораю действительно незачем было смотреть, как на арене Казаросса его приемыша долго и остервенело рвут зубы и щупальцы.

— А вот зацени-ка… — Из старого школьного рюкзака Дуги появилась удивительная вещь — настоящая подзорная трубка, увесистая, в кожаной оплетке. Бренн сразу понял, что стоит такая штука немало, и вопросительно поднял бровь.

— Ага, — кивнул тот, — дорогая, жуть! Только бате не говори — ухо оторвет на хрен. Но зато я будто бы рядом с тобой был… все видел… и очковал прям до мокрых штанов. Только вот помочь не мог…

— Никто бы не мог, Дуг… не заморачивайся… Так что Морай? — отвлек его Бренн от пустых сожалений.

— А с мастером мы так решили — как только тебя с арены уведут, я рвану прям сюда, а он будет ждать нас обоих в твоем старом доме в Канаве, где ты раньше с матерью жил… — Дуги снял с шеи старый ключ от лачуги в Переулке утопленников, где Бренн провел первые пять лет жизни, и положил на камень.

— Надо быстрее валить отсюда, — стуча зубами, Бренн сжал в ладони потемневший ключ. — Если Краб посулит награду за мою башку, меня здесь быстренько сцапают… Да и в Канаве, боюсь, искать будут…

— Не, не суетись, брат… У Зуба тебя ни одна гнида искать не догадается, а до утра никто и в Канаву не сунется, — мотнул головой Дуги. — Сам знаешь, по ночам туда ни скорпы, ни Ловчие не лезут — себе дороже… Ты согрейся, поешь — я лепех прихватил, а как совсем стемнеет, так, не спеша, и двинемся…

Дуги весь светился от осознания того, что друг наконец-то рядом. Прямо сиял, как начищенный медный котел, не скрывая радости и облегчения. Он старался говорить рассудительно и неторопливо, подражая Мораю, но не справляясь со своими чувствами, то и дело принимался частить, захлебываясь словами. Его искренние переживания согревали Бренна лучше, чем огонь.

— На Вишневую тебе возвращаться пока никак нельзя — туда перво-наперво припрутся… а к нам в Русалку… — Дуги замялся.

— И к вам пока нельзя, — твердо закончил Бренн фразу, которую недоговорил приятель. Он не собирался подставлять семейство Ри. Мало ли, как все обернется. Люди ан Хурца — хоть его собственные головорезы, хоть наемные — могут разузнать, что Бренна держали за своего в доме трактирщика. А уроды типа Шила или Вислоусого скорпа используют любые грязные способы, чтобы запугать и выдавить из человека, все что он знает. И потому, само собой, надо отвести от семьи папаши Мартена любопытные и недобрые взгляды. Чтобы в Русалке его вообще не искали… Ну, а если искали, то не нашли…

— Надевай-ка сухое! — Из бездонного рюкзака деловитый Дуги вытащил чистую рубаху, неодобрительно поглядывая на мокрые длинные волосы, облепившие спину друга. — Только сначала патлы твои бабские срежем — тогда на тебя вообще никто не глянет… Я и ножницы прихватил…

— Тогда режь! — Бренн оценил предусмотрительность Дуги, с уважением посмотрев на огромные кухонные ножницы, появившиеся из рюкзака вслед за рубахой и штанами. Ему самому не терпелось избавиться от волос, отросших ниже лопаток. Пока ножницы лязгали у него над ухом, он наслаждался странным чувством удовлетворения при виде того, как башмаки Дуги немилосердно втаптывают в песок срезанные вихры.

— Сойдет, — пробурчал «цирюльник» через несколько минут усердия. Он вкривь и вкось обкорнал волосы до плеч, но судя по удовлетворенной улыбке, был вполне доволен результатом, — именно такая прическа, по мнению Дуги, полагалась приличному парню.

— Теперь жги, — хрипло велел Бренн, с ненавистью глядя на кучу слипшихся прядей. Дуги подергал кольцо в проколотой мочке, привычно подражая жесту Морая, и равнодушно кинул обрезки волос в пламя. Огонь жадно набросился на новую порцию корма, и Бренну казалось, что вместе с ненавистными бабскими локонами сгорает кусок той уродливой жизни, которую он провел в покорном унижении, едва не потеряв самого себя.